Небольшая комната, низкий потолок, холодные люминисцентные лампы, одинаковые стулья вдоль зеркальной стены и одинаковые люди с каменными лицами. Король Лир оглашает свою волю так, как нотариус зачитывает завещание или патологоанатом проводит опознание. «Вы узнаете в погибшей свою дочь? – Нет, это не она, мои вот эти две, которые говорят, что любят меня!».
Главный герой вечной шекспировской истории в новом спектакле Юрия Бутусова, кажется, уже умер, но застрял на границе двух миров, удерживаемый дочерней любовью и собственным чувством вины. Отдав королевство, он разрушил хрупкое равновесие и оказался один на один с безграничным, пустым и страшным пространством, в центре которого покачивается, угрожающе меняя цвет, зловещая Луна, она же – Меланхолия (художник-постановщик Максим Обрезков, художник по свету Александр Сиваев). Парад планет не состоится, небесные тела проносятся по сцене разноцветными шарами, повергая жизнь землян в абсолютный хаос.
В вихре этого хаоса кружит Лир, мало напоминающий великого короля, скорее, его тень. «Тень отца-Лира» в блестящем исполнении Артура Иванова – человек, чьи представления о мире рухнули в один миг. Он по-своему проходит все стадии принятия неизбежного, пробуя на вкус разные состояния и решая, станет ли легче, если окончательно нырнуть в сумасшествие. Разговаривая с Шутом, он как будто ведет диалог с самим собой, со своим отражением, своим двойником из параллельной вселенной. Когда эти вселенные пересекаются, Лир сам становится Шутом. Эта трансформация особенно ярко проявляется в одной из самых трагических сцен – сцене бури, градус которой Юрий Бутусов снизил до минимально возможного. Знаменитый монолог актер произносит спокойно, без надрыва, даже несколько комично, как звуковое сопровождение постройке шалаша из разбросанных по сцене досок.
Нечто шутовское присутствует в облике практически всех персонажей спектакля. Время от времени они преображаются из королевской семьи и придворных в труппу бродячих артистов, играющих Шекспира каждый на свой лад. Когда слов Великого барда становится недостаточно, они восполняют пробел неистовыми танцами и музыкой.
Освальд (Юрий Цокуров), заточенный в кандалы служения, разрывает свои оковы потрясающими соло на трубе (самый музыкальный артист театра освоил еще один инструмент). Убитый горем Глостер (Виктор Добронравов) отбивает ритм на ударной установке, силой заставляя свое сердце биться. «Imagine there’s no heaven..» – выплескивает оклеветанный Эдгар (Василий Симонов) свою беду словами еще одного великого англичанина, в надежде, что отец его услышит. Но оба отца – и Лир, и Глостер – остаются глухи и слепы до тех пор, пока не станет слишком поздно. Эту нарушенную связь отцов и детей, душевную слепоту, неприятие друг друга и, как результат, трагедию и исследует Юрий Бутусов в своем спектакле.
Коварным дочерям Лира – Регане (Ольга Тумайкина) и Гонерилье (Яна Соболевская) – режиссер придал образ, будто высеченный из черного мрамора. Об эту стену холодной ярости разбиваются жизни тех, кто, на беду, оказался рядом. Актрисы подают своих героинь так, что не оставляют ни малейшего шанса зрителю найти хоть какое-то оправдание их поступкам. Любые мысли о недолюбленных девочках исчезают с первым же сказанным ими словом, вернее с его интонацией. Удивительно, но их «собрат по оружию», злодей-Эдмонд, вызывает и сочувствие, и понимание, хотя, казалось бы, сделаны они «из одного теста».
Сергей Волков нашел в своем Эдмонде мельчайшие крупицы человеческого, нашел, пусть и очень ненадежные и нелогичные оправдания, и его Эдмонд получился действительно живым: не тенью, не призраком, не чьим-то отражением, но самим собой. Эдмонд – не воплощение зла, а воплощение одиночества и его трансформации из условного в абсолютное. Юрий Бутусов немного сместил акцент с Лира, и вывел на передний план как раз Эдмонда и Корделию, как две сущности полярно разных, но неотделимых друг от друга.
Следуя традициям шекспировского театра, роль Корделии и Шута играет один актер. Евгения Крегжде практически непрерывно находится на сцене, молниеносно меняя образы. Ее Корделия не оставляет отца, сопровождая его в образе Шута, хотя, возможно, Лир, в своем безумии, просто наделяет Шута чертами любимой дочери. Она как будто отражение короля, его внутренний голос, его второе «Я». Именно она с наслаждением разбивает теннисной ракеткой дикие яблоки, которые «по вкусу одна похожа на другую», и именно она от имени отца вершит суд над сестрами. Она становится для Лира стержнем, благодаря которому король не скатывается в окончательную пустоту сумасшествия.
Только благодаря ей в финале король прозревает, возвращается в себя и в этот мир. Возвращается, чтобы сразу покинуть его в объятиях любимой дочери. Несвойственная Юрию Бутусову тихая и нежная финальная сцена становится для зрителя мощнейшим ударом и столь же мощным смысловым посылом с положительным зарядом. Пластический рисунок финала – осторожный, деликатный, буквально на кончиках пальцев – завораживает. Буря утихла, и смерть примирила всех. Но стихнет ли буря в нашем мире? Останутся ли те многовековые правильные понятия, за которые стоит держаться: честь, долг, семья, любовь? Вопрос остается открытым…
