В последнею неделю апреля в Петербурге прошел теперь уже ежегодный фестиваль современного танца «Пятилетка». Стартовавший в 2011 году как дань уважения театру Саши Кукина, отца современного танца в постсоветской России, фестиваль проводился раз в пять лет. Но уже во второй раз «Пятилетку» проводят как ежегодный смотр петербургского современного танца — приятный контраст для города со статусом главного хранителя традиций классического балета.
«Современный танец в Петербурге стал просто каким-то нереальным по интенсивности событий, — говорит в одном из интервью сооснователь театра-дома современного танца «Каннон Данс» и «Пятилетки» Вадим Каспаров. — Появляется много новых проектов, новых имен, хореографов-самородков. Поэтому, если мы будем ждать пять лет, этот самородок может не дожить до следующей «Пятилетки»».
«Будто вечность знакомы» Ксении Семеновой, фото с сайта Александринского театра
В этом году самородков собрали в насыщенную программу. Были представлены крупные работы, например «Балаганчик» Анастасии Бернадской по поэме Блока и на музыку Эрика Сати, «Шумовые слова» Екатерины Афанасьевой (музыка Джованни Соллима), «Заваленный горизонт» Алисы Панченко (музыка Алексея Айги и Антона Якушева). И рядом с ними — сольные и дуэтные танцевальные перформансы и номера, в которых разглядеть почерк хореографов и исполнителей можно буквально как на ладони. Про них и пойдёт речь.
Программа сольных перформансов Solo Soul получилась более чем разнообразной: от чистого танца до классического перформанса. Танец здесь рождался из тишины и попыток нащупать ритм внутри своего тела («Не точно размеченные ориентиры», идея и исполнение Ирины Беляевой), продолжался под страстную до звериного оскала Mummer Love Патти Смит («Сад», хореограф Ксана Ковалева), обречённо бился в такт Филиппу Гласу («Do you Love me, John?», хореография Татьяны Красновой) и финально разрешался арией Сasta Diva Марии Каллас из оперы «Норма» («Объектно-уязвимый разговор» Татьяны Гордеевой). Сам танец не всегда оставался танцем в чистом виде. Где-то он сохранялся и либо воплощал музыку, либо органично с ней сосуществовал, как в «Саде» и «Do you Love me, John?». В «Объектно-уязвимом разговоре» он появлялся только в финале перформанса как выплеск боли и кульминационная точка внутреннего переживания героя.
«Объектно-уязвимый разговор» Анастасии Антонцевой, фото с сайта Александринского театра
Интереснее всего танец был представлен в «Не точно размеченных ориентирах», поставленных без звукового сопровождения. Музыку здесь заменили внутренние телесные ритмы и монолог исполнительницы Ирины Беляевой о живописи Марка Ротко. Используя движения из йоги, Ирина выстроила абстрактную геометрию хореографических фигур в ощущении ограниченного сценического пространства на полу, поделённом белыми линиями на квадраты. На каждый квадрат приходилась своя фигура: во втором квадрате — обращённый к невидимому собеседнику разговор, «бестелесный диалог», в шестом — перевёрнутая поза вниз головой, в восьмом — танец сидя, самый заземленный, а в центре — свободный танец, насколько это позволяла геометрическая структура движения. И всё это — под рассуждение перформерки о том, что огромных размеров полотна Ротко не предназначены для индивидуального созерцания, и что художник мыслил пространством, а не картинами, поэтому и хореография такова: в такт цветным прямоугольникам Ротко. То есть танец в ее номере иллюстрировал уже не музыку, но живопись цветового поля.
Общая тема всех номеров Solo Soul — уязвимость, потерянность, внутренняя борьба и сопротивление как внешним событиям, так и внутренним изменениям. Монологи получились откровенными, почти исповедальными. Примечательно, что в сольной программе не оказалось ни одного мужчины: ни среди постановщиков, ни среди исполнителей. Изначально номер «Do you Love me, John?» ставился на двоих — мужчину и женщину, но диалог двух не могущих найти общий язык людей трансформировался в тревожный, экспрессивный внутренний монолог слепой и немой души, наглухо отделенной от внешнего мира. Партнёр оказался вынесенным за скобки, точнее, на экран с трансляцией танца женщины, снятого как бы «от первого лица» мужчины.
«Неточно размеченные ориентиры» Ирины Беляевой, фото с сайта Александринского театра
Тревожность и страхи в высказываниях хореографов были замечены и в программе дуэтов «Двоеточие». Неузнавание знакомого, перерождающийся в агрессию страх перед неизвестностью, одиночество, отчуждение и обречённая на провал борьба — таков спектр тем дуэтных танцев.
В ряду номеров со вполне ожидаемым нарративом диалога двух личностей как спора и выяснения отношений, как в постановках «Будто вечность знакомы» Ксении Семеновой, «Молчание» Екатерины Тебякиной и «Наше твое мое» Елизаветы Тарабановой, выделился номер «Квипрокво» хореографов Юлии Очаковской и Любови Якшовой (они же и исполнили танец). Выделился и по форме — как диалог светлой и тёмной сторон одного человека, и за счёт лирической хореографии, поставленной на околоджазовую музыку. Исполнительницы, одетые в одинаковые брючные костюмы приглушённо-синего цвета, практически растворились в сценическом пространстве, залитом холодным тусклым либо насыщенно-синим светом. То двигаясь каноном, то сливаясь в унисон, они избегали коротких и резких движений, которыми изобиловали остальные номера программы, а также использовали широкие жесты и мягкие, как бы перекатывающиеся друг по другу поддержки (которых, наоборот, в постановках других хореографов было мало).
И снова в дуэтной программе не участвовали мужчины, поэтому хореография не содержала взмывающих в воздух поддержек — а воздушности очень не хватало. Часто танец, наоборот, растекался по полу и строился из положения лежа. И, видимо, не только из-за отсутствия парней: некоторые исполнительницы грешили нечеткими позировками и неспособностью держать баланс на одной ноге. Танцу не хватала прыжков, полета, простора и легкости. Отчасти это можно объяснить ограниченным пространством медиацентра Новой сцены Александринки, где проходили показы.
«Сад» Лидии Антоновой, фото с сайта Александринского театра
Но, скорее всего, дело не только этом, но и в темах, которые потребовали соответствующих форм. Хореографы стремились выразить себя через «бьющие» движения боевых искусств, перетекающие, толкающие и ползающие движения. Возможно, размышлениям об одиночестве, тревоге и борьбе действительно больше подходят не полеты над сценой, а такие — разнообразные причудливые пластические (и при этом вполне музыкальные) формы. В конце концов, кто есть человек, если не глина в руках Творца?
В итоге зрители сольной и дуэтной программ получили восемь очень личных историй. Большинство из них были наполнены болью, страхами, рассказами о потерянном умении вести диалог с окружающими, поисками своего места в мире, борьбой за право не просто быть таким-то, а за право быть вообще. С другой стороны — среди них были и уверенные заявления о личностном самоощущении, понятии и принятии себя любым, а также отвлеченные рассуждения из такой — уверенной — позиции. И хореографы, и исполнители оказались предельно откровенны со своими зрителями, и уже за это важно их поблагодарить.
