Десять лет назад артист и режиссёр Юрий Макеев основал «Театр Вкуса». Получился необычный театр – у него нет своего здания, труппы и постоянного репертуара. Макеев не инсценирует пьесы, а сочиняет свои спектакли прямо перед зрителями и с их участием. Такой импровизационный театр, где кормят не только духовной, но и физической пищей. Например, в начале спектакля «Семейная пекарня» в духовку отправляется партия круассанов, которые к финалу сводят зрителей с ума своим ароматом и заставляют мечтать о конце спектакля, когда эти круассаны можно будет наконец съесть.
За десять лет многое изменилось – появлялись и уходили в историю спектакли, менялся состав команды, театр принимал участие в фестивалях и обретал новых поклонников. Но всегда неизменной оставалась атмосфера домашнего уюта спектаклей, вкусные угощения и незаменимый Юрий Макеев у руля и на сцене. Со спектаклей «Театра Вкуса» всегда выходишь с улыбкой. Кажется, что у Макеева все получается легко и просто – с импровизацией, шутками, улыбками и угощениями. Но любое дело – это всегда большая работа и большие сложности.
В интервью Марии Третьяковой Юрий Макеев рассказал о том, как родился его проект, как он существует и с какими сложностями сталкивается, о собственных ценностях, о том, почему на его спектакли так важно приходить именно семьей, и о своем глобальном проекте – Первом Деревенском Театре, который должен стать шагом на пути возрождения русской деревни.
Начнем сначала. Вы были востребованным артистом, много снимались, работали в театре, играли у Доннеллана и вдруг что-то случилось, что вы решили со всем этим завязать и сделать что-то свое. Что произошло?
ЮМ: На самом деле ничего не произошло. Все гармонично. Это как река, которая тебя привела к этим берегам. Одно неотделимо от другого, и, видимо, все эти истории с театром и кино были для чего-то нужны. Просто сразу не всегда понятно, для чего что-то происходит.
В моей жизни было много неконтролируемых вещей. Например, кино. Тебя зовут и тебя утверждают. Тебя зовут и тебя не утверждают. Тебя много зовут и не утверждают. Или вообще не зовут. То же самое с театром происходило. Не знаю, насколько это я повлиял на то, чтобы оказаться в спектакле Деклана [Доннелана – британского театрального режиссёра – прим. авт] или это все-таки момент некой судьбы. Мне кажется, что все происходило очень органично, не было такого, чтобы я всё бросил и начал с чистого листа.
И всё же с чего все началось? Что привело к рождению «Театра Вкуса»?
ЮМ: Изначально это был не театр. Дело в том, что параллельно с учёбой в ГИТИСе я учился на повара-кондитера в кулинарном техникуме.
Одновременно?
ЮМ: Да, это происходило в моей жизни параллельно. Утром я делал котлеты, днем бежал на фехтование, вечером репетировал этюды, а ночью работал в ресторане. Бывали забавные случаи, когда ты стоишь на раздаче, подливку наливаешь в гречку, а за тобой стоит большой телевизор и на нем тебя показывают, какой-то сериал с твоим участием. И люди в очереди говорят: «О-о-о, смотрите, этот актер так на вас похож, прямо одно лицо». И я отвечаю: «Да-да, мне многие говорят». Им же не объяснишь, что вообще-то это я.
Мне кажется, в этом есть какое-то очарование жизни – она тебе подает такие сюжеты, такие обстоятельства тебе предлагаемые вводит. Другое дело – как ты со всем этим справляешься. У меня был внутренний конфликт, когда в моей жизни появилось кино, потому что я очень-очень-очень не нравился себе как исполнитель тех персонажей, которые мне достались в фильмах и сериалах. Я их не чувствовал, не понимал, очень зажимался, волновался. Мне нечем гордиться в кино, но это был важный этап в моей жизни. Благодаря этому мне удалось поработать с легендарными артистами, многих из которых уже с нами нет, к сожалению.
Вернёмся к «Театру вкуса». Что всё-таки послужило толчком для его появления?
