В финале карантинного года «Приют комедианта» порадовал зрителей премьерой, и какой! Стремительно моднеющий режиссёр Семён Серзин поставил здесь лёгкий и по-праздничному яркий спектакль по роману Ильфа и Петрова «12 стульев». Но это не инсценировка, а скорее спин-офф: главный герой спектакля — не Остап, а традиционно теряющийся в тени великого комбинатора Ипполит Воробьянинов. Оказывается, советская цензура вымарала из текста кое-что важное о нём: например, то, что в юности он был бабником и кутилой!
На что это похоже?
Меньше всего это похоже на то, чего принято ждать от Ильфа и Петрова. Зато это очень даже похоже на то, чего можно ждать от Серзина! То есть, на историю о человеке с раненой душой, который не совпадает с реальностью, приправленную ощущением ностальгии и щедро сдобренную китчем, замешанным на ретро-эстетике. В данном случае — эстетике 90-х, к которой режиссёр явно питает слабость: вон и в своё первое кино вставил соответствующий флешбек.
90-е сейчас обрастают собственной мифологией даже для тех, кто их застал, а миф потенциально неисчерпаем, и фактура для истории о незадачливых концессионерах здесь подыскивается идеальная. Действие происходит в обшарпанном подземном переходе, который несколько дверей и люков превращают то в квартиру, то в коридор общежития, то в купе поезда. Какая остроумная метафора послереволюционного периода: переход, где можно или вперёд, или назад, но нельзя вбок, где царят гопники и попрошайки, где тебя запросто могут обобрать, если зазеваешься.
Серзин не просто приводит 1920-е и 1990-е в параллель — он буквально сращивает их: герои одеты в пиджаки и спортивки, в цивильные жилеты и свитера, в каких наши папы когда-то ездили на дачу. Герои Ильфа и Петрова чувствуют себя здесь как дома: и шустрый коммерсант Остап, и беспринципный халявщик отец Фёдор, и доверчивая женщина в поисках любви мадам Грицацуева, и Киса, вполне похожий на советского инженера, который вместе с накоплениями лишился представлений о стабильном «завтра».
Баюкая в заветном чемоданчике свои воспоминания о времени, когда будущее ещё было светлым, он зацепляется за Бендера как за последнюю надежду вернуть привычную жизнь.
Киса Евгения Перевалова — робкий, мягкий человек, не приспособленный к реальности и травмированный столкновением с ней. И его образ настолько же зыбок и неуловим, насколько ярок и чёток образ Остапа. Великий комбинатор обделывает все делишки за сценой, и всё ему удаётся, и всё сходит с рук, а про Кису после трёх часов спектакля вряд ли получится сказать что-то определённое — ну, кроме того, что он регулярно огребает буквально за всё на свете. Даром, что эти три часа мы только на него и смотрели! Понятно, почему книгу написали об Остапе… Эта загадочная особенность, тем не менее, выглядит как художественный приём, а финал неожиданно отбрасывает на историю трагическую тень и делает её чем-то большим, чем сборник комических зарисовок. С одной стороны, он, как удар молнии, высвечивает траекторию пути к лёгкому богатству, который герой — не злодей, в сущности — проделывает в буквальном смысле по головам. С другой стороны, впервые в жизни решается человек на большой самостоятельный поступок — и так глупо, и настолько зря.
Зачем на это идти?
Явно не за Ильфом и Петровым (хотя перечитать книгу после точно захочется). Сюжет здесь вычищен до каркаса и кое-где декорирован яркими цитатами (вспомните пять любых — скорее всего, попадёте в точку), но основной массив первоисточника выведен за скобки, размещён за пределами сценического пространства, потому что главное здесь — не «что», а «как».
Визитная карточка Невидимого театра, в котором Серзин худрук — живые и пёстрые квартирники, которые молодые актёры разыгрывают толпой с постоянно меняющимся составом. И вот это его умение собрать гармоничный букет из ярких личностей расцветает в «Кисе»: именно они своим существованием на сцене раскрашивают схематическое действие и придают ему смысл. В развязного и харизматичного Ведерникова-Остапа при всех его бесчинствах невольно влюбляешься. Перевалов-Киса непобедимо трогателен и по-кошачьи органичен, поэтому от него невозможно оторвать глаз. Отец Фёдор-Рязанцев грандиозно жалок и смешон. И если всё это вкупе с хулиганской эстетикой придётся вам по вкусу, будет повод прийти ещё раз: вероятнее всего, трио Дель-Серзин-Борисов из другого состава покажет вам совершенно другой спектакль.
