Сергей Загребнев, актер московского театра «На Покровке» — человек, умеющий поверять алгебру гармонией. Ему покоряется мир точных наук и неуловимая сила искусства. Непоправимый романтик, он проявит редкостную практичность в деле для него важном. С математическим расчетом учтет все мелочи и добавит такой нежной пастели в художественную палитру своего творения, что не пойти за ним в мир его героев невозможно. Именно на таком колдовском сочетании возник моноспектакль «Записи Ковякина» — его любимое детище, о котором автор может говорить бесконечно и невероятно увлекательно.
Главные роли на сцене, упорный труд в кино и необозримое море желания действовать, искать, проявлять себя на самых неожиданных поприщах составляют его нескучную повседневность. Разговаривать с таким человеком — особое удовольствие, оторваться от которого нелегко. К сожалению, формат интервью не позволяет рассмотреть все причудливые изгибы мыслей, пройти по всем неожиданным путям, какими ходит Сергей, отвечая на простые вопросы. Очевидно одно — творческая натура не знает ограничений времени и пространства, она открывает себя миру нараспашку. Главное, чтобы поняли.
Дарья Евдочук (далее ДЕ): Сергей, в Вас с детства живут очень разнообразные способности — Вы и физико-математический класс закончили, и каратэ занимались, в то же время ходили в театральный кружок и читали много серьезной литературы. Получается, что по Вашим способностям Вы такой — физик-лирик? Что же все-таки перевесило и повлияло на выбор профессии?
Сергей Загребнев (далее СЗ): Все неожиданно получилось. Я учился в физико-математическом классе, и в театральный кружок попал случайно. Это был новый мир для меня: с живыми людьми, с обсуждением пьес и личных, волнующих тем. К тому же в кружке было много девочек, а мальчиков — дефицит. Поэтому я сразу попал на главные роли, и это меня воодушевило. Этот мир так меня увлек, что я понял — хочу поступать в театральный. Меня все отговаривали, но я был настроен решительно и романтично: пусть я буду жить без копейки, но зато заниматься искусством. В пятнадцать лет такое бывает.
ДЕ: Сегодня у нас государственный праздник — День народного единства. Праздник новый, но отсылающий нас к прошлому, в том числе и советскому. Вы выросли в советское время. Есть какие-то его периоды или события, о которых Вы вспоминаете, которые Вам дороги или Вы полностью человек 21 века?
СЗ: Нет, конечно. Я помню эти демонстрации, шарики, как мы кричали «Ура!». Однажды я слушал «Венгерские танцы» и «увидел» хороводы, и вдруг понял, что сейчас у нас этого нет: чтобы люди взялись за руки и водили хороводы вместе. Для меня эти парады были чем-то вроде карнавала, когда границы стираются, когда люди сливаются в одно целое и в этом есть некое обнуление, гимн жизни в этом есть.
ДЕ: Если говорить о периодах советского искусства, то Вы своим моноспектаклем «Записи Ковякина» угодили сразу в соцреализм. По крайней мере, к когорте этих писателей принадлежал Леонид Леонов. Однако повесть Вы отыскали весьма необычную. Я услышала её в первый раз от Вас. Скажите, кто кого выбрал — Вы Леонова или он Вас?
СЗ: К моменту постановки «Ковякина» я работал в театре пятнадцать лет и сыграл большое количество прекрасных ролей. И у меня возник вопрос: «О чем бы я сам хотел говорить с людьми?». Почти во всех классических героях чаще раскрываются темные стороны, пороки. Мне же хотелось найти героя светлого.
