Чем более значимым считается писатель, тем жестче закрепляется в представлении обычных людей его образ. Портреты в кабинетах русского языка, школьные пересказы биографий, всем известные детали — и мы гарантированно узнаем Пушкина по кудрям, Гоголя — по черному каре и плащу, Толстого — по окладистой бороде и народной рубахе, Чехова — по усам и пенсне. Классики кажутся нам привычными, знакомыми, почти что родными. Тем больший восторг вызывают факты, достраивающие представления об их неприступных образах.
К примеру, молодой Тургенев пробрался в квартиру на Мойке, где стоял гроб Александра Сергеевича, и срезал локон поэта (теперь его можно увидеть в музее-квартире). Или, например, бытует легенда, что череп Гоголя при перезахоронении был украден из могилы коллекционером Алексеем Бахрушиным. А еще считают, что в свое время Пушкин подарил Гоголю сюжет «Мертвых душ», только неизвестно наверняка, при каких обстоятельствах это произошло. Опираясь на детали и версии литературоведов, режиссер Дмитрий Крымов разворачивает на сцене беспрецедентную и слегка абсурдную игру в классиков, напоминающую рассказ Даниила Хармса о Пушкине и Гоголе.
Спектакль продолжает серию «Своими словами» (первая часть была по «Евгению Онегину») и изо всех сил стремится показаться простым. Роли исполняют уборщица, технические специалисты и сотрудники бухгалтерии — разумеется, на самом деле это актеры, но играют они не Пушкина с Гоголем, а обычных людей, которых попросили перевоплотиться в героев спектакля. Актерский профессионализм Сергея Мелконяна, Наталии Горчаковой и Алины Ходжевановой позволяет им до самого конца быть «двойными агентами» сцены, удерживать близость к зрителям и постоянно удивлять переходами из истории в плоскость обыденного.
Реквизитом служит нарочито небрежный набор предметов из разных эпох: для сюжета оказываются значимыми то черепа, то дрон, то склеенный из картона гроб, то кисельная лужа крови, то четыре мешка детских игрушек, то тарелка, полная остывших макарон. Действие на сцене тоже пытается выглядеть лишь изображением театра: с самого начала формат задает ведущий Максим Маминов, который на глазах у зрителей перевоплощается в финна-конферансье и комментирует каждое действие, а после в спектакль включаются не только артисты, но и куклы-марионетки и картонные фигуры современных театральных деятелей. Все это ломает четвертую стену и определяет главное условие: довольно говорить о классиках с придыханием. Маленькие и взрослые зрители не услышат ни одного восклицания о гениальности, зато увидят, что Пушкин был терпелив, а Гоголь казался нелепым и липким. Смешное повествование, обрамленное оперным голосом Ольги Надеждиной, дезориентирует, сбивает пафос и добавляет человечности к незыблемым образам.
Правда, режиссер не пытается продать нам принципиально новую интерпретацию классики, а просто смещает фокус. Недаром это все-таки детский спектакль: в нем простым языком рассказывают и показывают сюжеты, которые заставляют зрителей переживать. Вот Пушкин идет с семьей в церковь, а на пороге сидит юродивый. Не найдя монетки, Александр Сергеевич подает ему черновик, где описана идея «Мертвых душ». Юродивым, конечно, оказывается Гоголь. Что это, подарок или воровство? — обсуждает ведущий с залом.
Или прогуливается Пушкин с семейством по Тверскому бульвару и случайно теряет черновик — а Гоголь, следующий за ним по пятам, быстро его подбирает. Было ли так на самом деле? Или вот приходит Гоголь жаловаться, что из «Ревизора» сделали ужасный спектакль, а Пушкин в утешение дарит ему груду конфет и новую идею для романа — похоже на правду? Поначалу нам твердили, что Пушкин любил Гоголя, а Гоголь — Пушкина, теперь мы видим это своими глазами. С каждым вариантом «подарка» комедийность становится все более контурной; на первый план выступает невеселый жизненный контекст. Вот Гоголь приходит к Пушкину, когда тот, ругаясь с женой посреди заваленной игрушками комнаты, собирается на дуэль. «Забирай, — говорит, — сюжет, я уже не успею». И уходит, оставляя после себя атмосферу трагедии, в которой монолог о птице-тройке звучит невероятно уместно.
Несмотря на то, что прямая цитата из «Мертвых душ» звучит только под конец, весь спектакль поразительно похож на гоголевское произведение. Точно так же, как у Николая Васильевича, из нагромождения характерных деталей рождается узнаваемо-смешное, финал, несмотря на абсурд и вздор, выходит полным трагизма, а общая тягучесть нарратива отвлекает внимание, чтобы осознание настигло внезапно: а ведь это все про нас. И знакомые с детства фигуры, ставшие закостенелыми символами; и пробирающиеся в искусство политические мотивы, о которых не говорится впрямую; и общество, где, по словам Пушкина из спектакля, «только жрут и торгуют мертвыми». Уловят ли это дети, чей культурный код еще не сформирован до конца? Впрочем, для них это, может, и необязательно, если спектакль выполнит свою главную задачу — покажет, что мертвые классики когда-то были живыми людьми.
