В Петербурге уже четвертый месяц прорастает спектакль-грибница «Лес» — проект тихий, но амбициозный, очень показательный и весьма важный. Вдохновение и материал «Леса» — философия Владимира Бибихина, переводчика Хайдеггера и создателя специфического языка философии: не академичного, почти поэтического по сложности выражения, полного иррациональной глубины. По мнению автора идеи и куратора проекта Бориса Павловича, у метода Бибихина много общего с механизмом театрального искусства: театр так же «выводит нас из мира, который можно измерить и исчислить» и «стремится рассказать чужую историю, чтобы стать в этом рассказе самим собой».
Борис Павлович — это главный как минимум в Петербурге идеолог инклюзивного и социального театра, наставник творческих групп, куратор горизонтальных проектов, режиссер больших драматических спектаклей («Лавр», «Циолковский») и экспериментатор: на его счету есть спектакль по телефону, спектакль-«фотографирование разговоров», аукцион-архив, инклюзивный мюзикл. Равно уверенно чувствуя себя на сцене «театра с колоннами», на трёх квадратных метрах независимой площадки и, скажем, в музейном пространстве, он во всех своих работах изучает коммуникацию — между людьми, поколениями, эстетическими системами. И «Лес», кажется, становится концентрированным выражением его творческого метода. Начиная с целей, обозначенных на сайте проекта. Во-первых, он стремится преодолеть разрывы между философией и повседневным бытом, между «актёром» и «мыслителем», между зрителем и автором. Во-вторых — планирует стать своеобразной стартовой площадкой для молодых артистов, вывести их из «серой зоны», создать портрет поколения молодых театральных деятелей Петербурга.
Что такое «Лес»?
Первая сессия проекта стартовала в октябре и продлилась до середины января, следующую обещают весной. В разных — подчас неожиданных — локациях проросли 13 событий (или «актов») с собственными режиссерами, актерами и продюсерами, без иерархии участников, последовательности и плана, но с общей экосистемой. Чтобы составить впечатление о проекте, нужно посмотреть не менее трёх спектаклей.
Среди локаций — бутик-отель, бар, чердак, подвал церкви, университетская аудитория. «Акты» играют контекстами: героиня «Лес.Кастинг» в интерьерах роскошного отеля чувствует себя человеком, заблудившимся в лесу; реконструированная лекция, изъятая из контекста вузовского семестра с обязательным конспектом и неизбежным экзаменом, обнаруживает внутреннюю драматургию и расцветает вереницами красочных образов («Лес.Лекция»).
«Лес» выбирает тихое, подспудное существование на периферии театральной жизни, в пустотах и зазорах. Он растёт в том числе на площадках разных театров — «СХТ», «Субботы», театра им. Комиссаржевской — в перерывах между их спектаклями. И не обязательно в залах — кажется, в репетиционной («Лес.Турпоход») или в фойе («Лес.Актриса») ему куда уютнее. Внимание при этом фокусируется на том, что окружает реальное художественное произведение. Здесь важен не спектакль, а то, что происходит до и вместо него — поэтому в «Лес.Ожидание» актеры просто не приходят, и зрители остаются в фойе общаться с девушкой-администратором. Здесь ценна не книга, а процесс ее создания — поэтому на каждом показе «Лес.Книга» Борис Павлович сочиняет по главе своего «Учебника невеликой режиссуры» в диалогах с залом.
Аудитория оказывается вовлечена в процесс. На некоторых спектаклях зрителям выдают тетради, в которые они записывают что угодно — а потом сдают, и их записи попадают к кому-то ещё. В одном из интервью Павлович рассказывал, что в обсуждениях по вторникам, изначально придуманных для творческих групп, вскоре начали участвовать и зрители. И некоторые из них — те, кто никогда не занимался театром — нашли в себе желание и возможность сделать в «Лесу» что-то своё.
«Лес» стремится сделать театральное искусство ближе, понятнее, практически применимее — так же, как и философию. Прочтения разных команд предлагают способы попробовать ее на ощупь и на зуб, приложить её к собственной жизни — например, в процессе медленного чтения (на «Лес.Ангелина» Ангелина Засенцева читает Бибихина, «примеряя» его к своей биографии), сочинения («Лес.Книга») или слушания (на «Лес.Лекция» слушают буквально лекцию, на «Лес.Грибы» — лекцию шепотом под оркестр из самодельных музыкальных инструментов). И в этой ориентации на процесс «Лес» отказывается от развлекательности. «Акты» не пытаются быть яркими и увлекательными. Не стремятся рассказать историю, надавить на больное, вызвать эмоции, навязать или даже сформулировать какие-то позиции — скорее приглашают к совместному размышлению на большие, комплексные темы: выбора, цели, места в мире, жизненных ролей и предназначений.
Так «Лес» предлагает зрителям опыт ощущения искусства, вплетенного в живую ткань реальности, пронизывающего ее. Такого, что становится естественным продолжением человека в пространстве и времени — то есть помогает ему взаимодействовать с миром.