Думаю, это Леонов меня выбрал. Его текст оказался очень созвучен мне: языком, темами, персонажами. Он и глубокий, и смешной, и ироничный, и очень концентрированный. В повести много интертекстов, скрытых или открытых цитат, ссылок на других авторов — там и Достоевский, и Чехов, Пушкин, Замятин, Платонов, Есенин. За одной строчкой может стоять целое произведение. Это делает текст очень ёмким и объемным. И, конечно же, сам персонаж — Ковякин — наивный, но самобытный, уникальный. Он живет, не встраиваясь в социум, не принимая его программ, норм. Живет, будто с нуля. В литературе это называется «эффект остранения». Он видит мир самостоятельно, не боится того, как его мнение будет воспринято окружающими, их насмешек и порицания. Он не поддакивает, если считает, что вокруг неправда. Но главное его качество в том, что он любит. Любит безусловной любовью. Женщину, которая не с ним. Мир вокруг героя — настолько хрупкий, несовершенный, вызывающий у других недовольство, но для Ковякина в нем всегда содержится ценность. Он находит в нем достоинства, красоту, продолжает его создавать, улучшать. Люди вокруг него тоже несовершенны, но он не убегает от них туда, где хорошо, где лучше и больше возможностей. Он мечтает об образовании, хочет, чтобы оно пришло в этот «обделённый» город. Он не эмигрант, а скорее патриот.
ДЕ: Повесть написана в 1924, время еще не самое репрессивное, но видно явно негативное отношение автора к людям, творящим революцию. Интересно, как его «пронесло» впоследствии мимо цензур и репрессий?
СЗ: Честно говоря, я этого не знаю. Думаю, что точно никто не может знать.
ДЕ: В уходе, исходе героя из города есть какая-то мистика. Как вы думаете, что с ним произошло?
СЗ: Автор задает нам загадку. Открытый финал — герой исчезает из города после какого-то события, которого нет в его записях. У Ковякина постепенно отнимается всё, что он любит. Тут есть два выхода — либо он исчез как вид, как тип, либо он все-таки нашел свой «выход из плана жизни», из нового мира, частью которого он не стал. Хочется верить, что он нашёл его.
ДЕ: Это полностью Ваша работа или кто-то помогал? В ней столько чудесных задумок разных.
СЗ: Мне хотелось сделать все самому: выбрать материал, выстроить режиссуру, воплотить образы самых разных героев, выбрать звуковое и световое сопровождение. Однако любая большая работа предполагает участие команды: так, над этим спектаклем вместе со мной работали художник-оформитель Евгениия Малахова и художник по свету Сергей Васильев, а рекомендации по режиссерской части давала профессор ВТУ им. Щепкина Наталия Петрова. Поэтому «чудесные задумки» — это и результат личного «выращивания» спектакля из зерна текста, и совместного поиска «того самого» решения.
ДЕ: Я прочитала повесть. Она очень большая. Вы её сокращали?
СЗ: Конечно. Когда я общался с родственниками Леонова по поводу авторских прав, мне казалось, что они сомневаются: «Он такой молодой, сейчас там наворотит». Я обещал, что буду очень аккуратным, я знаю, что такое хороший текст. И я сокращал главами. Не менял порядок слов, потому что это, как стихи — они написаны именно так. Я вообще очень бережно отношусь к тексту.
ДЕ: В леоновском тексте понятно, что когда Ковякин ушел из города, он был уже пожилым человеком. У Вас он был и остался молодым. Это принципиально?
СЗ: Мне кажется, возраст здесь не важен. Я могу играть эту роль сейчас, а могу и в семьдесят-восемьдесят лет. Герой остался ребенком в жизни, он не подчинился нормам, в которые обычно, идя на компромисс с собой, встраивается взрослый человек.
ДЕ: Как Вы смогли такую массу текста запомнить? Вросли в него? И существует ли еще этот страх «белого листа»?