ЮМ: С одной стороны, все было очень органично, а с другой – проходило через какие-то невероятные жернова. У меня было свое маленькое дело. Я решил открыть кейтеринговую службу. Я понимал, что как актер я зависим от других. А у меня есть обязательства перед семьей, перед любимыми людьми – я должен им помогать, должен зарабатывать деньги. Актерством я не всегда могу это делать. Но у меня же есть еще одна профессия – я повар. Я открыл кейтеринг. Не сразу из него родился театр – это всё вызревало медленно. Это можно сравнить с вином, сыром, если аналогии проводить. И однажды кто-то из клиентов мне сказал: слушай, это же театр получается! Эти слова и стали импульсом – это же действительно театр. Почему бы нет? И я начал на эту тему размышлять: а как это – сделать кулинарный театр? Театр кошек есть, театр мышек есть, разные театры есть, а кулинарного – нет. Я начал изучать, что есть в России. В России никто ничего подобного не делал. Обратился к мировому опыту, оказалось, что в других странах в этом направлении что-то искали, экспериментировали. Я узнал про Венский овощной оркестр, я нашёл какого-то человека из Нью-Йорка, который пёк пирог, переодевшись в бабушку. Эта бабушка рассказывала о своей жизни, а в конце угощала зрителей пирогом. Скорее всего, артист сам придумал историю этой бабушки, потому что Чехов явно не писал пьес для кулинарных театров. Мне казалось, что это было бы пошло – использовать классику на кухне, как-то не очень честно по отношению к классике.
Конечно, со временем, когда я уже сам сочинял истории для своих спектаклей, в них так или иначе заходил и Чехов, и Шекспир… «Театру Вкуса» 10 лет, мы за это время столько переэкспериментировали. Мы искали площадки, мы переходили уличный формат, пробовали формат стационарного театра… Но для меня все это было органично. Не было какой-то точки невозврата.
Не страшно было делать то, чего никто никогда не делал? А если бы не зашло?
ЮМ: Конечно, мне было и страшно, и трудно, и обидно. И слёзы были. И я этого не стесняюсь. Было очень много моментов, когда ты понимаешь, что тебя перетерли. Мы теряли площадки, теряли людей, на которых очень рассчитывали. Для меня всегда самым важным пунктом были люди, которые рядом со мной – все, кто был за эти десять лет. Многие считают, что «Театр Вкуса» – это мой театр. Но я просто капитан, который должен сойти с корабля последним. Но пока корабль плывёт. И это приключение.
Есть маленький нюанс, который может быть, немного объяснит меня: я никогда не мечтал стать актером, хотя мне это нравилось. Я мечтал быть путешественником. И всю свою жизнь я расцениваю как путешествие. Каждый день – это маленькое путешествие. А в путешествии всякое бывает.
Вы производите впечатление такого свободного художника, волшебника, у которого все легко красиво получается, но ведь в то же время нельзя забывать о своих обязательствах перед семьей, о том, что надо зарабатывать… Как в вас сочетаются творчество и прагматичность?
ЮМ: Как во мне живет человек-крот, который считает монетки?
Это же так заманчиво – заниматься творчеством, жить в путешествии, но ведь надо постоянно думать о том, сколько это все стоит. Как не прогореть?
ЮМ: О, это хороший вопрос. Я понял, что как только я завожу ежедневник, я начинаю считать. А когда я начинаю считать, все сразу начинает рушиться. И в какой-то момент я решил: у меня не будет ежедневника, и я ничего не буду считать. Я буду птичка. В Писании сказано: птичка летает и не думает, но питается. А еще есть такая странная формула: чтобы что-то взять, нужно обязательно отдать. Чем больше ты будешь отдавать, тем больше к тебе будет приходить.
Моя история начиналась с того, что я хотел быть независимым человеком, открыть свое дело. Но я быстро понял, что я не делец и не бизнесмен, потому что как только ты становишься дельцом и бизнесменом, что-то трепетное, человеческое в тебе уходит, и ты начинаешь оценивать жизнь через призму цифр.
