Александр Назаров — актёр театра, кино и телевидения, режиссёр, сценарист, продюсер, педагог, художественный руководитель уникального театра «ТiАТР». Из нашей беседы вы узнаете об истории рождения «ТiАТР», зачем в названии зашифрована «I», почему спектакли проходят в клубе-ресторане «Петрович», какая может возникнуть причина, чтобы отказаться играть на сцене МХТ и о многом другом. Также мы говорили о вере, театральной философии, любви, пользе объятий на сцене, в зрительном зале и в жизни.
Программа «TiATRа» обещает расставить все точки над «i». Вы верите в то, что современный театр не просто теоретически, в красивых репликах, но и практически способен помочь зрителю найти ответы на вопросы?
Да, а как иначе?! Мы сами, исполнители, ищем ответы для себя. В своё время Питер Брук проездом был в Питере. Кажется, он летел в Таджикистан, где тогда шла война, и вёз только что смонтированный фильм «Махабхарата». В Питере организовали премьеру в каком-то далеком кинотеатре, но об этом узнал весь «бомонд», вся творческая интеллигенция. Был всего один сеанс, и я, тогда студент ЛГИТМиКа, конечно, пошёл смотреть фильм. Помню, когда Брук проходил мимо, все просили у него автограф, и он расписался в моём студенческом билете (смеётся). Тогда Бруку задали вопрос — почему «Махабхарата»?! Вы из другой культурной среды, почему не Библия, например?! На что Брук очень мудро ответил. Он сказал, что это фильм или спектакль всего-навсего «конверт, в который запечатано какое-то письмо». Самое главное — письмо, которое я направляю в зрительный зал, а спектакль — конверт с содержанием. Ради этого содержания и существует театр, кино и вообще искусство. Я в это глубоко верю. Ещё вычитал у Брука следующую мысль… На какие-то два часа зрители попадают во власть автора, режиссёра, исполнителей. За это короткое время можно успеть поговорить о чём-то важном. Да, зритель уйдёт и, скорее всего, кардинально не изменится, но случится маленькая подвижка в какую-то сторону. Ради этих маленьких подвижек стоит работать и жить.
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся, —
И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать…
Тютчевская фраза мне кажется очень правильной. Поэтому мы занимаемся расстановкой точек над «i» насколько можем, насколько нам дано. Это бахтинское выражение о том, что смеховая культура пытается расставить точки над «i», занимается инвентаризацией ценностей. Собственно, отсюда идёт это «i» с точкой в названии театра. Я верю, что мы людей к чему-то сподвигаем. Это не значит, что я считаю себя идеальным человеком, я такой же греховный, как и все. Но я стремлюсь хоть иногда пробовать жить правильно. И если спектакль даёт возможность зрителю, пусть на один вечер, но всё-таки прозреть, задуматься, полюбить друг друга — это то лучшее, что может сделать театр. Обязательно должен быть практический эффект.
«TiATR» изначально задумывался, как камерный театр в пространствах клубов и ресторанов?
Формат театра, в каком-то смысле, это очень выгодная экономическая схема. У нас нет своей площадки, а арендовать помещение — довольно дорогое удовольствие. Не скрою, что всё началось именно с этой мысли, а дальше — некое внутреннее размышление и творческий поиск. «TiATR» возник в 2019 году (ровно за год до пандемии), в конце февраля мы сыграли первый спектакль «Папа, мама, я и Офелия». Нам в какой-то момент сказали — зрители едят, пьют, а вы им «Отче наш» читаете! На что Костя Мацан ответил замечательной фразой, мне она очень понравилась: на самом деле, это главное, что происходит в нашем спектакле. Да, именно в этом месте читается «Отче наш», а почему нет?! Господь присутствует везде и везде можно установить с ним молитвенную связь. Об этом надо помнить всегда.
Константин Мацан не только автор текстов, но также играет главную роль в спектакле «Папа, мама, я и Офелия». Как произошло ваше знакомство и сразу ли стало понятно, что Константин будет не только петь, но и играть драматическую роль?