СЗ: Страх бывает, но я уже лет пять «живу» в этом тексте и меня радует, что появляется всё бОльшая свобода. Мне кажется, что спектакль — это то, что не может быть завершено. Когда я репетирую, то бывает, вдруг персонаж сам меня куда-то ведет, в неведомое, непонятое мной, и я иду за ним, а потом уже осмыляю то, что мне открылось. Когда такое же чувство возникает во время спектакля, и я иду туда, куда раньше не ходил, то у меня уже нет страха, что это будет совсем «не туда». И когда такое «нечто» случается — для меня это просто праздник. Это свобода не думать о том, как это получится. Мне вообще кажется, что моноспектакль — вещь страшная и не с чем не сравнимая, она начинается с незнания. Ты не знаешь, как сложатся отношения именно с этим залом, ведь зал всегда разный. Ты выходишь в начале спектакля с незнанием, как сталкер в зону, и не угадаешь, каким будет этот, уже вроде бы знакомый мир, сегодня. Иногда люди много смеются, ловят тонкую леоновскую иронию, даже не дают мне говорить. Иногда спектакль идет тихо. Поскольку это трагикомедия, то каждый раз побеждает одна из этих сторон.
ДЕ: Спектакль прокатился по многим фестивалям и заработал массу призов. Кто-нибудь занимается его продвижением?
СЗ: Да, фестивалей было много, и это прекрасный опыт, спектакль собрал положительную критику. Продюсера, к сожалению, нет, все делаю я сам и мои друзья. Для меня это по любви сделано. Я просыпаюсь в день спектакля и улыбаюсь. Для меня это круче, чем день рождения. Я знаю, для чего я живу этот день. Я против идеи, что все есть товар — актеры, постановки. Но трудностей много, конечно. Реальность такова, что ты существуешь в «товарной» среде, и я потерял много иллюзий за это время. Теперь знаю, что сделать спектакль и играть его тяжело, но возможно. И продолжаю искать продюсера для развития проекта.
ДЕ: Есть ли желание повторить такую историю?
СЗ: Да, но что-то совсем другое по материалу и тематике.
ДЕ: Известно, что Вы вообще личность многогранная. За исключением основной профессии— театра, кино — Вы занимаетесь и музыкой. Эта сторона жизни еще существует — джаз, стихи?
СЗ: Стихи — да. Играть концерты так же сложно, как спектакль: нужны публика, площадка, продажи. В общем, нужно активно себя пиарить и продавать, предлагать, пристраивать. Это уже совсем другая работа.
ДЕ: Я обратила внимание на то, что Вы играете с джазовой группой, но песни Ваши больше бардовские по манере и тексту. Очень необычное соединение.
СЗ: У нас нет какого-то четкого и единого стилистического решения. Мы делали музыкальный проект совместно с Евгенией Малаховой, и у нас изначально были и общие, и различные музыкальные и поэтические взгляды. Музыканты привнесли в наши песни свои темы, близкие им, создали ту музыку, которая им интересна. В любом случае, это целиком и полностью авторский проект, в котором мы все абсолютно свободны.
ДЕ. Вы закончили музыкальную школу по классу гитары?
СЗ. Нет, спецкурс. Я не играю так свободно, как хотел бы. Но люблю смотреть на музыкантов, которые способны импровизировать. Это завораживает.
ДЕ: Стихи как к Вам приходят?
СЗ: Сами, иногда прямо потоком. Я понимаю, что этого недостаточно, когда тебе что-то открылось. Дальше нужно работать.
ДЕ: Вам ближе театр режиссерский или актерский?
СЗ: Я люблю синтез, конечно. Когда ставил моноспектакль, то ориентировался внутренне на Сергея Юрского, Алексея Девотченко, Сергея Дрейдена, Александра Филиппенко. Это люди, которые выходят к зрителю, и им почти ничего не нужно больше. Хорошо, когда режиссура не довлеет над актёром, а дополняет.
ДЕ: Считается, что человек жив, пока у него есть неисполненные мечты. Есть ли они у Вас и не обязательно в творчестве?
СЗ: Я бы хотел сбыться. Я полагаю, что есть некое предназначение, цель, смысл прихода человека сюда вообще. И оно, конечно, не ограничивается профессией. Хотелось бы почувствовать, угадать это предназначение. Профессия — это только одно из того, зачем я здесь.
