…Ко мне,
по доброй воле,
само,
раскинув луч-шаги,
шагает солнце в поле…
Именно эти строки Владимира Маяковского пришли в голову, как только Георгий Иобадзе вошел в маленькую гримерку. Пространство, кажется, увеличилось, лишилось стен и наполнилось теплом и светом. Человек, обладающий необыкновенным талантом делать мир вокруг добрее и ярче, Георгий Иобадзе, в жизни не по-актерски скромен, хотя, казалось бы, имеет все основания для некоторой «звездности»: его обожает публика, он работает с выдающимися режиссерами, сам ставит спектакли, танцует, поет… всего и не перечислишь. О том, как все это уживается в одном человеке, о любимых текстах и пользе шахматной игры, о радостях и печалях детства и о многом другом мы поговорили с нашим героем.
Георгий, вы сотрудничаете со многими театрами и играете в разных по форме спектаклях. В «Центре театра и кино под руководством Никиты Михалкова» есть уникальный формат постановок – цикл «Метаморфозы». Расскажите, пожалуйста, как вы впервые познакомились с этими спектаклями и как восприняли их необычную форму?
Вначале мне было сложно. Я привык к острой игре, а здесь нужно было сделать все тонко, сдержанно, ярко, конечно, но сдержанно. Поэтому было не очень комфортно, приходилось ломать какие-то прежние установки, но со временем я научился. Помню, Никита Сергеевич сказал однажды: «Хочу, чтоб ты мог сыграть не только Яго, но и дядю Ваню». Я это очень хорошо запомнил.
Как проходит репетиционный процесс с Никитой Сергеевичем? Что он открывает в вас, а вы в нем?
Мне нравится, как работает Никита Сергеевич: он все очень подробно объясняет, буквально разжевывает, ему можно задавать любые вопросы и обсуждать даже самые мелкие нюансы. Кроме того, он же не только режиссер, но и актер, поэтому может одновременно и объяснить, и показать. Наблюдать за ним в этот момент – наше актерское счастье, главное – успеть уловить и понять как он это делает, а в идеале – повторить (улыбается).
Чему, кроме мастерства, вы учитесь у Никиты Сергеевича?
Преданности театру, искусству, профессии, стойкости и силе духа. В то время, когда мы выпускали спектакль «Мадрид» из цикла «Метаморфозы», Никита Сергеевич перенес несколько операций, но все равно приходил на репетиции. Перед премьерой мы репетировали десять дней подряд с утра и до поздней ночи, но он все равно ни на секунду не покидал зал. И только после премьеры позволил себе отдохнуть.
В Театре Михалкова вы работаете с разными режиссерами, в том числе и с режиссером-хореографом Сергеем Землянским. Сейчас вы репетируете ввод в пластический спектакль «Воскресение».
Для меня это большая удача. Мне всегда хотелось поработать с Сергеем Юрьевичем, я видел много его работ и мне нравится то, что он делает и как он это делает. Сама идея пластического спектакля мне очень близка, соединение драмы и хореографии, на мой взгляд, необходимо. Как актеру мне сложно постоянно находиться в статике, движение меня больше воодушевляет. Сергей Юрьевич не требует от нас каких-то невероятных танцевальный достижений, он большой профессионал в работе с драматическими артистами. Всегда говорит: «Ребята, это не балет, это драматический спектакль» (улыбается).
Многие актеры труппы Театра Михалкова – ваши однокурсники по Академии. Добавляет ли это некоей теплоты и семейственности в атмосферу театра?
Мне очень повезло с однокурсниками и коллегами, я счастлив, что познакомился с такими прекрасными людьми, которые стали моими партнерами. Мы очень вдохновляем друг друга, мы всегда в совместном поиске, в совместном творчестве. Это тоже большая удача: не только работа с прекрасными режиссерами, но и с талантливыми партнерами. ⠀
Зрители с нетерпением ждут новый спектакль цикла – «Темные аллеи». Приоткройте завесу тайны: что нам ждать? Может быть что-то новое и неожиданное?
