Герцог Орсино любит графиню Оливию. А она не просто не отвечает ему взаимностью, но и влюбляется в его пажа Цезарио, который на самом деле переодетая девушка Виола, чудом выжившая в кораблекрушении, где погиб её брат. Виола-Цезарио должна добиться для господина руки графини — но как, ведь она сама влюблена в него! На руку Оливии претендует еще и приятель её дядюшки сэр Эндрю. Узнав о чувствах Оливии к Цезарио, он вызывает «мальчишку» на дуэль.
Звучит как завязка драмы, но на самом деле «Двенадцатая ночь» — это самая нежная и радостная пьеса Шекспира.
Её постановка в Театре им.Ленсовета, судя по всему, должна была ознаменовать окончание пандемийных невзгод. Во-первых, она получилась многолюдной — одних героев 19, а ещё музыкантов восемь человек. Во-вторых, собрала на одной сцене актёров всех поколений — от 26-летнего Ивана Шевченко до 68-летнего Сергея Мигицко, 70-летнего Александра Сулимова и 74-летнего Олега Левакова. В-третьих, забыла об актуальной повестке в вихре чувств: в ней почти четыре часа кто-то в кого-то влюбляется, кто-то кого-то добивается, а в конце аж три пары благополучно женятся, и никто не остается обиженным. В конце все вместе весело кидаются подушками, как бы намекая на то, что вот где у них уже это сидение по домам.
С развеиванием призрака пандемии «Двенадцатая ночь» действительно справляется шутя — жаль, что ему на смену незадолго до премьеры пришел другой, еще более сильный и страшный. Впрочем, в новых условиях её легкомысленное настроение тоже может оказаться весьма к месту.
Кстати, Двенадцатой во времена Шекспира называли новогоднюю ночь — самое мирное время в году, когда даже злые духи приглашаются к праздничному столу на встречу нового цикла жизни. Случайная символика — самая красивая!
Московский режиссёр с македонскими корнями Иван Поповски учился у Петра Фоменко и участвовал в постановке «Двенадцатой ночи» Евгения Каменьковича — первой премьеры первого поколения «фоменок». Он посвятил новую работу своим учителям, и этим уже сказано многое: спектакль сделан так, что мог бы идти на сцене и десять, и двадцать лет назад, настолько мало в нём от дня сегодняшнего.
Поворотный круг сцены с приветом шекспировскому «Глобусу» за авторством ещё одного большого человека, Эмиля Капелюша, становится этакой теплицей для заслуженных и народных: здесь в атмосфере абсолютного комфорта и уважения они здорово проводят время с молодёжью, шутят, дурачатся, поют песни и танцуют.
И хоть пословно воспроизводимый шекспировский текст даже компиляция переводов не спасает от некоторой тягучести, и в первом акте действие местами провисает, как парус герцога Орсино, во всём этом так много добра и любви, что даже убеждённый адепт современного театра поддается очарованию. И ставит мысленную галочку напротив «привести маму».
А кроме праздничного бокала дистиллированного эскапизма находит здесь материал для размышления о том, как теперь стоит ставить Шекспира, и как именно органика нынешнего актёра встраивается в его драматургию.
В отличие от, например, Фесте-Сулимова и сэра Тоби-Евгения Филатова, которые свои комические роли отыгрывают по всем канонам психологического театра, Лидия Шевченко в роли Оливии и Орсино Александра Крымова подчеркнуто самоироничны. Капризная красавица трясет кудрями так гордо, что заставляет опасаться за шейный отдел её позвоночника, а влюбленный герцог вращает накрашенными глазами не хуже капитана Джека Воробья. Их искромётные появления, особенно во втором акте, ощущаются как порыв свежего ветра в уютной, но душноватой теплице. Хотя, может быть, мама убеждённого адепта современного театра была бы другого мнения…
Наоборот получается у Виталия Куликова и Сергея Мигицко. Первый в комедийной роли сэра Эндрю хоть и непривычен, но привычно лёгок и точен. Второй же даёт настоящего рок-н-ролла в роли дворецкого, возомнившего, что в него влюбилась госпожа. А вот Владислава Пащенко не то, чтобы не в курсе, что играет в комедии, но как будто не считает это значимым — и ее Виола получается очень живой и естественной.
Возможно, эта полифония выравняется в следующих показах. А может быть, в том, чтобы её показать и очертить то ли вектор преемственности, то ли пространство гармоничного сосуществования разных традиций, и заключался замысел режиссёра. Не зря же он в конце устраивает передачу колпака от старого шута Фесте — молодому, запуская в свою Двенадцатую ночь новый цикл. Нет у него конфликта поколений — есть взаимное уважение, радостная разность и естественная преемственность. И это, конечно, вневременная мысль. Но какая же актуальная.