ДЕ: У Вас довольно обширное спортивное прошлое. Помимо каратэ Вы занимались акробатикой, легкой атлетикой, йогой. Спорт еще присутствует в Вашей жизни, влияет как-то на профессию?
СЗ: Конечно, ведь актер сам и творец, сам и краска. Держать себя в форме для актера важно.
ДЕ: В театре у Вас фантастический послужной список, почти везде главные роли. Довольны ли Вы своими отношениями с кино?
СЗ: Нет, ими я не удовлетворен. Хочется бОльшего: больших, сложных ролей, больших фильмов. Не сериалов, а именно фильмов, хотя бы потому, что там скорость другая: в сериале больше технических моментов, а в кино можно поколдовать, поискать, подумать. Мои «сериальные» роли радуют тем, что они очень разные: и положительные, «правильные», и несчастные, двуличные, характерные. У меня была прекрасная роль в «СОБРе» — раздолбая, шута. Тогда я впервые ощутил свободу от рамок героического амплуа. Думаю, что у каждого персонажа можно чему-то поучиться. Роли влияют на тебя, как на человека. Ты можешь делать что-то не близкое тебе, не принимать это, но понять, что это за искажение такое, почему человек таким стал. В отрицательных ролях есть своя радость — ты играешь то, что сам не хотел бы делать в жизни, не позволил бы себе. А кино — это игра, и иногда игра в злого героя. Это интересно.
ДЕ: Бывает у Вас обыкновенный отпуск, когда просто отдыхаете и ничего не делаете?
СЗ: Да, бывает. Я люблю море, люблю плавать. Люблю путешествовать, попадать в другую среду. Я всегда ищу корневые, традиционные вещи — архитектуру старинную, природу. Одно время я увлекался мифами народов мира и теперь замечаю, насколько мировоззрение и мифы связаны с географией, с тем, что вокруг. Когда попадаешь в эту среду, то понимаешь — вот откуда эти образы в народной поэзии, в преданиях! Например, у эскимосов ад — это, где вечный холод и кругом бело. Они живут в холоде, и для них смерть—это белая пустота, снег и мороз.
ДЕ: Вас так много всего интересует, Вы многим увлечены. Приходила ли когда-нибудь мысль развивать другое направление деятельности?
СЗ: Я занимаюсь любимым делом, но я не раб профессии. Могу представить себя вне актерства, если возникнет желание круто изменить свою жизнь.
ДЕ: Значит, представляете себе, что могло бы быть другой профессией?
СЗ: Нет, в том то и дело: я свободен «от», но я еще не нашел «для» (смеется).
ДЕ: Призвание и предназначение — это разные вещи или одно и то же?
СЗ: Если ты перед смертью понимаешь, что жил не зря, слушая свой внутренний голос — предназначение исполнено. А призвание — это реализация заложенных талантов, способностей, дел, к которым лежала душа.
ДЕ: Как вы считаете, профессия актера влияет на мир, влияет на него Ваша актерская индивидуальность?
СЗ: Конечно, влияет. Актер — это рамка, через которую зритель видит мир. Приятно, когда после спектакля я вижу у людей совершенно другие глаза. Я поделился, тем, что мне дорого. Они узнали обо мне и о мире нечто новое. Для меня это ценно.
ДЕ: Как Вы думаете, актеру возможно исключить совсем из своей внутренней жизни тщеславие или это часть профессии, это сидит внутри? Сама мысль: вот я какой, я кого-то могу изменить, повлиять?
СЗ: Я не думаю, что сейчас театр — кафедра, он потерял эту функцию, как и многие другие. Сегодня это культурный отдых, развлечение, в лучшем случае, познание. Влияние происходит, если зритель готов к диалогу, если у него есть вопросы. Но как тебя поймут, «расшифруют» и что от тебя возьмут – зависит и от актера и от зрителя. Я надеюсь, что мне удается поделиться с людьми чем-то важным для них, тем, ради чего они и приходят в театр.
Разговаривала Дарья Евдочук
