«Не запах, а звук: / Мошны громогласной / Звук. Замшею рук / По бархату красному», — если разрешить себе таким наглым образом вырезать цитату из «Крысолова» Цветаевой, то мы получим практически буквальное начало одноимённого спектакля в Театро Ди Капуа. Катакомбы Петрикирхе поделены на импровизированную сцену и зрительные места красным бархатным занавесом, подвешенным на стальном тросике. Прямолинейная до наивности театральность постановки виднеется уже в его мягких свисающих складках.
Сначала из разъёма кулис выглядывает труба, которая наигрывает незатейливую меланхоличную мелодию, а после мягкие руки раздвигают половинки занавеса в разные стороны, открывая зрителям вид на подвал церкви. Здесь сохранился казённый советский «дизайн»: голые, кое-где ободранные зелёно-голубые стены с побелённым потолком. Руки художников Адама Шмидта и Мэтта Лэмба, которые расписывали стены в катакомбах, не притрагивались к этой части пространства. Безжизненный, неприветливый интерьер будто всё время своего существования ждал именно этого спектакля.
«Крысолов» Джулиано Ди Капуа рассказывает о малолетних заключенных российских тюрем, о детях, которые по недоразумению и недосмотру взрослых оказались в суровых условиях колоний общего режима. Пространство катакомб Петрикирхе складывает лаконичную формула сценографии спектакля: катакомбы = тюрьма: попал сюда — пропал.
Композиция спектакля строится на монтаже поэмы Марины Цветаевой «Крысолов» и историй малолетних заключённых. Режиссёр продолжает исследовать законы, по которым живёт современное российское общество. Однако, в отличие от предыдущих постановок «Слово и дело» и «Жизнь за царя», здесь он берёт за основу не исторические документы (первый спектакль был поставлен по задокументированным доносам, жалобам и челобитным государю XVII века, а второй — по документам членов Исполнительного комитета партии «Народная воля»), а интервью современных детей, которые оказались в тюрьме.
«Крысолова» так же, как и упомянутые постановки, сложно назвать чистым документальным спектаклем. Ди Капуа использует здесь уже апробированную пёструю концертно-номерную структуру постановки, которая вместе со звучащим поэтическим текстом Цветаевой держит зрителей на дистанции от реальных событий. Так зрителям предлагается взглянуть на сложности содержания подростков в тюрьмах и на корень проблемы детской преступности более объективно.
«Крысолов» обрастает множеством слоёв песенных и шутовских сцен на тему рабочих будней следователя и ужасающей обыденностью жизни заключённых. Истории про то, как подростков в тюрьме насилуют, как кто-то из них заражается СПИДом, кто-то – убивает надзирателя и снова идёт под суд, а следователь тем временем плачет и жалуется на бумажную волокиту — завёрнуты в огромное многообразие песен разных жанров.
При этом сюжет не складывается в стройную линию, за которой легко уследить. Здесь нет главного героя как такового, персонажи появляются перед зрителями вспышками и лишь на время обретают голоса. Актёры не стремятся к документальной правдоподобности в игре, не используют традиционные для документального театра ноль-позицию или вербатим, они им не нужны. Но не смотря на «художественную оформленность» интервью, нельзя сказать, что авторы спектакля обошлись с документом вольно или небрежно, просто страшные факты жизни арестантов доходят до зрителей другими путями.
У каждого эпизода своя мелодика. Вот следователь пропевает присягу на службу на мотив похоронного марша, а вот некто, задыхаясь от смеха, говорит о том, что люди разучились быть людьми. Мелодию песенки про лагерную жизнь заключенных вполне можно было бы представить себе на каком-нибудь светском салоне. Позже Илона Маркарова играет «Болезнь куклы» Чайковского и рассказывает, как осуждённый мечтает о «свиданке» с семьёй. Труп убитого надзирателя выносится в черном мешке, конечно же, уже под «Смерть куклы», которая ещё много раз повторится в спектакле.
Такая буквальная трактовка событий из жизни подростков через детские песенки Чайковского балансирует на грани с не самым интересным китчем. В довесок постановка пестрит оммажами на поп-культуру современной России: здесь и пародия (любовная) на Бориса Гребенщикова, и чтение стихов на манер гнусавых переводчиков из американских фильмов на пиратских видеокассетах из 90-х. И такое бесконечное умножение художественных приёмов, избыточность формы в какой-то момент начинает утомлять.
Цветаевский «Крысолов» звучит, но время от времени. Поэма читается на манер детской считалочки: множество пауз, чёткий ритм, жестами комментируя каждое слово, актёры в горгерах и карнавальных колпаках движутся, как заведённые механические игрушки. Мотив считалочки не раз звучит в спектакле: в стишке про воспитательную колонию, в перечислении списка всех российских СИЗО и ИК, в речи тюремного надзирателя, убеждающего зрителей в том, что исправительные колонии — дом для подростков, где они учатся, осваивают профессии, работают и планируют себе жизнь какую-то по улучшенному варианту (но делают это вдалеке от реального мира).
Общая балаганная эстетика спектакля, упомянутая избыточность формы и подчёркнутая театральность сценического действия позволяют режиссёру дистанцировать зрителей от жуткой правды о детских тюрьмах. Балаган в спектакле не столько искажает реальность, подвергает её сомнению или отказывает интервью сидящих подростков в достоверности, сколько в острой форме недоумевает — как всё это вообще возможно?
«Стар и давен город Гаммельн, / Словом скромен, делом строг, / Верен в малом, верен в главном: / Гаммельн — славный городок!», — описывает место действия поэмы Цветаева. «Славным местом» пытается представить исправительные колонии и один из персонажей спектакля (от власти, конечно). И именно с этим фарсом, с этим балаганом пытается разобраться «Крысолов» Театро Ди Капуа.