У меня когда-то был буфет в одном театре. Что такое буфет? Это бутерброды, чай, кофе. И вот я ловлю такси, и мне говорят: «Сто пятьдесят рублей». Я думаю: «Так, сто пятьдесят рублей – это три бутерброда с колбасой». То есть я мерил свою жизнь бутербродами с колбасой. И в какой-то момент я задал себе вопрос: а как же крылья, как же мечты? Ты мечтал о том, что ты сейчас делаешь? И ответ был один – нет.
Сейчас у меня есть семья. Моя семья – это и моя команда тоже. И я понимаю, что все эти люди должны получить какую-то монетку. Потому что у них есть свои семьи, свои дети…
Да, мы все получаем какое-то вознаграждение за наш труд. Его невозможно оценить. У нас есть такая странная формула: либо чудо, либо фокус. Иногда у меня нет денег, чтобы купить себе еду. При том, что у нас много спектаклей. Но вдруг неожиданно встречается какой-то человек и говорит: «Слушай, старик, я тебе хотел дать денежку поддержать твой проект». И ты человека поблагодаришь, зайдешь за угол, поплачешь, потому что у тебя только что не было ни копейки, а теперь есть. И в этот момент очень важно зайти за другой угол и увидеть человека, которому тоже нужна хотя бы монетка и дать этому человеку монетку и сказать: «Старик, ты знаешь, мне сейчас пришло, я вижу, что тебе тоже надо – держи и тебе». И идти дальше. Пройдешь еще пару углов – и у тебя не осталось монет. Но ты же работал, ты трудился… Если я буду сидеть, высчитывать: в зале двадцать восемь человек купили билеты, четырнадцать человек пришли по пригласительным – в этот момент все рухнет.
Должна быть очень сильная вера. Может ведь быть такое, что зайдёшь за угол, а там никого нет. И никто ничего не даст.
ЮМ: И хорошо. Пошли дальше. Углов много.
А не бывает искушения пойти работать куда-то, где будет гарантированная …
ЮМ: Стабильность? Ну, я уже взрослый мальчишка, я давно плаваю. Я пришел к тому, что у меня нет ежедневника и я перестал считать.
Государство как-то поддерживает театр?
ЮМ: Чур меня, чур меня, как говорят старые славяне. Государство, оно всегда поддерживает. Мне кажется, что наше государство всех поддерживает. В тонусе. (Смеется) Мои меценаты – это зрители. На каждом спектакле я зрителя благодарю и говорю: «Друзья, вы мои меценаты». Не мои лично, конечно, а всего проекта. Не было бы этих 10 лет, если не было бы зрителя. Не было бы любого театра, если б не было зрителя. Поэтому зритель – это очень важно.
Может быть, проще было бы играть в Европе?
ЮМ: Хороший вопрос… Нет, были мы в этих Европах. Тут очень важный момент – что является твоим инструментом? В моем случае инструментом является слово. Наши спектакли на русском языке, соответственно меня может слушать только русскоязычный человек.
У меня было несколько попыток поставить спектакли без слов. Они были достаточно успешны, но это был не экономический расчет, чтобы сыграть в Европе, это был вопрос высказывания. Все-таки театр – это не про деньги, это высказывание. Ты высказываешься телом, музыкой, музыкой тела, словом и ищешь единомышленников, которые тебя услышат.
У нас был спектакль «Времена», на него приходило много иностранцев. Это было признание любви родителям, Родине, России. Мне было очень важно, чтобы его увидели иностранцы, чтобы что-то понять про нас.
В Европу нас приглашали, мы там играли, но для этого нужны импресарио, а это всегда очень дорогое удовольствие.
Что такое Первый Деревенский Театр, который вы сейчас строите?
