В середине июня в театре «Школа драматического искусства» прошли премьерные показы спектакля «Черный монах» по одноименной повести Антона Павловича Чехова, созданного в рамках Молодежной программы Школы драматического искусства (художественный руководитель – Глеб Черепанов).
О «Черном монахе» спорили и продолжают спорить не только литературоведы. Гений и безумие – тема благодатная для размышлений, а Андрей Васильевич Коврин – один из самых ярких чеховских героев, фигура неоднозначная, сложная, вызывающая в равной степени восхищение и отвращение. Сам Антон Павлович, с присущей ему простотой суждений и скромностью в оценке своих работ, писал, что ему «пришла охота изобразить манию величия». Вот так просто.
Однако для читателя, и тем более режиссера и актера ни о какой простоте не может быть и речи. Казалось бы, сюжет так и просится на экран и сцену, но «Черный монах» редко ставится в театре и еще реже экранизируется. Возможно, причина в неопределенности, невозможности точных формулировок. В этой повести все расплывчато и туманно: люди, эмоции, события.
Режиссер Эдуард Кашпоров, взявшийся за «Черного монаха» в Школе драматического искусства, склонен считать состояние главного героя болезнью. Даже сценографически он помещает его в двойственное, четко разделенное пространство «нормальности» и «ненормальности» (художник-постановщик Елена Ярочкина). Одно из них – сад Песоцкого, где жизнь течет по своим законам, второе – «пустыня» с одиноким креслом, телевизором и огромным окном в мир. Перемещение между пространствами есть постепенное падение главного героя в одному ему понятную бездну.
Роль Коврина, возможно, одна из самых сложных в «багаже» артиста, в большей степени из-за неопределенности, которую предлагает Чехов. Четкого понятия характера и состояния персонажа он не дает, и проработка роли полностью ложится на плечи актера. Андрей Финягин, следуя за Антоном Павловичем, сохраняет эту неопределенность, не делая своего героя ни безумцем, ни полностью здоровым человеком. Главной особенностью своего образа он делает отсутствие в Коврине любви. Не только любви к близким людям, но любви в глобальном смысле, как созидающего и жизнеутверждающего понятия. Коврин Андрея Финягина чувственно пуст, и эту пустоту он заполняет холодным знанием, научными фактами и философией, из которых, к сожалению, невозможно «выжать» ни капли тепла для продолжения жизни.
Жизнь, какой она должна быть – бурлящую, стремительную и непредсказуемую – в спектакле олицетворяет Николай Гонтар в роли Песоцкого. Громогласный ураган, стремящийся расставить все по заранее спланированным местам, человек, наполненный любовью, и стремящийся охватить ею все на свете, безумный эгоист, не осознающий своего эгоизма – таков Песоцкий Николая Гонтара. Этого персонажа Чехов выписал, в противовес Коврину, простым и понятным, знакомым каждому. «Хотел как лучше», «благими намерениями» и другие устойчивые выражения как нельзя лучше описывают Песоцкого, но простота не сделала его линию в повести менее значимой, напротив, Чехов убивает Песоцкого осознанием последствий собственных действий. Это ли не трагедия?
В произведениях Чехова нет идеальных (или хотя бы почти идеальных) людей, все герои в чем-то «поломаны», раздавлены, угнетены. К женщинам, как мы знаем, Антон Павлович и вовсе относился довольно саркастически, хоть и жалел их. Вот и Таня Песоцкая угнетена отцом и раздавлена возлюбленным, а читатель и зритель, вслед за Чеховым, с одной стороны жалеет ее, а с другой – думает: «сама виновата». Александра Лахтюхова рисует свою Таню девочкой, влюбившейся в «звезду», в великого человека, в образ, в возможность другой жизни. Но «звезды», оказывается, тоже пьют молоко, носят зеленые носки и несдержаны в словах и оценках. Мир рушится, а если тебе в этот момент 17 лет, он рушится окончательно и бесповоротно.
Самый беспечный и жизнеутверждающий персонаж в спектакле, как ни странно, Монах. Режиссер решил отойти от описанного Чеховым образа и вывел монаха юным, задорным, по-хорошему хулиганистым и бойким. К этому образу как нельзя более подошел Алексей Славкин, актер – олицетворение молодости и очарования. Акценты сразу сместились, Монах стал не просто галлюцинацией, не внутренним голосом гения, но вторым «я» самого Коврина, таким, каким он, вероятно, в глубине души и хотел быть: жаждущим, неистовым, веселым, живым. Алексей Славкин переворачивает устоявшиеся представления о персонаже, вносит новизну и драйв в рисунок роли, «оживляет» угрюмое усадебное «болотце» Песоцких. Такой неожиданный, но удачный ход добавил спектаклю воздуха и свежести, и, на удивление, надежды на лучшую жизнь.
Все вышеописанное пролетает перед глазами в рекордно короткий срок – один час и десять минут, и, вы удивитесь, это – минус. Век высоких скоростей и мгновенного переключения внимания, конечно, стоит учитывать, но этому спектаклю не хватает минут для той вдумчивой чеховской созерцательности, которая так ему необходима. Хочется больше времени для «превращения» Коврина, для его разговоров с самим собой, для взрывов эмоций, да даже для криков Песоцкого: «Какой это мерзавец и каналья осмелился привязать лошадь к яблоне?» И хотя спектакль логически и психологически завершен, он все же оставляет чувство легкого сожаления о том, что осталось «за кадром».
