Одна из целей Дягилевского фестиваля — вывести слушателя из автоматизма и помочь ему воспринять музыку более остро и непосредственно. Отсюда множество эксцентричностей — например, концерты в цехах бывшего завода «Ремпутьмаш», ночные (назначенные на 23.00, полночь и половину четвёртого утра) или загадочные — без объявленной программы. А иные события сочетают эти интригующие обстоятельства — как концерт-энигма (то есть загадка) Lux Aeterna, о котором публика знала только состав (хоры musicAeterna и musicAeterna byzantina) и место: Завод Шпагина / литера А.
Чтобы разместить аудиторию в неосвещённом заводском корпусе, требуется почти час в тяжёлой шевелящейся темноте с редкими всполохами фонариков: тени скачут по стенам, вытягивают во всех направлениях угловатые щупальца. Воздух густ от запаха ладана. Но вскоре покажется, что от него можно отрезать кусок — настолько плотным он станет от пения.
Сначала с разных концов необъятного зала два женских голоса тянутся друг к другу — как будто дорожку в пустоте прочерчивают. Потом католические песнопения, прямые и чистые, как лучи, звучат с возвышения справа, а византийские, причудливые, как орнаментальная вязь — из глубокой темноты слева. Иногда в этот диалог неожиданно вплетаются новые голоса — сзади или сверху. Хористы осторожно перемещаются с драгоценной ношей звука, тишины и света (в их руках — церковные свечи, от которых они зажигают новые). И в результате сложно организованного движения два крыла объединяются, стягивают пространство, делают его единым и концентрируют в круге тёплого сияния множества свечей.
И, хотя чёрным затянутые окна и остовы заводских коммуникаций никуда не деваются, под этим метафорическим куполом чувствуешь себя как в Айя-Софии, некогда главном соборе православного мира, расположенном в центре когда-то Константинополя, а теперь — Стамбула. Сейчас он на реставрации и вернётся с неё уже мечетью, а до этого был памятником в том числе «светскому развороту» Турции. Над алтарём в нём была освобождена из-под слоя штукатурки фреска дивной красоты: Богородица с младенцем на руках. А с двух сторон на колоннах висели щиты с именами Аллаха, и это соседство не вызывало никакого противоречия. Напротив, в тысячелетней намоленности этого удивительного места оно неопровержимо утверждало: Бог — один, как его ни называй.
Так и здесь всё построено на контрасте, который при первом же приближении оказывается мнимым, потому что на самом деле всё едино. И не существует времени (византийская древность гармонично соседствует здесь с сочинениями композитора Ретинского). И общая вера не знает разделения на разные религии (узорчатой мелодичностью византийские песнопения напоминают об азане, призывающем мусульман на молитву). И духовное не противоречит материальному. Выбор заводского цеха в качестве локации — это и про способность музыки врачевать раны, нанесённые миру индустриальными развитием, и про то, что человеку не нужен храм, если он несёт Бога в себе.
И восхищение человеком захлёстывает с головой. Как он удивителен и велик! Способный переплавить движения души в нечто столь чистое и совершенное. Способный подобное воплотить — без каких бы то ни было приспособлений, лишь ресурсами собственного тела. Способный силой воли сплести сотню голосов в единый сияющий поток. Потому что если бы свет — не в физическом, а философском понимании — звучал, он бы звучал именно так. И нет уже гулкой шевелящейся темноты (и не только потому, что в какой-то момент ты чувствуешь ответственность за тишину и не хочешь даже дышать). Есть бесконечный свет, который глазами не видишь, но безошибочно чувствуешь вне зависимости от национальности, вероисповедания и отношения к религии. А маэстро Теодор Курентзис — заклинатель этого света: мельчайшее движение его пальцев находит отражение в мелодическом рисунке, вот слабый огонёк чутко вздрагивает — а вот по велению рук пламя, ревя, вырастает до небес!
В конце солирующий голос удаляется постепенно, и объединённый хор растворяется в наступающем утре — как и не было его. А все мы рассыпаемся по городу, где птицы поют, машины грохают колёсами, голоса и обрывки клубных битов доносятся из открытых окон. Но несём с собой тишину — непостижимую и неуязвимую. А в себе — маленький огонёк, частицу света, который не потушить. И который будет вечным, пока есть те, кто им делится.