Театр или / и / это жизнь
Практика выплеска театральности за пределы сцены и включения публики в игру уходит корнями в Средневековье, а в верхних слоях почвы питается модернистскими течениями. Например, идеями Николая Евреинова, Томмазо Маринетти и движения футуристов, «театра жестокости» Антонена Арто. Но «Лес» преобразует это наследие по-своему.
Евреинов в основу своей концепции театральности положил иллюзию, которая позволяет человеку надеть маску и перестать быть собой. Его театр распространялся на все сферы жизни и имел целью художественное преображение действительности, был призван воплотить идеальное и недосягаемое, не уходя в обыденность. «Лес» же — как раз про потенциал обыденности и художественную ценность непреображенной действительности, которая сама по себе обнаруживает огромный потенциал трактовок и точек зрения. Здесь не носят масок — скорее наоборот, ищут себя среди аватаров, идентичностей, социальных ролей и так далее, навязываемых действительностью. Отчасти об этом «Лес.Письма», где переписка философа и поэта перенесена в реальность компьютерной игры Sims.
Театр футуристов активно задействовал публику, стремился вызвать шок и сумятицу, делая представление «школой героизма» для всех присутствующих. «Театр жестокости» апеллировал к коллективному бессознательному, превращая всех присутствующих в соучастников некоего ритуала. Театральные модернисты создавали ситуации наступления искусства на жизнь, растворения жизни искусством. Обитатели «Леса» тихо и упорно проращивают семена театральности из всего, до чего способны дотянуться — не то чтобы стремясь победить разницу между искусством и жизнью, но отказываясь считать ее значимой.
Они не несут идеи в мир, а ищут и ждут своих людей (цитата из Бибихина в «Лес. Книга»: «Своё — это не то, что тебе принадлежит, а то, рядом с чем ты обретаешь себя»). И вместо амбиций изменить мир предлагают каждому, кому это важно, построить мир под себя: в свободной форме воплотить собственные отношения с философией Бибихина и — через неё — с собой; собрать свою истину из деталей философской мозаики («Лес.Письма»); поделиться своими мыслями в обстановке доброжелательного внимания («Лес. Книга»); узнать себя в другом — неотретушированном и честном (как в «Лес.Пустота», где Ксения Плюснина и Ксения Пономарева-Бородина рефлексируют по поводу потери отцов); почувствовать себя настоящим — уязвимым, неидеальным, даже сломанным — но не притворяться, никому ничего не доказывать, не стремиться соответствовать.
Они уже не революционеры, а эволюционеры: на корабле современности хватит места всем — вон, в «Скороходе» модные блокбастеры «Такого театра» и «Лес.Письма» делят одну сцену. Впрочем, возможность реальных изменений таким способом может вызывать вопросы, а в том, что они делают, чувствуется попытка нарисовать вымышленную реальность взамен той, что давит и лишает свободы. Эскапизм ли это? Скорее стратегия выживания — прорастания сквозь бетонные плиты.
Театральная политэкология
Это про экологичное самопознание. Павлович называет философию территорией абсолютной творческой свободы, где лирический герой всегда один — ты сам. А про искусство говорит, что это мануал по взаимодействию с собственной жизнью. Каждое событие «Леса» предлагает гостям философский инструментарий для исследования себя и своего опыта — а те вольны решать, воспользуются ли они этими инструментами и как.
Это про доступность самовыражения. В столицах и регионах появляется всё больше театральных школ, непрофессиональных коллективов, локальных фестивальных и лабораторных проектов, в которые люди приходят открывать в себе новое, общаться, прорабатывать проблемы и так далее. «Лес» фиксирует и продолжает тенденцию, создавая возможность естественного объединения людей с разными целями на основе уважения к любому устремлению.
Это про безопасность высказывания — не столько политического, сколько вообще любого другого, могущего неожиданно стать политическим (самый свежий пример такой неожиданности — инсталляция Ивана Волкова, которая началась как горькая шутка и закончилась уголовным делом). Где прятать дерево, если не в лесу? Где прятать идею, если не в подвижном и не фиксируемом до конца процессе коммуникации?
Это искусство, которое показывает «сегодня», предчувствует «завтра» — и предлагает решение. Казалось бы, где Павлович, а где Оксимирон, но у последнего в альбоме, который вышел почти одновременно с «Лесом», есть трек со словами «стать похожим меньше на цветок, больше на мох». Если считать проект портретом молодого театрального поколения, то оно, кажется, учится выживать в духоте современности именно так: менять ломкие стебли и хрупкие бутоны на устойчивые ножки и приземистые шляпки, яркие расцветки лепестков — на ковер мха или грибницы, гордость одиночества — на теплоту общности. Менять независимость — на взаимосвязанность. Для Петербурга, российской столицы независимых театров, подобная смена вектора особенно показательна.
