На сцене – все атрибуты сказки, при этом совершенно очевидно, что спектакль взрослый. Что это – фирменная магия Евгения Шварца или привычное волшебство Ивана Поповски?
Огромные пломбирные сугробы-облака, экзотические растения и птицы, воздушные шары, бумажные цветы и вырезанные фигурки, а ещё помпончики, «зубастые» короны, максимально яркая палитра и весёлая кутерьма: на сцене совершенно точно идёт какая-то игра. Взрослые артисты в комических костюмах кричат, кривляются, подпрыгивают и стреляют из метлы. Выглядит – как оживший детский рисунок, воспринимается – как взрослый разговор о главном.
Театральный дуэт Шварц–Поповски смотрится выигрышнее, чем кинематографический Шварц–Захаров. Впрочем, сравнивать спектакль со знаменитым фильмом нет никакого желания, и за три часа оно не возникло ни разу. Даже при том, что музыка Геннадия Гладкова и песни на стихи Юлия Кима в аранжировках Настасьи Хрущёвой играют в постановке полноценную роль и неизбежно напоминают о фильме.
Всё дело в акцентах. Захаров увёл сказку Шварца в социальный контекст – извилистый путь влюблённых, тирания власти и денег, свобода художника, – а Поповски сохранил в пьесе притчу и вывел её на размышление о душе. Отсюда – небытовая сценография Марии Трегубовой, и даже вполне бытовые моменты теряют свою унылую суть благодаря ярким гротескным персонажам и фантастическим декорациям.
Главная мысль постановки – лучше умереть, любя, чем жить без любви, – и вся прекрасная кутерьма затеяна ради этой простой мысли. Беспокоиться о теле, опасаясь его трансформации, или пытаться управлять чудом, когда намеченная логика событий отклоняется от курса, – понятные желания человека, если он не знает, что существует душа.
Евгений Шварц, сквозь годы пронёсший память о первой любви и сохранивший мальчишескую влюблённость в собственную жену, в дневниках писал об особенном месте, которое любовь (даже будучи утраченной) занимала в его сердце. Он сочинил сказку о детях, столкнувшихся с первым серьёзным чувством, и проверка души любовью оказалась для них слишком трудной: они чуть не погибли, причинив друг другу страдания.
Иван Поповски рассказал эту сказку изобретательным языком фантазии и игры, в которой главное волшебство есть сама любовь. В этой современной театральной сказке взрослые с их опытом не в состоянии помочь детям. Их души закостенели, обросли ролями и костюмами, а то и вовсе были проданы за деньги и почести. Но сложными путями любовь преодолела заклятие, и произошло это в тот момент, когда юные сердца поняли, ЧТО они значат друг для друга.
Трагедии удалось избежать, но она была близка. С самого начала на сцене стоит белая больничная койка. На ней в разное время по очереди готовятся к переходу в иное состояние две женщины – Принцесса и жена Волшебника. Сгущая трагедию, Поповски решительно убавляет яркость, все цвета становятся пепельно-серыми. Так дети берут чёрный карандаш и рисуют бесформенное зло или хаотично закрашивают чёрным безмятежный рисунок. Победить болезнь Принцессы помогает одушевление любовью, а смерть Хозяйки невозможно победить, потому что душа бессмертна. Она тихо уходит в закат под шелест великолепно придуманного морского прибоя, а «набежавшая волна» оставляет на сцене – почти как богатырей у Пушкина – всех героев спектакля.
И это не единственная отсылка к Пушкину. Иван Поповски умеет прекрасно обыгрывать цитаты, поэтому в конце первого действия на сцену «заходит погостить» сон Татьяны Лариной из вахтанговского же «Евгения Онегина», а в речи Короля «прорывается» шекспировский Король Лир. С благодарностью к учителям, с трепетом к материалу, с уважением к площадке, страстью к красоте и нежностью к человеку – Поповски ставит так всегда, в этом природа его обыкновенного режиссёрского чуда. Он обращается к душам творцов прошлого, которые в своих работах обращались душой к богу. Римас Туминас любил говорить, что духи ушедших мастеров остаются в театре и наблюдают за нами с галёрки. На поклонах «Обыкновенного чуда» артисты, выйдя на авансцену, разом поднимают глаза вверх. Кажется, теперь мы знаем, к какому Волшебнику обращены их взоры.
