Пьеса Гумилёва «Отравленная туника», тяготея к классицистическим образцам драмы, раскрывает хрестоматийный конфликт между чувством и долгом. Любовь дочери византийского императора и невесты трапезондского царя к арабскому скитальцу – главная и единственная интрига всего действия. Гумилёв погружает сюжет в смелую поэтическую стихию, где красота рифмы становится доминантой всего.
Прочувствовать тонкие нити в непростой ткани пьесы и вывернуть её наизнанку способен художник, который не просто знает поэзию Серебряного века, но и «живёт» в ней. И таким мастером сценического преобразования лирики, конечно же, является Роман Виктюк. Вместе с художником Владимиром Боером, режиссёр создаёт метафорическое пространство, условно отсылая к вершине Голгофы. Деревянные брусья (разломанные и хаотично разбросанные), тяжелые булыжники, кресты, бросающие тени на винтовую лестницу, усиливают эффект перевоплощения ритмов гумилёвских стихов в театральную плоть. Гибель творца на заре ХХ века становится невидимым подтекстом в спектакле, где смерть обличается в маску любви.
Твёрдость и монументальность Людмилы Погореловой (Феодора), пластика Анны Подсвировой (Зоя), кошачья гибкость Дмитрия Бозина (Имр), порывистость Антона Даниленко (Царь Трапезондский), собранность и внутренняя наполненность Ивана Ивановича (Евнух) и Дмитрия Жойдика (Юстиниан) – микшируют любой намек на героическую пафосность или ложную патетику. Когда начинает говорить Дмитрий Бозин, кажется, что слова мягко, волнообразно кристаллизируются и бесшумно опускаются на пол сцены. В созданном эфире актёр купается и с лихвой окропляет зрителей светом лирического слога.
Роман Виктюк стремится возвысить историю над обыденностью, сделать действие максимально воздушным. Герои постоянно «парят», становясь на края деревянных срубов, неподвижно застывают в скульптурных позах (режиссер по пластике Михаил Вишневский). Особенно красивы сцены, где Дмитрий Бозин и Анна Подсвирова, лёжа на спине, по-детски наивно играют, соприкасаясь кончиками пальцев и нежными пятками. В диалогах с Феодорой этот Имр ведёт себя абсолютно иначе. Их разделяет пружинистая основа старой кровати, сквозь которую, словно через решётку темницы, араб пытается дотянуться к своей бывшей любовнице.
Людмила Погорелова и Анна Подсвирова то нежно и певуче читают текст, то вдруг их голос звучит как иерихонская труба. Такие контрасты повторяются и в образе Имра: он поёт, рычит, рокочет, шепчет… Белые одеянья со свисающими нитками на краях, военные длинные шинели придают простоты, заостряя роль слова (художник по костюмам Елена Предводителева). Подобной простотой наделена и музыкальная, а точнее звуковая партитура постановки, где мелодия стиха перекликается с гулкими лязгами, словно плетью раздавливающими пустоту в углах сцены.
Декламационная статуарность драмы в руках Романа Виктюка приобретает эпический масштаб и особенную ренессансную грациозность. Финальная сцена решена режиссёром максимально легко и аскетично: Юстиниан, Феодора и Зоя сидят лицом к зрителям. Герой Дмитрия Жойдика в распахнутой шинели и со стекающими каплями пота на волосах, отправляет свою совсем юную дочь в заточение. Её законный жених, покончив с собой, обрекает и невесту на духовную смерть, одиночество, отречение от радостей. В спектакле вообще радость горькой отравой разносится по венам влюбленных Зои и Имра, как наркотик, отравляющий организм и душу.
Спектакль Романа Виктюка воспевает благолепие даже в трагедии и смерти, поскольку эти неотделимые составляющие жизни очень часто становятся музами художника-пророка. «Отравленная туника» – поэтический спектакль, где мелодия стиха разливается бескрайним океаном красоты, описать которую словами невозможно, только гумилёвская рифма и режиссёрский язык Романа Виктюка способны материализовать это.
