На стеклянной подставке в Tate Modern стоит стакан воды. Ну, то есть на первый взгляд кажется, что это стакан воды. На самом деле — это дуб. Доказательство — диалог автора и анонима, размещённый рядом в рамке.
«Вопрос. Для начала, не могли бы вы описать эту работу?
Ответ. Да, конечно. Я преобразовал стакан воды во взрослое дерево дуба, не изменяя свойств стакана воды.
…
Вопрос. Вы не назвали просто стакан воды дубом?
Ответ. Нет, ни в коем случае. Это уже не стакан воды. Я изменил его настоящую субстанцию. Было бы неточно называть его стаканом воды. Каждый волен называть его как хочет, но это не изменит того факта, что это дуб».
![](https://teatrtogo.ru/wp-content/uploads/2020/02/jrd4_4z_cmg-1024x678.jpg)
Как вам идея инсценировать эту инсталляцию? На каждом новом показе Илья Мощицкий делает это по-новому: «Дуб Майкла Крейг-Мартина» — его эксперимент по постановке спектакля в реальном времени. И поскольку восприятие произведения искусства есть сотворчество автора и зрителя, он делает это так: выбирает случайного человека из зала и создаёт спектакль вместе с ним, направляя его с помощью прямых указаний, голоса в наушнике и листов печатного текста. И конструирует объёмное, вариативное высказывание о сути искусства, механизмах его создания и восприятия, о его манипулятивности и терапевтической силе, о своём герое и о каждом из зрителей. Мы живём в своих временных потоках, которые в некоторых точках пересекаются. Когда-то — чтобы мы все посмотрели спектакль. Когда-то — чтобы кто-то из нас погиб. Мы не знаем, что будет — и режиссёр тоже не знает, примет ли герой его сценарий, встроится ли в него.
![](https://teatrtogo.ru/wp-content/uploads/2020/02/bmlarulv18m-1024x678.jpg)
В работе An Oak Tree американский концептуалист Майкл Крейг-Мартин дал своё определение искусства, такое же ясное и незамутнённое, как вода в стакане. Настолько совершенное и всеобъемлющее, что его куда легче просто понять, чем перевести на человеческий язык. Допустим, так: искусство — это пересечение в одной точке готовности художника преобразить реальность и веры зрителя в его способность это сделать.
![](https://teatrtogo.ru/wp-content/uploads/2020/02/xnbemwdvjiu-1024x678.jpg)
Вот человек стоит на сцене. Это Сергей — молодой мужчина из Петербурга. А ещё это Алекс, ему за сорок, он потерял дочь и, кажется, в одном шаге от того, чтобы лишиться разума. Камера шарит по лицу: как Сергей превращается в Алекса? В какой момент и за счёт чего это происходит? В выводимом на задник видео время от времени высверкивает синеватый глитч, размножающий силуэты. Всё является всем. Стакан — это дуб, дуб — это девочка, Сергей — это отец девочки, он же — невольный её убийца. Девочка растворяется в мире для своего отца, мир воображаемый растворяется в реальном для нас. Или наоборот? Какой из миров — реальнее?
![](https://teatrtogo.ru/wp-content/uploads/2020/02/6dhvorjdw4o-1024x678.jpg)
Вот наш герой: он читает собственные вопросы, ответы и оценки с листа, не владеет ситуацией и не знает, что будет дальше. Предлагаемые обстоятельства постоянно меняются. Как-то слишком похоже на жизнь, правда? Проще простого проассоциировать себя с героем — и не только потому, что он только что был таким же зрителем. Мощицкий — режиссёр и местный демиург, поступает с залом так же, как и с ним: ставит в неловкое положение, провоцирует, показывает свою власть (когда манипулирует и тут же вскрывает манипуляцию). В этой ситуации сам чувствуешь себя немного подопытным, но экспериментатор — тоже ты: направляемый режиссёром, который местами напоминает твой собственный язвительный и циничный внутренний голос, ты сам задаешь себе вопросы и сам отвечаешь на них (прямо как Крейг-Мартин в подписи к инсталляции). Получается такой «бой с тенью» — с мнимым соперником, которому и не соврёшь, и незачем.
![](https://teatrtogo.ru/wp-content/uploads/2020/02/q1r41sr9upg-1024x678.jpg)
На обсуждении после спектакля Мощицкий говорит: его цель — «разворошить чувственность» зрителей. Для этого у него припасена не только печальная тема, которая пересекается с жизненным опытом почти каждого человека, но и чёрный юмор про мертвых младенцев. А ещё несколько ситуаций с подвохом. Спорная шутка про два стула не произносится, но как бы подразумевается. Публичный позор — это страшно. А если сравнить его со случайным убийством человека?
![](https://teatrtogo.ru/wp-content/uploads/2020/02/zcqokgc51wm-1024x678.jpg)
Брехт называл театр «искусством обмана». Его ученик Манфред Векверт писал: «магия театра» заключается в том, что пришедшие в театр люди заранее готовы предаваться иллюзии и принимать за чистую монету всё, что им покажут. Традиционный театр играет с нами в правду, а здесь ты сам выбираешь, обманываться или нет. И даже более того: когда художник обнажает все свои уловки и показывает секреты фокусов, — получается, что если ты ловишься на манипуляцию, ты делаешь это специально! А зачем? По инерции? Чтобы пощекотать нервы и вынести из зала более мощное эмоциональное впечатление? Чтобы проработать и допрожить какую-то свою затаённую боль? Чтобы отрепетировать боль сейчас и меньше страдать от неё, когда она придёт к тебе? «Бой с тенью» продолжается. Воздух под пальцами становится клавишами фортепиано. Искренняя вера превращает обман в правду — на тот миг, больше которого искусству и не требуется.
![](https://teatrtogo.ru/wp-content/uploads/2020/02/yka2zcjt1do-1024x678.jpg)
Финал кажется попыткой переписать, перепрожить реальность, изменить её. Но только кажется. Режиссёр не ставит перед собой цели донести какие-то идеи — он просто настраивает оптику для эксперимента. В конечном счёте, здесь любая манипуляция — дело наших собственных рук, а себе и не соврёшь, и незачем.