«Поймать» артиста – задача не из простых. Репетиции, спектакли, съемки, проекты и ни минуты свободного времени. Актрису Центра театра и кино под руководством Никиты Михалкова – Полину Шустареву – мы застали в процессе подготовки к танцевальной репетиции. О том, что такое «втаптывать в ноги», почему пылится труба, как сбываются предсказания о носах, бывает ли Брехт без музыки, где найти Питер в Москве и о многом другом Полина рассказала в нашей беседе.
Полина, у вас в актерской визитке есть забавная история о родстве с Пушкиным. Это действительно так?
Это наша семейная байка. Предки по маминой линии очень смуглые и кучерявые. Мой дед родился в селе Николо-Урюпино, где и поныне находится заброшенная усадьба Никольское-Урюпино князей Голицыных. А как известно, Пушкин имел отношение к Голицыным. И вот, в связи с этим у нас возникла такая идея, что Александр Сергеевич бывал в тех краях и, возможно, ему приглянулась одна из крестьянских девушек. Конечно, мы все это раздули и приукрасили, но кто его знает… История умалчивает (смеется).
Вы не думали на самом деле углубиться в историю рода?
Думала, и неоднократно, это ведь очень интересно! Надеюсь, в скором времени я этим займусь, ведь то, что передается из уст в уста, это еще не все, нужно копать глубже. По папиной линии предки мои из Баку, капитанами дальнего плавания бороздили Каспий, и кладбище семейное там, так что я мечтаю когда-нибудь добраться до этого города и узнать больше. Мне интересно все, что связано с родом, с семьей, это очень мощная история, которую нужно знать.
Творческая жилка тоже у вас в роду?
Мой прапрадед был незрячим, но лихим баянистом, а бабушка хотела быть оперной певицей, но летом поехала в Азербайджан к сестре и встретила там дедушку. На этом ее оперная карьера закончилась (улыбается). Но это все проросло в папе, он музыкант, так что всем поколениям по капле творческого начала передалось. Правда из всего этого получилась гремучая смесь.
Вам музыка тоже передалась, ведь вы играете на нескольких инструментах.
Я на всем играю и ни на чем не играю. У меня аккордеон, барабаны, труба, которая стоит вот здесь в театре, в общем много чего, и все это я никак не могу довести до конца. Единственное, что я довела до конца в своей жизни – театральный институт. Это было глубоко и серьезно, а остальное всегда было где-то рядышком, и я все никак не могу… не хватает мозоли на определенном месте чтобы всем этим заниматься.
Почему среди всех инструментов вы выбрали именно аккордеон?
Не знаю, как-то он мне созвучен. Когда я слышу баян или аккордеон, у меня сразу душа откликается. Аккордеон – первый инструмент, который захватил меня целиком и полностью, и я решила, что буду аккордеонистом.
Это в каком возрасте случилось?
Когда я поступала в институт, в 17 лет. Но до этого еще была в мечтах ударная установка, правда до ее покупки дело так и не дошло. Родные шутят, что скоро я буду с трубой в огненном кольце выполнять акробатические трюки (улыбается). Но это все вершки, а до корешков надо еще добраться. Для этого необходимо усердие и труд, этим нужно серьезно заниматься, всем по отдельности. Актер – это инструмент, и чем больше его собственный инструментарий, тем палитра будет разнообразнее. Но проблема в том, что очень многого хочется и хочется очень быстро, как в кино. Вот он начал заниматься музыкой, хоп, и он уже великий пианист. В жизни, к сожалению, по-другому. Нет – к счастью.
Вы сами все это изучаете или с педагогами?
В Питере я ходила во взрослую музыкальную школу по классу аккордеона, и его притащила с собой в Москву. Собственно, все что я притащила с собой в Москву это тяжелющий аккордеон и горы книг. А в Москве случилась Гнесинка. Там есть одна очень хорошая тема, которая называется «педагогическая практика». Студенты старших курсов практикуют свои навыки с учениками, а учеником может стать любой желающий, обладающий минимальным музыкальным знанием. Можно выбрать любой класс, и я выбрала трубу. Но она сейчас пылится в театре, потому что все как-то шло-шло-шло, а потом бац, и выпуск «Рыжей волшебницы», и уже не до трубы. К слову, сейчас звонят из Гнесинки, просят вернуть трубу на базу (смеется).
