Мы – большие почитатели театрального искусства. Интересно, а любит ли нас театр, так как его любим мы? Наша редакция собрала истории и факты о том, чем может напугать нас театр, какие фобии он порождает у впечатлительных зрителей, что вызывает беспокойство у публики и театральных критиков?
От автора:
Серый волк и охотник
Когда мне было три года, мама повела меня в театр на «Красную шапочку». Ни один спектакль моего детства не запомнился мне так, как этот утренник. Со свойственной ребёнку верой в происходящее, я погрузилась в сказку и сопереживание героям всей душой. Меня уже не было в зале, я была там, в лесу, вместе с девочкой в красной шапочке с корзиной пирожков. В какой-то особенно напряжëнный момент из-за кулис показался тот, кого я, зная историю, боялась уже заранее – огромный серый волк! Он так вдохновенно щëлкнул кнутом по подмосткам, что у дитя оборвалось сердце. Тут ещё и охотник с ружьём подоспел. Раздался оглушительный выстрел, и я с визгом подпрыгнула в кресле. На нас оглянулись. Мама наставительно сказала: «Доченька, так нельзя!» «А почему?» – едва опомнившись от ужаса, заорала я на весь зал.
Действительно, почему? С тех пор прошли долгие десятилетия. Театр я любить не перестала, но каждый раз, когда я понимаю, что на сцене или на манеже прозвучит выстрел, когда ружьё снимается со стены или пистолет достается из кобуры, меня охватывает невиданное беспокойство. Я сжимаюсь в кресле, руки тянутся зажать уши, внутри начинается дрожь, и уже ничего, кроме ожидания выстрела, меня не интересует. Как бы я ни готовилась к этому впечатляющему моменту, когда он наступает, я всё равно вздрагиваю так, что соседи подозрительно косятся в мою сторону. Изжить эту фобию мне так и не удалось. Прав был старик Фрейд, все истинные страхи – из детства.
Музыка ада
Много-много лет тому назад я безмятежно рассматривала в магазине товары, как вдруг сердце сжалось от невесть откуда взявшейся тревоги и страха смерти. Я прислушалась к радиотрансляции и обнаружила, что звучит музыка – красивая, странная, зовущая и… опасная. Мне стало не по себе. Показалось, что меня манит преисподняя, потому что только там может быть разлито так много ужаса, безнадёжности и томительного мучения. Позже я узнала, что это знаменитая мелодия дуэта Призрака и Кристины из мюзикла «Призрак оперы» композитора Эндрю Ллойд Уэббера, но это знание не избавило меня от ощущения одинокого полёта во вселенной.
Мне до сих пор кажется, что эту музыку услышит космонавт, случайно оторвавшийся от станции и парящий без руля и ветрил в бесконечности, которую никто не умеет себе даже представить. Стоит ли говорить, что прославленный мюзикл я предпочла не смотреть в театре, и всегда, когда мелодия арии доносится до моего слуха, паника и смятение лишают меня способности соображать.
Эти и прочие, более мелкие фобии, возникающие в театре, заставили меня собрать мнения коллег и друзей. Вот чем озабочены завзятые театралы и театральные критики во время праздника очередной встречи с искусством перевоплощений.
Нежелательное соучастие
Получать удовольствие от спектакля мешают определëнные театральные жанры. Многие зрители чураются интерактивных постановок. В самом деле: ты пришёл получить тихую радость и интеллектуалный заряд, а тут тебя самого на сцену тянут! Положение двоякое, заставляющее поволноваться. Отказаться от такой «чести», значит, глупо улыбаясь, прослыть закомплексованным, поломать планы приглашающего, почувствовать самого себя неуклюжим. Согласиться – означает выпасть из атмосферы и далее весь спектакль мучительно думать о том, как ты там «выступил», не стал ли посмешищем. Искушëнные зрители недаром никогда не выбирают первый ряд на таких спектаклях. Тем более, что желающие постоять на настоящей сцене рядом с живыми артистами всегда найдутся.
Хрустальная убийца
Эта фобия возникает обычно в именитых академических театрах, где обязательной деталью роскошного интерьера является огромная хрустальная люстра. Любоваться ею издалека – отличное занятие и сама люстра создаёт прекрасный фон для фотографий. Как только зритель оказывается на почётном месте в середине партера, он начинает ëрзать и незаметно поглядывать под потолок. Хорошо ли привинчена вся эта красотища? И когда в последний раз проверялись крепления? Сто лет назад, когда театр основан, или всё же это делается ежегодно в рамках профилактики? Такие вопросы могут здорово испортить посещение храма театрального искусства, особенно тем, кто помнит падение люстры в кульминационном моменте всё того же «Призрака оперы». Автора одноимëнного романа Гастона Леру вдохновило (если трагедии могут вдохновлять) на эту сцену настоящее происшествие, случившееся 20 мая 1896 года в парижской Опера Гарнье, когда из-за короткого замыкания перегорел трос противовеса гигантской люстры, пробил верхний ярус, упал на нижний, ранив несколько человек и убив консьержку.