Пока это – секрет (улыбается). Могу сказать только, что это будет очень светлый спектакль.
Георгий, вы – автор и исполнитель замечательного спектакля «Я, бабушка, Илико и Илларион» по роману Нодара Думбадзе. В этом году спектаклю исполнилось шесть лет. Как он менялся с течением времени?
В каждый спектакль я стараюсь добавить что-то новое, мне кажется, если этого не делать, он начнет разрушаться. Например, с самого начала песен в нем не было. Потом появилась одна песня, потом вторая, третья… Добавились пластические этюды… Я стараюсь развивать спектакль, ведь новые детали добавляют в него воздуха и энергии. Поскольку я и исполнитель, и режиссер, меня никто не ограничивает в воображении, а со своими «партнерами» я всегда нахожу общий язык (смеется).
Как вам приходят в голову новые идеи?
Наверное, интуитивно, может быть даже случайно. Был, например, такой момент: я гулял, повторял текст, а в наушниках играл плейлист народной грузинской музыки. И в той сцене, где Илларион затягивается наперченным табаком, включилась одна из грузинских лезгинок. Представьте, что вы вдохнули перец, лезгинка к этой ситуации идеально подходит (смеется). А чудесная колыбельная «Чрело пепела» (бабочка) пришла на ум, когда я папе читал отрывок про школу, когда Зурико не может сосредоточиться на уроке, а мечтает о Мэри.
Бывает ли так, что идея приходит прямо во время спектакля?
Да, бывает и так. Когда приходит вдохновение, когда полностью освобожден, когда отпускаешь себя на спектакле и можно хулиганить (в хорошем смысле, конечно), тогда может появиться что-то здесь и сейчас.
Как же в спектакле появился замечательный пес Мурада?
Мой Мурада – первооткрыватель! Он появился в самом начале, можно сказать, с перепугу (смеется). Я ведь сначала планировал выпустить в Театре на Юго- Западе просто чтецкий вечер по Нодару Думбадзе. Сказал: все, назначайте дату, буду читать. Так вот сболтнул на будущее, ни на что не рассчитывая, а мне звонят на следующий день и говорят: выступаешь такого-то числа. Я опешил, но деваться-то некуда. Начал думать, как обыграть выступление и вспомнил, что у меня есть папаха, которая сохранилась с госэкзамена по танцу. Взял ее в руки и понял: вот он, мой Мурада (улыбается). И сразу его танец пришел на ум, а дальше все цеплялось друг за друга и складывалось в единое целое.
У Мурады есть даже отдельный выход на поклон…
Да, он – звезда (смеется). Эта идея родилась случайно, но зрителю очень понравилась, и я ее оставил. Роман Нодара Думбадзе очень добрый и светлый, но и там есть трагические моменты. И чтобы немного унять эту печаль нужен был танец Мурады, он дарит людям радость жизни, надежду, тепло…
Наверное нелегко самому и играть и ставить спектакль? Нужно, чтобы кто-то посмотрел со стороны. Кто вам помогал?
Я много читал отрывки из романа, и родным, и друзьям, и просто на чтецких вечерах, и всегда видел в людях отклик, видел, что им это нравится. Это больше зависит не от меня, а от Нодара Думбадзе. Он полон света и искренности, люди это чувствуют. Очень много бабушке читал, она уже была слаба к этому времени, лежала, но все равно восхищалась. Говорила: «Как ты столько текста выучил?!» На самом деле это сомнительный комплимент для актера (смеется), но она это искренне говорила. Я читал ей не только Думбадзе, и шекспировские монологи, какие знал. Она уже уставала от меня, говорила: «Потуши свет и выйди». Так же говорит бабушка Зурико, и я всегда эту интонацию ее вспоминаю когда играю спектакль. Когда бабушка ушла, у меня начал рождаться спектакль, как будто она мне помогала.
Как вы впервые познакомились с романом?