ЮМ: Когда-то я решил уехать жить в деревню из Москвы. Это тоже часть моего путешествия, часть мечты. В спектакле «Мечтатель, или почему я?» я задаю вопрос и себе, и зрителям: все, что в твоей жизни происходит – это то, о чем ты мечтал? Сам я на этот вопрос часто отвечал: нет, я об этом не мечтаю, я так не хотел, это компромисс. Тогда возникает следующий вопрос: почему ты не хочешь жить в своей мечте? Вот я всегда хотел жить в деревне, но не жил там, потому что думал, что нет условий для семьи, нет школ. Всегда ищешь какие-то причины, чтобы объяснить себе, почему твоя мечта не может осуществиться. Я решил поискать ответ на другой вопрос – почему моя мечта может осуществиться. Я решил построить дом в деревне. На этой земле я могу построить дом-театр. Как эксперимент. Как лабораторию. Потом это можно будет скопировать и масштабировать в других частях, в других городах, в деревнях, в поселках. Возможно, с этой идеей я выгляжу как городской сумасшедший. Пускай. Но я хочу, чтобы у театра был свой огород. Это же «Театр Вкуса». Ты со зрителями выходишь во двор, у тебя там грядки. Ты ребенку показываешь все настоящее. Не бутафорию, а все по-честному.
Такая вот у меня была идея. Но чтобы реализовать эту идею, нужны средства. Где их взять? У меня нет не спонсоров, у меня есть только семья. Родные посмотрели на меня и сказали: «Юр, ты сошел с ума!». Потому что я продал квартиру в Москве. Единственную квартиру, которая досталась мне в наследство от папы. Мой папа был городской деревенский человек. Он всегда мечтал вернуться на землю. В память о нем я хочу построить дом. Мои деды и прадеды были крестьяне. В память о моих предках я живу в деревне, потому что я корнями крестьянин. Но я чудак-крестьянин. Я еще театром занимаюсь. И мне это так нравится!
Но пока я занимаюсь тем, что мне нравится, что в округе происходит? А в округе нет ни театров, ни чего-то интересного, все хотят из деревни уехать. И я думаю, что было бы, здорово, если бы маленькие театрики приезжали бы ко мне в гости. Я бы поил их молоком, катал на лошадях. А вечером мы бы вместе играли спектакли для деревенских мальчишек и девчонок. Скорее всего, безвозмездно. В этом есть некая миссия просвещения. Она утопична, хотя кто знает? Может быть, хотя бы один ребенок в этой деревне, увидев театр, захочет стать художником. Или музыкантом. Вдруг крестьянин начнет писать стихи? А может он просто будет меньше материться и бить свою жену. Для чего нужен театр? Он же нас чему-то учит. Это же не только развлечение, это просвещение. Просвещение – от слова «свет». Этот свет мне очень нужен. Это часть моей детской мечты, часть приключения.
На каком этапе сейчас строительство?
ЮМ: Внутренняя отделка. Всё идёт потихоньку. Я хотел дом за год построить, а я строю уже пять лет, сейчас шестой год пойдёт.
Строительство идёт с помощью краудфандинга?
ЮМ: Вообще не понятно, как это строится. Это какие-то чудеса чудесные. Строится за счёт тех средств, которые зарабатываю я, которые зарабатывает моя супруга, за счёт того, что наш зритель, который нам верит, который нас любит, нас поддерживает. Вот нам печь подарила наш зритель. Это очень дорогой подарок. Мы хотели сказочную-сказочную печь. Она же не для меня нужна. Мне-то сказочная зачем? Когда ты каждый день её видишь, она перестаёт быть сказочной. Мне хотелось, чтобы ребенок, который в первый раз к нам пришел, зашел и сказал: «Вау, как в сказке!» Подле этой печи сядут детишки, сядут бабушка и дедушка и будут рассказывать сказки. Жили-были дед и бабка, сидели они на печи, и ели они калачи. А где у нас калачик? Вот и калач. И достают калачи из печки и раздают зрителям.
Мне кажется, это круто, что есть печка, что все вокруг деревянное, деревом пахнет. А на улице – огород, ферма. А рядышком еще такие же чудики живут, как и я. Пошел к другим чудикам – они хлеб пекут, другие сыр варят, третьи с иван-чаем что-то делают. Круто?
Да, очень круто.