В 2013 году купол лондонского театра «Аполло» вместе с люстрой рухнул на зрителей в партере. Это произошло в разгар действия спектакля, и многие поначалу решили, что крики в партере – его составляющая.
Подземная клаустрофобия
Иные зрители зябко пожимают плечами, спускаясь в театры, расположенные в подвалах. Простор для фобий тут обширен. Главная, конечно же, связана с внезапным возгоранием, поскольку по закону подлости или недоброй традиции именно в критическую минуту двери окажутся заблокированными, огнетушители – нерабочими, а выход из тесных подвальных помещений затруднëнным.
Ещё в таких театрах бывает душно и жарко. Если включить кондиционер, то в небольшом помещении начинается ветродуй, как в известной песне «четвёртый день пурга качается над Диксоном»… Если не включать охлаждение, особенно летом, то публика, смотрит больше не на сцену, а на часы и с шуршанием обмахивается программками.
Когда над подвальным театром возвышается многоэтажный дом, как в легендарном московском Театре на Юго-Западе, то спастись от клаустрофобии можно только с помощью захватывающих постановок основателя сцены Валерия Романовича Беляковича. Они заставляют забыть о том, что прямо над головой на 16 этажах, своим чередом идёт обычная московская жизнь, в которой как знать, что может случиться.
Подвалы иногда преподносят сюрпризы. Совсем недавно под зданием Камерного театра в Челябинске нашли загадочные подвалы. Как же тут директору театра не поделиться занимательной информацией, что с теми, «кто приходит в этот театр работать, происходят странные события». Флёр таинственности – весомый повод для рекламы. И краеведы тут как тут: рассказывают, что когда-то купчиха – хозяйка здания – увлекалась спиритизмом. Кроме того, подвалы связаны с деятельностью НКВД, и ход подземный до реки там тоже имеется. Повезло театру – как и в каждом порядочном старинном особняке там теперь, наверняка, появятся призраки.
Зеркало – оракул
Николай Цискаридзе поведал однажды об огромном историческом зеркале в фойе великого Большого театра. Когда он пришёл туда мальчиком, то на мгновение заглядевшись, увидел в зеркале удивительно чёткую картинку: по другую сторону стекла на него смотрел он сам в разных поколениях – мальчиком, юным танцовщиком, зрелым человеком. Это же изображение вновь появилось перед артистом незадолго до последней и очень основательной реставрации театра, после которой от его исторических внутренностей остались «рожки да ножки».
Театральное несварение
Есть деликатные зрители, которые избегают модных современных спектаклей в неожиданных интерьерах, например, в ресторанах или барах. Это не фобия, но некоторое внутреннее стеснение от того, что приходится жевать в присутствии работающих актёров. Да и вся возвышенность трепетного искусства в процессе принятия пищи куда-то пропадает. Скорее всего, уходит в желудок.
Когда поход в театр – работа
У критиков существуют свои страхи. Плохая актёрская игра, порой бывает для них невыносима. Многих страшат исковерканные в угоду моде слова в авангардных постановках. Немало раздражают рецензентов и назойливо повторяющиеся звуки, непременно подразумевающие некую особо важную находку режиссёра. Очень страшно бывает за размашистыми режиссёрскими поисками и вовсе не узнать любимую классику или долго и безуспешно пытаться понять ход мыслей постановщика. И не угадать.
Конъюнктурные темы из разряда «романтичные девяностые» или развесистая клюква а ля «русское и народное», зачастую внедряемые в постановки для массовости и окупаемости, также могут надолго испортить настроение профессиональному знатоку театра.
В заключение – правдивая история об ещё одной натуральной и очень забавной фобии, не имеющая прямого отношения к театру, но связанная с другим, не менее прекрасным видом искусства.
От автора
Однажды в Париже
Однажды в Париже я отправилась в музей Орсе в компании с очаровательной молодой москвичкой по имени Аня. Мы подошли к небольшой площади перед входом в музей, и тут я поняла, что Аня куда-то пропала. Обернувшись, я обнаружила её, замершую от ужаса, за деревом. «Аня, идëм, ты что тут стоишь?» – спросила я спутницу. Аня замотала головой: «Я туда не пойду». Она в изнеможении прижалась к стволу дерева и махнула рукой в сторону изваяний. Перед входом в Орсе стоят статуи животных – конь, носорог, слон. И ещё 6 женских скульптур, изображающих части света. «Я их боюсь. Я вообще боюсь всех памятников и скульптур», – всхлипнула Аня. Разбираться было некогда. Я предложила ей закрыть глаза, схватила девушку за руку и мы вместе бегом бросились ко входу в музей.
Когда мы вошли в первый зал, Аня, всë ещё под впечатлением от увиденных «страшных» фигур, зашептала мне на ухо: «А знаешь, кого я боюсь больше всего?» «Кого же?». Анна сделала большие глаза и заговорщицки произнесла: «Больше всего на свете я боюсь «Рабочего и колхозницу» на ВДНХ!»