Я учился в Екатеринбургском театральном институте и мой педагог по сценической речи – Азалия Всеволодовна Блинова – познакомила меня с этим автором. Поначалу я прочитал его несколько хладнокровно, не загорелся им. Я хотел что-то более драматическое, Шекспира, например. Но Азалия Всеволодовна настаивала, мы подготовили отрывок, и с тех пор этот материал меня не отпускает.
Ваш спектакль – путешественник, побывал уже во многих городах и странах. А на родине автора, в Грузии, удалось его показать?
Пока не получилось, но я очень надеюсь. В Грузии есть фестиваль, посвященный Нодару Думбадзе, и я уже собирался поехать, но началась пандемия и все отложилось. Так что пока мы осваиваем другие города (улыбается).
Залы везде разные, вам сложно переключаться между пространствами?
Мне доводилось играть на разных площадках – и на семьдесят мест, и на тысячу. Мне везде комфортно, я быстро перестраиваюсь. Тем более, спектакль очень тепло принимают во всех городах.
В Москве вы играете спектакль на сцене Театра Наций и Театра на Юго-Западе. Это небольшие залы и зритель очень близко. Вы видите глаза людей, их реакцию?
Да, если свет позволяет. Когда вижу восхищенные глаза, меня это очень радует и вдохновляет. А если кто-то в телефон смотрит… хотя нет, такого я ни разу не видел (смеется).
Бывает ли так, что зрители остаются после спектакля и хотят выразить вам свои чувства?
Да, бывает, люди хотят сфотографироваться, просят автограф. Я никогда не отказываю, а когда спектакль прошел особенно вдохновенно, мне самому хочется пообщаться со зрителем (улыбается). Так и должно быть, зритель должен уходить с радостью, со светом, со слезами…
А как вы относитесь к критике?
Конечно, для меня большая радость совпасть в ощущениях со зрителем, это всегда приятно. Но критика актеру тоже полезна, она не дает тебе забыться и «поймать звезду». Хотя я и без всякой критики знаю, если что-то пошло не так. Постоянно работаю над тем, чтобы такого больше не случилось.
Как в вашей жизни появился Театр Наций?
Режиссер Никита Гриншпун ставил там спектакль «Женихи». Мне позвонила знакомая и сказала, что объявили кастинг. Я прошел его и попал в спектакль. Помню, Евгений Витальевич Миронов, когда посмотрел, очень хвалил, и много приятного сказал о моей работе. После этого проекта меня стали приглашать и в другие постановки.
Например, «Сказки Пушкина» Роберта Уилсона. Как вам работалось с такой глыбой режиссуры?
В тот период я мечтал о ролях, молился, чтобы они пришли, чем больше, тем лучше. И вот появились «Сказки Пушкина», в которых мне дали сразу несколько ролей. Я страшно обрадовался, потом понял, что роли-то сплошь «проходки», без слов – то кот из-за дуба выглядывает, то стражник коршуна на палочке несет (смеется). Я шучу, конечно, маленьких ролей не бывает, в каждой можно найти что-то значимое и это значимое донести до зрителя. С началом репетиций я понял, как мне повезло. Работать с Уилсоном было невероятно интересно, я многому у него научился: не только актерскому мастерству, но и режиссуре.
Режиссура – наука строгая, обычно актеры подчинены воле режиссера. А случалось ли вам получить полную свободу в своей игре?
Когда я только закончил институт и поступил во МХАТ, Валерий Романович Белякович ставил там «Мастера и Маргариту». Все роли давно были распределены, но мне было страшно интересно даже просто посмотреть работу над спектаклем, и я попросился на репетицию. После поблагодарил его и сказал, что если кто-то понадобится в массовке, имейте в виду меня. И ушел. И через два дня раздается звонок, мне говорят, что заболел актер, который играл Коровьева, и меня хотят попробовать. Я пришел на пробы, и Валерий Романович очень меня хвалил и отдал эту роль. Сказал: у тебя страсть в глазах, давай попробуем. И в этом спектакле была невероятная творческая свобода, можно было делать все, что хочется, играть так, как именно я чувствую, потому что Белякович мне доверял. Эта работа – первое актерское счастье в моей жизни.