В 2014 году с Костей меня познакомил Илья Кузьменков, нынешний главный редактор радио «Вера», а тогда главный редактор только зарождавшегося «Царьграда». Костя меня пригласил к себе на концерт группы «Полный состав» и мне очень понравилось их выступление. В то самое время я знакомлюсь с отцом Андреем Ткачёвым. Мы начинаем общаться, я делюсь с ним идеей стендапа под названием «Как стать Святым». Ему идея понравилась, и он написал какое-то количество текстов про то, как простой тип из городской интеллигенции вдруг прозревает и пытается стать Святым. Кстати, часть этих текстов вошла в спектакль «Папа, мама, я и Офелия»: мой монолог про говно, извините, и монолог про пчёл и мух. Я предложил Косте попробовать, чтобы он пел, а я бы читал монологи. Мне казалось, что мы будем говорить об одном и том же, только по-разному. Пригласили на репетицию мою жену, актрису Наталью Рыжих, которая стала нами режиссировать. Позже придумали сюжет про сына и отца КВН-щика, но скоро стало понятно, что нам не обойтись без Офелии. Мне нужно было, чтобы её тексты были написаны молодой девчонкой, поэтому за это взялась сценаристка Алина Колкер, а драматург Катя Кулакова написала монологи матери. В результате текст сложился из работ четырёх авторов. Да, материал чуть-чуть разнородный, мы это понимаем, но как сложилось, так сложилось. Мы очень долго репетировали: в конце 2016 года задумали, а сыграли премьеру только в начале 2019-го.
Изначально было принято решение, что играть будете в ресторане?
Да, была мысль, что это будет ресторан, но планировался всё-таки некий полустендап, полуконцерт. То есть играет музыкальная группа, Костя поёт, периодически на сцене оказываюсь я, читаю монологи. Задумано было показать всё это в кафе-баре «Китайский лётчик Джао Да», но потом стало понятно, что стихийно получается драматический спектакль. Нам дали возможность репетировать в легендарном рок-клубе B.B.King (сейчас уже не существующем, кажется), где мы в конце февраля 2019 года выпустили спектакль и играли там первые полгода. Также играли в джаз-клубе «Союз композиторов», а потом нас приютил клуб-ресторан «Петрович», где работаем до сих пор.
Доверие между авторами такого количества текстов и вами стало возможным, потому что вы умеете выстраивать отношения с людьми или потому что работаете только с теми, в кого верите, кому доверяете?
Сложно ответить на это, не похвалив себя… С одной стороны, слукавлю, если скажу, что я неамбициозный человек. Я, как и все люди, гордец. Мне нравится, когда мне аплодируют, когда меня хвалят. С другой стороны, так получается, что я всё время пренебрегаю своим авторством.Первый спектакль на профессиональной сцене я поставил вместе с Мишей Малиновским. Нас тогда все спрашивали, как вы вдвоём режиссируете?! Ну, это нормально. Мне вообще кажется правильным, когда артисты на репетициях предлагают, а режиссёр слушает и, по большому счёту, этим пользуется. Я всегда говорю артистам, чтобы больше предлагали, потом всё равно напишут: режиссёр — Назаров (смеётся). Я сомневаюсь в авторстве вообще. Для меня №1 в театре — Ежи Гротовский, который очень правильно определил, кто такой режиссёр. Это профессиональный зритель, который сидит и, в общем-то, занимается отбором. Он отбирает то, что правильно, а то, что неправильно, зачеркивает. И мне кажется, именно такой режиссурой, в меру своих сил, я и пытаюсь заниматься. Когда рождался спектакль «Папа, мама, я и Офелия», то собрались (нескромно прозвучит), четыре талантливых и разумных человека. И вот они начали друг с другом где-то спорить, а где-то соглашаться. У Сергея Юрского в книге «Кто держит паузу» есть фраза, которая на меня произвела сильное впечатление. Я её впервые прочёл лет 40 назад, когда вернулся из армии: «Единомышленники — это не те, кто думают одинаково, это те, кто думают об одном». Мне кажется, с нами именно это и произошло. Собрались люди, которые стали друг друга дополнять. Мы очень любим этот спектакль, играем уже шесть лет и будем играть столько, сколько нам отведено.
Почему в вашем герое Грише Фабержевиче, при кажущемся легком отношении к жизни, побеждает всё-таки не страсть, а необходимость оставаться отцом?