Но какие-то навыки игры на трубе у вас уже есть?
Ну я могу хорошо изображать пароход в отрывке «Визитные карточки». Там он гудит, и я могу ему подыгрывать. Или стадо слонов могу изобразить. Но дальше мы с трубой пока не продвинулись.
Но все равно старт дан.
Спасибо. Музыка очень нужна, ее очень хочется, а не можется. Когда ты ничего не умеешь, случается замыкание: идей много – возможностей мало. У меня в голове огромное количество задумок с поэзией, а без музыки ее никак не сделаешь. Вот, например, еще с института моя идея-фикс – Брехт, а какой Брехт без музыки? Мне очень нравится то, что делают Billy’s Band: рассказывают разные крутые истории, и все это перемежается с музыкой…
Как получилось, что вы поменяли Питер на Москву?
После выпуска я долгое время работала в разных проектах и театрах, а потом мне надоело, потому что не было никакой стабильности, а жить было как-то надо. И я пошла работать в школу. В Питере есть очень крутая частная школа «Апельсин», которую создали Дима и Наташа Зицер. Ее отличие в индивидуальном подходе к ребенку и творческой методике образования, это просто рай для детей. Я была там другом класса (это как вожатый). В школе мне так нравилось, что я начала задумываться о том, что нужно все коренным образом менять, получать педагогическое образование и работать с детьми.
Что же вернуло вас на прежнюю дорогу?
Интересное стечение обстоятельств. В школе учился ребенок одной актрисы. Когда она приходила его забирать, все время попадалась мне на глаза. Это было как напоминание: «Поля, ты не забыла кто ты?» Я шучу, конечно, но такое действительно было. Я много думала о том, что делать дальше. Нужно было понять, насколько мне нужна моя профессия, насколько я в нее погружена, насколько мне интересно…
И вы рассматривали поступление в Академию кинематографического и театрального искусства Н.С.Михалкова?
Даже не думала. Для меня это было чем-то недосягаемым, пока мой однокурсник туда не поступил. Вот так и выяснилось, что это очень даже возможно, и я решила попробовать. С поступлением в Академию начался новый виток жизни, но дети и школа остаются и по сей день.
Что дала вам Академия?
Академия дала более близкое знакомство с разными театральными школами. Например, Игорь Яцко – это один вид театра, Никита Сергеевич – совсем другой, Александр Коручеков – третий, и так далее. Навык работы в совершенно разных театральных формах очень важен, это фактически делает тебя универсальным актером, способным на все. Это хорошо видно в наших спектаклях в Центре театра и кино.
Легко ли дался вам переезд в Москву?
Дело в том, что в Академии у нас была очень насыщенная учеба, и у меня не было времени на ностальгию по Питеру, собственно, как и на прогулки по Москве. Для меня очень важно ходить и в ноги втаптывать все. В Питере, в какой бы точке города я не оказалась, срабатывает внутренний навигатор, и я знаю, что за чем идет и где что находится. Только сейчас, на третий год, я начинаю потихоньку влюбляться в Москву и более-менее ориентироваться в ней. Какие-то места мне становятся близкими. Правда они становятся такими оттого, что напоминают Питер (улыбается). Вообще, стоило уехать из Питера, чтобы полюбить его еще больше. Там везде мосты и реки, там есть воздух, можно выйти на любой мост и подышать, и не важно, что там идет поток машин, все равно там небо, там Нева, там простор… В Москве я очень долго искала мост, на который можно вот так выйти.
Нашли?
Нашла, да (смеется). На Кропоткинской, и еще маленькие горбатые мосты очень классные. Но там, где я по-настоящему дышу – это ВДНХ. Это место на возвышении, и небо там – как в планетарии. Там какие-то бесконечные космические расстояния, там есть простор и воздух. В Питере мой родной район – Васильевский остров, он продувается со всех сторон, дверь невозможно открыть – тебя сразу прибивает. Этот ветер, и простор, и движение, и какая-то безумная энергия – все закручивается в разные стороны, и ощущения невероятные. Вот такое в Москве есть на ВДНХ.
А в других районах есть какие-то особенности?