Бывали ли в вашей жизни такие моменты, когда вы понимали, что вот оно – волшебство театра, то, ради чего все и затевалось?
Однажды со мной случилось чудо. Это было в студенческом театре «Старый дом». На одном из вечеров я читал монолог князя Мышкина. В какой-то момент мне показалось, что я взлетел. Взлетел над собой, над сценой, над залом.. И с этой высоты, как марионеткой, управлял тем мной, что остался на сцене. Я не понимал, как и почему это происходит, но чувствовал невероятное счастье и свободу полета. В конце монолога мой герой падает навзничь, но мне даже ни капельки не было больно, потому что я был там, наверху. Когда я пришел в себя, еще долго не мог понять, что это было, но именно тогда поверил в то, что это и есть мой путь. До этого момента я никак не мог решиться поступать в театральный институт, и этот случай послужил мне знаком.
Наверное, этот монолог вы и читали на поступлении?
Да, и провалился с треском (смеется). Я настолько был уверен, что с этим монологом меня с руками оторвут, что больше ничего и не готовил. Начал читать, и… ничего не произошло, никакого полета. Я не мог понять почему так, прилагал все больше и больше усилий, давил, выжимал из себя и в итоге просто проорал весь текст. Мне сказали, что у меня перебор темперамента, и отправили домой.
Но потом вы все же поступили.
После школы моя сестра (мы с ней двойняшки) собиралась в уральский политех (УПИ), и я пошел с ней. Она всегда хорошо училась, а мне точные науки не давались, поэтому я все у нее списывал. После третьего курса политеха, я поступил одновременно и в театральный, и в консерваторию на вокальный, так что бегал по трем институтам. Помню, в транспорте выпендривался, показывал контролерам три студенческих билета (смеется).
Как же вам удавалось совмещать три института?
Недолго удавалось (улыбается), Сначала отпала консерватория, а из УПИ я ушел прямо перед дипломом. Ну не честно все это было, все списано. Но политех все же был не зря, потому что там был студенческий театр «Старый дом», можно сказать, мое первое театральное пристанище.
Как родители смотрели на ваши метания?
Родители никогда не были против моих увлечений, и всегда меня поддерживали. В детстве я чем только ни занимался, во все кружки и студии ходил. Надолго меня, правда, не хватало, хотелось еще что-то новое. Мама работала в оперном театре и часто брала нас с сестрой на работу. Я там все детство провел, иногда мы даже в спектаклях участвовали. Больше всего я любил оперу «Князь Игорь», на репетициях можно было мечами из реквизита поиграть. А в восьмом классе дед научил меня игре в шахматы, и я очень увлекся. Сначала его начал обыгрывать, потом папу, а потом пошел в шахматный клуб и за один год получил КМС. Потом начал ходить в театральный кружок и охладел к шахматам, но все равно до сих пор играю, это хорошая тренировка для ума.
Вы не производите впечатление человека, склонного к «тихим» играм.
Да там же целые баталии разворачиваются! Весь театральный мир на доске, шекспировские страсти! Например, если представить, что король сегодня Ричард III, то и игра по его плану. Или сегодня королева – Гертруда, и уже совсем другая игра. В шахматах такой простор для воображения: и стратегического, и литературного, и театрального…
Вы играете на гитаре и фортепиано, музыкальная школа тоже попала в круг ваших детских увлечений?
Нет, с музыкой мы дружили без посредников (улыбается). Я – самоучка. В 10 классе самостоятельно научился играть на гитаре, мы с друзьями создали рок-группу, как многие мальчишки в нашем возрасте. Назвали ее гордым именем «Фарватер», сами писали стихи и музыку. Я даже какое-то время работал на деревообрабатывающем заводе, чтобы заработать на гитару. Игре на фортепиано меня научила мама, самым азам, а потом я уже сам стал на слух что-то подбирать, импровизировать. Когда есть желание и воодушевление, целиком отдаешься этому занятию, хочется больше и больше знаний и умений.