Человек — это всего-навсего «переход». Наша задача быть максимально «преподобными» внутреннему Образу, который существует в каждом из нас. У кого-то это получается, а у кого-то нет. Но, если ты это понимаешь, становится легче жить, потому что осознаёшь свою незавершённость. Василий Великий говорил, что «человек есть тварь, получившая повеление стать Богом». Вот это очень важно! Амбициозная цель, но она достигается не через возвеличивание себя, а через подчинение себя Богу. Мы рождаемся и внутри нас уже существует Образ, живет совесть. По-моему, у Антония Сурожского (епископ Русской православной церкви Московского патриархата в Великобритании, проповедник, духовный наставник, богослов, — прим. ред.) написано, что такое совесть. Это благая весть, со-ветник. Сначала Аристотель, а потом Кант говорили, что ничто так не потрясало и не потрясает человека, как звёздное небо над его головой и нравственный закон внутри. Я уверен в том, что в человеке Образ торжествует. Понимаете?! То есть стремление к Образу торжествует. Для этого человек переживает какие-то сильные потрясения. И моему герою было дано понимание, что он не отец. А кто тогда? Ты что вообще сделал в жизни, чтобы брать на себя право быть отцом? Но я же мужчина! Ну и что?! Каждый человек переживает потрясения, которые даны ему свыше и необходимо через них пройти, чтобы начать следовать за Образом. Это побеждает в моём герое. Мне кажется, очень важный монолог написал отец Андрей, где герой задаётся вопросом, чем ему всю жизнь забивали голову. И всё оказалось маловажным, а важным становится то, кто есть Сергий Радонежский. Вот кто создал эту страну! Не было бы его, не было бы России. Гриша Фабержевич вдруг понимает, что он со всей своей КВН-овской «мощью», никто, просто муха, которая везде ищет говно.
Правильно ли будет сказать, что вы работаете с интеллектуальными комедиями, или вы иначе определяете жанр?
У меня есть понятие «умной комедии». На сегодняшний день на рынке смеховой культуры в лидерах Comedy Club с их язвительной комедией. Эти люди подвергают всё сомнению, всех уничтожают, неважно, что делать, лишь бы было побольше «трупов». Есть второй эшелон, который спорит с лидерами и пытается вырваться на первый план. Это комедия дураков с персонажами дуралеев-простаков. А есть партизанское движение, оно очень разрозненно, но, так или иначе, занимается умной комедией. Кто такой умник, как комедийный психотип?! Это единственный нормальный в сумасшедшем доме. Вот это умная комедия. Конечно, этот жанр проигрывает по популярности язвительной и комедии дураков. У меня был образ (я и сегодня пытаюсь его сохранить) — комик в очках, который пытается быть умным.
В ваших спектаклях нет декораций, их заменяет интерьер ресторана. Такое изменение среды существования для вас как режиссера и актёра, это преимущество, художественный вызов или больше препятствие?
С одной стороны, это происходит от безысходности. Я уже упоминал Ежи Гротовского, чья теория Бедного театра, мне кажется, очень правильной. Театр может существовать везде, где ты можешь «постелить коврик», по меткому выражению Немировича-Данченко. Вот это и есть театр. Что такое театр у Питера Брука?! Это когда ты заполняешь пустое пространство, а егозаполняют не декорация и не костюмы, его заполняет воображение артиста. Вот мы занимаемся таким «бедным театром» и по необходимости, и идеологически.
Почему в «Свидании на особых условиях», несмотря на простоту и предсказуемость сюжета, вы пришли к необходимости завершить лёгкую комедию нетипичной песней? Какие приёмы, кроме вот таких контрастов, главные в этой работе и о чём пытаетесь говорить со зрителями?