ЮМ: Так во всем нормальном мире спасают деревню – агротуризмом. Деревня ведь не только у нас умирает. Деревне нужны туристы, которые будут оставлять монетку за то, что тетушка научит их ткать коврик. Пусть они никогда после этого больше не будут ткать эти коврики, но что-то важное они для себя из этого вынесут, вернутся к истокам, к традициям. А люди, которые живут в деревне, поймут, что и они кому-то нужны. Что происходит с человеком, когда он понимает, что он никому не нужен? Он попадает в такую глухую депрессию, что зачастую бывает готов на самые радикальные меры.
А сами деревенские жители готовы к агротуризму, к деревенскому театру? Кроме вас на это кто-то пойдет?
ЮМ: Не знаю, время покажет. Но у меня есть ощущение, что мы падаем. Россия падает, разрушается. За последние сто лет огромная территория разрушилась.
Но после любого разрушения наступает ренессанс, возрождение, переосмысление. Я интуитивно чувствую, что с нами это может произойти. Люди должны проснуться. Мы уже потеряли цивилизацию под названием «деревня». Это же цивилизация, объединяющая нас всех. Кого ни возьми, каждого зрителя, который ко мне на спектакль приходит, хочется спросить: в какой момент ты стал городской? Мама городская? А папа? А бабушка, дедушка? Опа! Городских, таких как бы рафинированных не так много. А это что значит – деревенские? Это же не значит, что лапоть такой примитивный. Это же мировоззрение, отношение к труду, к семье, быту, это твоя культура, традиция. Мы что знаем про свои традиции? Мы не знаем своих песен, мы не знаем своего национального костюма, мы немножко даже этого стесняемся. А в этом же глубинные вещи заложены. Нужно свою культуру знать, понимать, любить, осознавать, где совершены твоим народом ошибки, попытаться избавиться от этих ошибок, еще раз не наступить на эти грабли. Я уже вижу много людей, которые делают свои сыроварни, становятся, ремесленниками. Вот это предпосылки этого возрождения.
А как вы относитесь к Советскому союзу? Тогда и деревни жили лучше, и семьи были крепче, разводов меньше, как многие сейчас говорят.
ЮМ: В Советском Союзе прошло мое детство. Мне кажется, что в то время чуть-чуть проще были отношения между людьми. И сейчас люди хотят этой простоты. А есть такая пословица: где просто, там и ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного. Не я придумал, но мне очень нравится. Где просто, там очень иногда бывает хорошо. Но есть другая пословица: простота хуже воровства. Советский Союз – это определённая система, ну, и сейчас система. Любое государство – это система. Ты или вписываешься в эту систему, или не вписываешься. А вот по поводу семьи – это важный момент. Я считаю, что ключевая проблема современности – это разрушение матрицы семьи. Её осознанно разрушают.
Сложно сказать… Есть такие семьи, что там от семьи одно название. Я не считаю, что любая семья лучше, чем её отсутствие. Семья должна быть островком безопасности, понимания, принятия, любви.
ЮМ: Семья – это созидание, собирательство. Семья – это место, где ты можешь восстановиться. Ты вернулся из боя, условно говоря, ты воевал на работе, пришел домой, и тебя должны восстановить. Это как твоя кожа, которая восстанавливается каким-то образом. В семье это должно происходить, если это нормальная, хорошая семья.
А что значит – нормальная семья?
ЮМ: Наверное, та, где есть любовь. Потому что любовь важнее всего. Потому что любовь может прощать, она побуждает заботиться. Любовь много чего тебе может дать. Не любовь телесная, а любовь вот та, божественная. И своему ребенку, который был зачат в этой любви, ты передаешь эстафетную палочку, ты передаешь ему матрицу любви. В своих спектаклях я говорю именно об этом. И всегда подчеркиваю, что спектакли «Театра Вкуса» не детские и не взрослые, а семейные. Мне важно, чтобы на час-полтора папа с мамой были вместе со своим ребёнком. А ребёнок был с ними. И ребёнок увидел, что его папа такой же мальчишка, как и он сам. Значит, он может быть другом. Ведь дружить лучше, чем не дружить. Любить лучше, чем не любить. Я очень надеюсь, что, выйдя из театра после спектакля, люди станут внимательнее к семье, к соседу, к своей улице.
Разговаривала Мария Третьякова