Вы очень пластичны, создается ощущение, что с детства занимаетесь танцами.
С танцами была забавная история. Было нам с сестрой лет пять, и мама отдала нас на бальные танцы. В группе, конечно, были сплошь девочки. И вот, на первом же занятии мне страшно захотелось в туалет. А я был очень стеснительный, не мог попроситься выйти, боялся, что подумают обо мне эти девочки. Терпел сколько мог и не утерпел. Это был такой позор, что на следующий день, когда мама снова собралась нас вести, я вцепился в кровать и кричал что никогда в жизни больше туда не пойду. Вот так и закончилась моя танцевальная карьера (смеется).
Тем не менее, во всех ваших актерских работах очень много пластики.
Танцами я начал заниматься только в институте. Мне кажется, чем больше занимаешься, тем больше развития получают твои способности. Я не мыслю театр без хореографии, драматизм и пластика всегда вместе, они дополняют друг друга, а выразить то что чувствуешь через движение – тоже актерское мастерство.
В Театре Наций вы играете в спектакле Данила Чащина «Живой Т». Ваш персонаж, несмотря на его сценическую «немоту», вызывает у зрителя бурю эмоций. Как появилась в вашей жизни эта работа?
Этой работы могло бы и не быть, сначала я хотел отказаться, боялся, что опять будет какая-то проходка, ведь этого персонажа нет в литературном материале. Но Данил настоял, объяснил, что это будет полноценный герой, пусть и без слов. В то время у меня была параллельная работа, я очень переживал по этому поводу и предлагал Данилу сделать второй состав, но он категорически не хотел, чтобы эту роль играл кто-то, кроме меня. Сейчас я очень рад, что все сложилось, очень люблю этот спектакль.
Через десять лет после окончания театрального института, вы решили пройти курс в Академии кинематографического и театрального искусства Никиты Михалкова. Что вас подтолкнуло к этому решению?
Это получилось почти случайно. Мы репетировали в Театре Наций спектакль «Театр чудес» Дениса Бокурадзе, и мой коллега – актер Андрей Фомин – в то время как раз подал заявку в Академию на режиссерское отделение. Именно он рассказал мне об Академии, и, можно сказать, заразил своим энтузиазмом. Андрей помог мне записать ролик для заявки, мы его отослали, и меня пригласили на туры, которые я успешно прошел. Академия дала мне очень многое, я благодарен Никите Сергеевичу за то, что он научил меня существованию в новых формах, тому, что мне всегда трудно давалось. На занятиях мы сами делали отрывки – и режиссерски, и актерски. Это невероятное чувство: искать, находить, открывать, играть…
Важно ли для вас настроиться на спектакль?
Да, мне это необходимо. Это очень нежное сценическое действие, его напором не возьмешь. Перед каждым спектаклем нужно подумать какой образ ты сейчас используешь, чтобы персонаж заиграл. Это не образ конкретного человека, скорее внутренние настройки, природные стихийные образы. Важно найти что-то во фразе, в подтексте – свежую ноту, новый нюанс. Иначе зритель не увидит ничего, за что захочет зацепиться. Я не люблю заученные интонации, они меня раздражают, в каждом спектакле должно быть что-то новое.
Зрители помогают вашему вдохновению?
Любое действие на сцене идет через зрителя. Мы «заряжаем» друг друга энергией, мы обмениваемся мысленными потоками, которые сплетаются воедино. И тогда вспыхивает искра, которая поджигает все остальное, и этот пожар уже не потушить. Эти мгновения – огромное счастье!
Увидим ли мы в ближайшее время новый спектакль актера и режиссера Георгия Иобадзе?
Мне очень хочется поставить еще что-то, но так много мыслей о том, что именно поставить, что не могу определиться. Сейчас откладываю на полку любимые произведения, но они пока «созревают». Думбадзе у меня тоже долго созревал, лет семь-восемь. Но надеюсь, в ближайшем будущем что-то сложится.