Мне было важно сыграть спектакль в течение двух часов, не вставая из-за стола. Вот такой эксперимент. С одной стороны, а как ещё тут можно сыграть сюжет, где люди встречаются в ресторане, едят, пьют, разговаривают. Что может быть скучнее, да?! Нужно всё-таки, чтобы хоть что-то происходило, но при этом добиться минимализма. Тут важен артист, за которым зрителю интересно наблюдать и, соответственно, за развитием его персонажа. Артисты, на самом деле, находятся в очень сложных условиях — два часа на одном месте. Слава Богу, Миша Палатник очень хороший автор, в его пьесе прекрасные диалоги. Важно, чтобы тексты попадали в зал. Это вторая вещь, которую мне очень хотелось сделать, потому что я помню свои детские впечатления от советского театра. Там всё было достаточно просто, а сегодня есть стремление произвести эффект вместо того, чтобы работать над содержанием. А это обязательно! Потом уже можно искать форму. В противном случае у тебя получается так, как говорил мой учитель Георгий Тараторкин: «За смысл не отвечаю, но горячо будет». Вот такого не должно быть. В какой-то момент я вдруг понял, что у нас рождается несовременный спектакль, такой, который я видел в детстве. Как сейчас помню свои первые впечатления от БДТ Георгия Товстоногова. Зима 1981 года, мне 15 лет, школьный учитель истории, небезызвестный Алексей Алексеевич Венедиктов, повёз нескольких ребят, в том числе и меня, в Питер. Первое, что мы сделали, прямо с поезда поехали в БДТ, стрельнули лишние билеты и пошли смотреть спектакль «Пиквикский клуб» (премьера состоялась в 1978 году на сцене Ленинградского БДТ им. Горького в постановке Георгия Товстоногова, — прим. ред.). Играли в 12:00 дня утренник, на тот момент, мягко выражаясь, суперзвезды советского театра: Олег Басилашвили, Николай Трофимов, Владислав Стржельчик. Что это был за спектакль, вы не представляете себе! Это было счастье! Было так здорово, что я до сих пор, через 45 лет, помню каждую интонацию. Это был простейший спектакль, абсолютно актёрский.
Правильно будет сказать, что «TiATR» — это тоже актёрский театр, не режиссерский?
Да, это не режиссёрский театр. Я очень рассчитываю на то, что в этом театре будут играть актёры. Для меня это очень важно. Вообще русская театральная школа — это актёрская школа. Анатолий Эфрос пишет в своих книгах, что все решения у него происходят через артистов. Так оно и было. Если есть артисты, то спектакль получается, нет артистов — не получается. В этом смысле режиссёр актёрского театра очень уязвим. Во-первых, должны быть хорошие актёры, а во-вторых, они должны тебя понимать.
Как вы для себя объясняете востребованность спектакля «Время обнимать» у современной аудитории? Почему именно эту работу вы называете хитом?
Название спектакля всегда должно быть точным и нам удалось выбрать именно такое: «Время обнимать» привлекает внимание зрителей. Мне кажется, там и тема правильная. Мы же с вами живём, говоря словами моего любимого современного французского писателя Мишеля Уэльбека, «в рекламно-эротическую эпоху». Когда-то я вспомнил это название при Алле Казанской, на что она сказала: «Пять копеек!» Было очень смешно, потому что она подумала, что это моё выражение. Нет, это слова Уэльбека, и они о том, что нам внушают ложные истины, «глянцевую» теорию и практику успеха. Мы не первые в этом мире проходим через этот кризис — вспомните «Мадам Бовари» (роман Гюстава Флобера, 1856 г., — прим. ред.). Причём, если раньше хоть как-то людей воспитывали и говорили с ними о чём-то важном, то в эпоху сексуальной революции человек вдруг открыл — «Я животное». И почему-то очень этому обрадовался. Странная какая-то история, ведь человек долгое время стыдился этого, пытался преодолеть. И вдруг ему говорят, что он животное и больше ничего. Это самое мерзкое и страшное, что произошло с человечеством за время его существования. Дальше создали систему, каким должен быть человек. Например, стали внушать, что женщина – это самка, которая просто должна кого-то родить. Почему?! Чушь собачья. Брак — это основа, в том числе христианская, где главное не деторождение, а соединение мужского и женского. Когда они становятся единым, очень часто рождаются дети. Это правда. Но главное, когда вот эти две половины сходятся, соединяются, обнимаются. Наверное, на этом построена идея спектакля «Время обнимать». Мы работали над ним во время пандемии и в этом выражался определенный протест. Вообще пандемия — это идеальная схема. Нас кто-то пытался разъединить, повесить маски, внушить, что человек напротив может тебя заразить. Абсолютно спланированное мероприятие для того, чтобы исказить человеческую природу, а моя природа направлена на очень простую вещь — на то, чтобы обнять человека. Костя Мацан со сцены говорил: «А теперь обнимите друг друга». Это звучало как настоящий протест.
И зрители обнимались?
Да, обнимались. Сейчас это уже не так считывается, но суть остаётся прежней. Любая встреча человека с другим человеком — это доказательство существования Бога. Представьте себе, какое количество случайностей должно было произойти в этом мире, начиная от самого начала, от Адама и Евы, для того, чтобы мы с вами встретились. Какое количество случайных встреч на автобусных остановках и так далее… для того, чтобы мы с вами начали просто общаться. Можно сказать, что это чистая случайность, но я не верю в случайности. Как же мы можем не обняться?! Вот об этом «Время обнимать» — чистая любовь, абсолютно лишённая необходимости обладания.