В Беляево какое-то удивительное солнце, особенно на закате. А в Новых Черемушках, где временно располагается наш театр, когда идешь вниз по улице Гарибальди – ощущение, что за домами море. Я постоянно ловлю такие моменты восприятия, они странные, конечно, но очень интересные.
Когда вы заканчивали Академию, вы уже знали, что будете служить в Центре театра и кино под руководством Никиты Михалкова?
Нет, узнала я об этом значительно позже. Я была погружена в учебу, мы делали отрывки по рассказам Бунина и Чехова, а потом показывали педагогам и Никите Сергеевичу. Те, которые отбирались, далее дорабатывались и выходили в спектакль. И по окончании Академии у нашего курса набралось отрывков на три спектакля, которые плавно перешли в театр (с небольшими потерями).
Полное погружение – это особенность вашего характера?
Погружение – это хорошо! Я постоянно в себе копаюсь и себя проверяю: насколько мне это нужно, насколько я честна с собой и честна с тем делом, которым занимаюсь, насколько самоотверженно служу… Я три раза поступала в театральный институт, и каждый год себя проверяла – точно ли это мое.
В первый год поступления я очень сильно картавила, и мне, конечно, сказали: идите исправляйте букву р. И я пошла… В поликлинику к логопеду. Там мне быстро разъяснили что к чему, и через месяц я справилась с этой проблемой. Второе поступление тоже не случилось, потому что я за год обросла комплексами. Была школа, было постоянное общение, а потом бац, и у тебя все это отбирают, и все друзья разъезжаются кто куда, и ты остаешься сам с собой, а еще и не поступил… И вот за год я превратилась в какой-то грецкий орех, и на втором поступлении мне было очень страшно. Я заставила себя просто переступить порог, хотя было сразу понятно, что не поступлю, не смогу расколоть эту свою скорлупу. Пришла, отвратительно все прочитала, и, конечно, провалилась. В третий раз я решила удариться во все тяжкие и поступать везде: и на кукольный факультет, и на эстрадный, и т.д. (два года я усердно пробивала драму), и поступила в итоге на эстраду. Но получилось так, что набирал нас один мастер, а потом пришел другой – Сергей Дмитриевич Бызгу. И вот мы начали как эстрадники, а закончили как артисты драматического театра. Поэтому, наверное, в моей голове столько всего разного, и всему хочется научиться – всем театральным направлениям.
С таким характером вам очень подходят спектакли цикла «Метаморфозы», ведь в них разные режиссеры, разные направления.
«Метаморфозы» – это очень классная история! Каждый спектакль цикла – живой организм, который постоянно в движении, постоянно развивается. Никита Сергеевич не дает спектаклям закостенеть, все время придумывает и добавляет что-то неожиданное и новое. Вот, например, в «Темных аллеях» поменяли финальный танец на степ.
Степ – непростое танцевальное направление, как вы справляетесь?
Вбиваем в ноги. Мне нравится учиться, человек же всю жизнь учится, иначе не будет роста, все превратится в болото и кувшинками порастет. До меня долго доходило что не только мой разум, но и мое тело – инструмент, хотя нам всегда об этом говорили. Мне интересно на что способно мое тело. Наш педагог по степу – Артем Быков – рассказывал, что когда он приехал на стажировку в Англию, его первое занятие длилось 8 часов. 4, перерыв, и еще 4. После первых 4 все уже были вымотаны, а впереди еще столько же. Но шли дни, недели, и через месяц эти нагрузки уже не чувствовались. И вот я думаю, что будет, если тебя запереть на месяц в танцклассе? Каким ты выйдешь? Сможешь ли ты себя расшевелить? Допрыгнешь ли до Луны?
Люди занимаются танцем с раннего детства. Взрослому уже во много раз сложнее.
Да, но ведь интереснее всего то, что не получается. Мое тело вроде бы пластичное, а вроде бы и нет, какое-то непонятное. Мне хочется довести его до определенного уровня, вытащить из него какие-то ресурсы и возможности. Мне очень интересен пластический театр – язык метафор, образов… Это захватывает.
У вас есть две абсолютно противоположные роли: уморительная Розалия Карловна в спектакле «Мадрид» и резко-отрицательная Барыня в «Марье». В каком образе вам комфортнее?
