Камерная иммерсивная опера по Некрасову — сочетание само по себе заставляет ждать необычного. И действительно: спектакль, построенный на звуках, геометрии, температуре и свете, сразу переносит зрителей в пространство между Явью и Навью и держит там до конца, не отпуская ни на минуту.
Пол фойе устлан досками, по стенам лавки, под ними несколько прожекторов. Жарко, как в бане. Зрители зимней премьеры вначале жмутся к вожделенному теплу, но вскоре начинают нетерпеливо ерзать, ожидая действия. С первых шагов все, что происходит, прикрыто дымовой завесой и балансирует на самом краю зоны комфорта. Для зрителей, разумеется: главной героине поэмы Некрасова в инсценировке Марины Брусникиной не до благополучия, ей бы выжить. Однако вначале внимание приковывает не она, приютившаяся в углу и закутавшаяся в свои длинные рыжие волосы, а громкий звук лома — это женщины методично разбивают на досках воображаемый лед.
Вскоре они встают кругом и начинают хором петь одну только фразу: «Здесь только камни не плачут». На это раз за разом отзывается душераздирающим криком рыжеволосая героиня (Яна Енжаева), и становится совсем не по себе. А посреди бани четыре девочки в голубых костюмах кружатся в хороводе, придавая происходящему неестественную обыденность и заставляя озираться в тревоге: неужели маленькие не замечают этой угрожающей атмосферы?
Однако именно дети чувствуют себя здесь увереннее всего и потому становятся проводниками между залами — а может, между мирами. В большом зале они наравне со взрослыми рассказывают историю крестьянки Дарьи, которая потеряла мужа и теперь должна в одиночку работать в поле, чтобы прокормить семью. На большой сцене слова Некрасова обретают плотность и вступают в диалог с поразительной — скрипящей, кричащей и завывающей, как женское страдание или лесная вьюга, — музыкой Алексея Сюмака. Медленная и пробирающая, иногда слишком громкая и неестественная, она не позволяет скрыться от происходящего и сбежать внутрь себя. Страх — не животный, а мистический, экзистенциальный — приходится проживать сразу.
Ровные стихи Некрасова, разложенные на несколько голосов, звучат так же, как работает крестьянка: монотонно, сильно и при этом безжизненно. Следить за словами необходимо, чтобы понять сюжет; если же следовать за всем остальным — звуками музыкальных инструментов, потусторонней арией для аккордеона и скрипящего человеческого голоса, перестроениями и тенями — проявится главная эмоция спектакля: острое непрожитое горе. Сила его сковывает, искажает восприятие, потому и ответ на вопрос Мороза, настигшего крестьянку в лесу, не может звучать иначе. «Тепло ли тебе, молодица?» — «Тепло». Проще ответить так, чем допустить до себя осознание потери. Проще погрузиться в оцепенение и вспоминать измененным сознанием счастливое лето, когда муж еще был жив. Проще умереть, чем каждый день жить с горем. Замерзнуть изнутри — вот что неосознанно выбирает Дарья еще до того, как уходит в лес за дровами. Знакомый выбор для многих, про кого родственники и соседи решили, мол, трудно придется, но не решились поддержать.
С ощущением покинутости и безысходности зрителей могли бы оставить наедине — и поселить в них холод. Но историю Дарьи, которую у Мороза уже не отобрать, нам позволят прожить до конца. Дети провожают взрослых в третье пространство — ледяной склеп. На большой глыбе замерзшей воды как на ложе покоится Дарья, навевая ассоциации со сказкой о Белоснежке. Девочки в голубом задумчиво играют с кусочками льда поменьше, тающими в жестяных тазах; их смиренная тишина намекает: принц не придет, хэппи-энда не будет. И все-таки в этот момент горе, оставшееся с крестьянкой, начинает постепенно уходить в землю через силу толпы. Постоять, помолчать о судьбе сильной и несчастной женщины, вопреки призыву Некрасова пожалеть о ней, засвидетельствовать со всем вниманием, кем она была и на кого, может быть, похожа и постараться отпустить ее боль, а может, и свою — так мало и так много могут сделать невольные участники погребального обряда, окружившие ледяную глыбу.
Только после этого зрители выйдут туда, где все начиналось. «Здесь только камни не плачут», — снова пропоет хор. И мы заметим, что история горя и боли, воплощенная на сцене одними женщинами, сделала каждого из нас немного камнем — в итоге хочется больше молчать, чем плакать, чтобы сохранить в себе пережитое. Спектакль завершается для каждого в своем темпе. Поклонов и аплодисментов нет — вместо них в реальность постепенно возвращают тепло и свет, которыми можно отогреваться, сколько необходимо. В итоге на улицу — неважно, мороз там или бесснежная московская зима — выходишь с ощущением себя живым. Вдвойне живым после неожиданно близкого соприкосновения со смертью.