Складывается впечатление, что театр для вас — это в том числе и пространство личной свободы, где вы говорите только о том, что действительно для вас важно, не оглядываясь на моду. Но остаются ли, на ваш взгляд, этические или художественные границы, которые переступать театр не вправе?
Такие границы существуют. Более 20 лет назад мне предложил известный режиссёр роль в спектакле Московского художественного театра. Я прочёл пьесу, она мне не понравилась, показалась эпатажной и довольно примитивной. Тогда я работал в режиссёрском управлении МХАТа и продолжал параллельно играть в «Современнике». Конечно, оказаться на сцене МХАТа мне очень хотелось! Но в тексте пьесы был мат, а я не мог материться на сцене МХАТа. Я был точно убеждён, что на этой сцене мат невозможен. Если бы это был какой-то другой театр, думаю я бы позволил себе материться, ощутив в этом художественную необходимость. Но МХАТ создавался людьми по другим законам. Это не плохо, не хорошо, это данность. Здесь нужно чувствовать свою уместность, она очень важна для любого художника. Когда я оказываюсь в кадре, вот тогда я могу материться, если это соответствует моему персонажу и это натуралистический фильм.
Кого вы чаще всего видите в зрительном зале вашего театра и кого бы хотели видеть?
Конечно, хочется видеть зрителей, которые сидят и тебе кивают, говорят, как ты хорошо всё сказал, соглашаются, понимают, лояльны, у вас одинаковое чувство юмора. Это прекрасно!Но головой я понимаю, что если мы занимаемся (извините за это слово) миссионерской деятельностью, то зачем проповедовать христианство среди христиан?! Надо идти в те места, где тебя не понимают, чтобы каждый спектакль, всё, что ты делаешь, было бы не неким угождением публике, а становилось конфликтом. Это, кстати, одна из причин, почему мы осознанно (или неосознанно) пришли в ресторан. Здесь собираются люди, которые изначально ищут другое. Они хотят хорошо провести время, а им предлагают провести его с пользой. Это две большие разницы. Поэтому, самое правильное, когда публика находится в конфликте с тобой.
Вы для себя сформулировали главные художественные задачи, которые ставите перед собой и пытаетесь решить в «ТiАТРе»?
Всё достаточно просто. Все люди, которые так или иначе причастны к нашему театру, хотели бы быть христианами. Они «хотели бы»… Почему я специально так говорю, потому что не очень люблю, когда спрашивают: «Вы человек верующий?», ему отвечают: «Да, я человек верующий». Но известно же, «…если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: „перейди отсюда туда“, и она перейдёт; и ничего не будет невозможного для вас» (Евангелие от Матфея 17:20, — прим. ред.). Она сошла бы?! Значит, я человек, желающий верить, человек ищущий. Вот такие же люди, как мне кажется, находятся в «ТiАТРе». Соответственно, есть три основных вопроса. Каждый наш поступок — это вопрос моего личного спасения. Моего спасения! И в этом нет никакого эгоизма. Серафим Саровский говорил: «Стяжи дух мирен — и тысячи спасутся вокруг тебя». Это важно. Задача-то какая — спастись. Второй вопрос очень простой, он вытекает из первого. Как хорошо сказал Владимир Соловьев: «Спасающий спасётся. Вот тайна прогресса — другой нет и не будет» (цитата из произведения «Тайна прогресса» (1897 г.) русского философа Владимира Соловьёва, — прим. ред.). После того, как я осознаю, какое это имеет отношение к моему спасению, я начинаю понимать, как могу поспособствовать спасению кого-то другого, не навязывая ему это. И третий вопрос, который определяет мои действия — теория о хозяйстве Сергия Булгакова (русский религиозный философ, богослов, православный священник, экономист — прим. ред.). Человек отправлен в этот мир хозяйствовать, то есть после грехопадения он должен поддерживать равновесие в мире. И в этом моя задача — способствовать равновесию и ни в коем случае не плодить рознь, а наоборот призывать людей обниматься, консолидироваться. Какие бы они ни были разные. Это три основные вопроса, которые я ставлю перед собой, приступая к любому новому проекту. Не стоит задача создать рай на земле, главное — не допустить ада. Кстати, это тоже мысль Владимира Соловьёва…