Конечно, мне комфортнее в комедии, это моя органика. Розалия Карловна – забавная такая, шебутная тетя, как говорит Никита Сергеевич «жопа с ушами» (смеется). А вот Барыня совсем другая, полная моя противоположность, в нее очень тяжело было встраиваться. Но ведь это и есть самое интересное: пойти совсем в другом направлении, через сопротивление, и сделать что-то другое, тебе не свойственное.
В спектакле Алексея Чернышева «Рыжая волшебница» у вас еще одно направление – сказочное. И ваш персонаж – Ворожея – требует не только собственно игры, но и навыков «ношения» сложного грима.
Мне когда-то мой первый мастер – Владимир Григорьевич Михельсон – сказал: «Когда-нибудь тебе нарисуют нос». И вот, наконец-то, случилось. Правда его не нарисовали, а просто присобачили, вместе с подбородком и ушами. Грим Ворожеи – моя мечта. Я рада и ему, и персонажу в целом. Еще в самом начале работы мы договорились с Алексеем Николаевичем Чернышевым, что будем уходить от штампов классической Бабы-Яги. Кажется, у нас получилось.
Многие актеры говорят, что детские спектакли сложнее взрослых. Как вы себя ощущаете в этом ответвлении театра?
Я люблю и детские спектакли, и меня восхищает то, как иной раз дети их смотрят. Мои друзья поставили детский кукольный спектакль 0+, и я там играю. Так вот эти карапузы, которые даже еще ходить не умеют, смотрят спектакль очень вдумчиво и осознанно. Театр для детей – это целый университет, туда можно с головой погружаться. Там же не только актерское мастерство, там и детская психология, и педагогика, и больничная клоунада, и все это театр. С ума сойти! Меня это удивляет, поражает, и чем больше я всем этим занимаюсь, чем больше узнаю, тем больше меня кидает из одной стороны в другую. Болтанка какая-то! Когда уже приземлимся, сколько можно?
Кроме развлекательных, у вас есть еще и образовательная программа для детей?
Наш театр принимает участие в проекте «Театр в школе». Саша Титова, Антон Ромм, Володя Кочетков и я проводим для детворы нескучные уроки. Нам рассказывают какая программа в 1-4 классе (поэтов, художников, которых они проходят). И вот мы берем какую-нибудь тему, например – осень, читаем стихи, рассказываем о картинах. Самое важное в этом деле – заинтересовать. Вот сидит мальчик, ковыряет в носу, и мои стихи ему до лампочки, но вдруг… что-то происходит, и он участливо ерзает на стуле и забывает съесть свою козявку (смеется). Ты его чем-то зацепил, в него попало, осело внутри, и, может быть, прорастет и заколосится. Занятия с детьми должны быть не ради галочки, нужно открыть в ребенке что-то важное: мысль, знание, мечту…
Так может быть ваше призвание – детский театр?
Да кто ж его знает? Посмотрим… Это такая долгая дорога. Можно только в конце жизни обрести призвание (надеюсь, что пораньше, конечно). Но то, что мне интересна детская аудитория – очевидно.
Заинтересовать современных детей с каждым годом становится все сложнее.
А это еще интересней! Интересно, что это сложно, интересно, что там непростые задачи и множество препятствий.
Вы можете сходу, без раздумий, выдать такой текст, чтобы ребенок точно захотел прийти, например, на «Рыжую волшебницу»?
Ни в коем случае не приходи на спектакль! Там будет очень-очень страшно! Детям туда нельзя! (смеется)
А такой же текст для взрослого?
(задумывается) С взрослыми сложнее, хотя они тоже в чем-то дети. Помню, много лет назад в Питере проходил цирковой фестиваль. Было это на Дворцовой площади. Красота была необыкновенная, приехало много цирков, над площадью летали воздушные гимнасты, были и мимы, и артисты на ходулях. А еще там установили пушки, заряженные перьями, и в какой-то момент, по сигналу все пушки бабахнули. Вся Дворцовая покрылась белыми перьями, как снегом. И все взрослые стали прыгать, танцевать, нырять в эти перья, набивать ими карманы… Это было настоящее счастье и чудо, и все вокруг были детьми… Вот ради этого преображения и стоит бабахать в небо. «Все мы родом из детства, дети деточек детей…»
