На Малой сцене МХТ им. А.П. Чехова режиссёр Денис Азаров представил спектакль «Школа для дураков», основанный на одноименном произведении Саши Соколова. Этот роман, часто называемый повестью, написан в стиле бессюжетного «потока сознания». Денис Азаров не стремится воссоздать мозаику событий, а, свободно играя с текстом, передаёт атмосферу личных ощущений от истории «ученика Такого-то».
Сцену и зрительный зал художник Алексей Трегубов разделяет занавесом с названием школы и серебряными звездами. Такое оформление напоминает новогодний занавес какого-нибудь Дома культуры, однако за ним прячется не новогодняя ёлка, а школьный класс с огромной доской, практически во всю сцену. На её фоне разворачиваются события из воображаемого (частично реального) мира «ученика Такого-то» (Артём Быстров).
У него часто «склеены» пальцы, он весь будто на шарнирах, непредсказуем, лёгок, гибок. Он существует, живёт и растёт, как деревья, травы, животные. Его энергия так естественна, что, наблюдая за ним, ощущаешь, как постепенно влюбляешься в наивного, светлого, хулиганистого и обаятельного… хочется сказать мальчугана, но на самом деле – взрослого мужчину. Он застрял во временной петле, придуманной самим собой. Его alter ego не раздваивается, а возводится в куб (Владимир Кузнецов, Мухтар-Али Мурзин, Артём Панчик). Все вместе они постоянно играют в метание мокрых тряпок в доску. Эта игра повторяется несколько раз. Для Дениса Азарова повторение становится одним из основных приёмов в спектакле: игры, появление учителя географии и Девочки с простой собакой (Дарья Трухина), открывание и закрывание занавеса и так далее. Это создаёт эффект замкнутости действия, и кажется, что вместе с «учеником Таким-то» ты ходишь по кругу.
Посещение могилы бабушки превращается в поэтическую сцену. Фото на памятнике − изображение Марины Цветаевой − держит в руках Ангел (Кирилл Трубецкой). Он переглядывается и бессловесно общается с «учеником Таким-то». Особый диалог ученик ведёт и с учителем географии Норвеговым (Алексей Гнилицкий). Длинноногий (актёр передвигается на джамперах, в романе – любит ходить босиком) и с глобусом в руках, Норвегов олицетворяет хоть какую-то заботу о брошенном мальчике. Хотя в спектакле это выражено лишь намёком, у Саши Соколова Норвегов фактически заменяет ученику отца, которого на сцене нет. Вместо него выносят застывший слепок из одежды.
Символично выглядит изображение влюблённости во взрослую учительницу Вету Акатову. Эту героиню и Маму играет одна актриса – Вероника Васант. Для «ученика Такого-то» любовь ангелического состава, без желания обладания, только – абсолютная красота, подобно той, что проектор рисует на доске. В эти рисунки герой ныряет, как в тёплое море, растворяется в них и становится одним целым с миром, который живёт в его голове. Он чувствует себя защищённым только здесь, за доской, вероятно, потому что вне её прячется жестокая реальность, где нет места ни Ангелу, ни нарисованным пейзажам, ни даже любимой речке.
В романе Саши Соколова Норвегова увольняют, на прощание он рассказывает ученикам притчу о плотнике, который, не имея гвоздей и досок для работы, согласился в обмен на них участвовать в распятии на самим же им созданном кресте другого плотника. В результате, распял сам себя. В версии Дениса Азарова Норвегов умирает: на сцену выносят гроб, в котором вместо тела лежит огромный глобус. Над ним склонились все ипостаси «ученика Такого-то», погруженные в рассуждения о времени. Времени, которое не имеет ни начала, ни конца, а движется по кругу.
Меланхолия действий придаёт спектаклю размеренность, текучесть, пунктирность. Кажется, вот-вот произойдёт что-то значительное, но…нет… В финале Доктор Заузе (Кирилл Трубецкой) долго и монотонно читает монолог о плотнике, обращаясь к обнажённому «ученику Такому-то». Доктор поливает его водой — это не средневековая пытка, но возникает ощущение, что перед нашими глазами совершается распятие.
Артём Быстром не прибегает к карикатуре. Он не пытается переиграть, чтобы более убедительнее передать детскую наивность персонажа или вызвать к нему жалость. Его актёрская работа полна самоотверженности, скрупулёзности, богата на выразительные детали и в рамках медленного, бессвязного повествования, создаёт параллельное внутреннее движение: мощное, эмоциональное, объемное. Оно останавливается, когда «ученик Такой-то» замертво падает. Над ним расплетаются густые и длинные пряди мерцающих ленточек. Умер? Или это вновь плод воображения, страдающего раздвоением личности «ученика Такого-то»? Если доверять его гипотезе, время идёт нелинейно, а значит, эта смерть — не конец, а скорее начало. Проснулся? Выздоровел? В любом случае, очень хочется верить, что «ученик Такой-то» Артёма Быстрова не исчез без следа, оставаясь частью этого непрерывного мирового хаоса, которому очень нехватает покоя.
