Иногда театр превращается в место, где время перестаёт идти линейно. Где сюжет – не движение от завязки к развязке, а воронка, в которую втягиваются жизнь, смерть, абсурд, тоска, любовь и музыка. Таков спектакль «Сто бед» на Симоновской сцене Театра имени Вахтангова.
Режиссёр Галина Зальцман поставила спектакль по прозе Эмира Кустурицы – сборнику «Сто бед», где абсурдный юмор соседствует с трагизмом, а наивная юность сталкивается с жестокой реальностью взрослого мира. Каждый рассказ – волна памяти, в которой слышится тоска по утраченной родине, и сквозь гротеск прорывается нежность. Зальцман бережно вплетает эти тексты в театральную ткань, превращая прозу в живое, уязвимое, музыкальное высказывание о взрослении и неизбежной утрате детства.
Сценография Семёна Пастуха – особое пространство, где воздух наполнен запахом пыли, меди и сырой земли. Залитое то тёплым, то холодным светом, оно живёт по своим законам: здесь может появиться старая кинохроника, неожиданно возникнуть танк или дрезина, захлопать дверцами старый буфет, заиграть гитара или внезапно наступить тишина. Пространство не иллюстрирует текст – оно само говорит, поёт, пульсирует.
О чем же эта песня? Основной мотив спектакля – не в сюжете, которого здесь почти нет в привычном понимании, и даже не в визуальной мощи. «Сто бед» – спектакль о выживании души. О том, как человек продолжает петь, даже когда рушится дом. Как продолжает любить, даже когда исчезает сам смысл. Как держится за жизнь – не рационально, а из упорства сердца. Из этих нот Галина Зальцман составила мелодию – живую мозаику из судеб, характеров, безумий и чудес, в которой сны и реальность не различаются, а трагедия звучит в мажоре.
Актёрский ансамбль здесь – многоголосье. В этом спектакле каждый участник не просто исполняет роль, он пропевает мир, созданный на сцене, делая его живым и дышащим. Переходы от гротеска к лирике, от фарса к трагедии даются с тонкой точностью и внутренней свободой. Артисты играют не персонажей, а состояния: тревогу, восторг, потерю, безысходность, надежду. Благодаря этому спектакль звучит как полифония – хаотичная, но глубокая и прочувствованная.
Финал спектакля не даёт утешения, но даёт дыхание. После череды бед, нелепостей и маленьких чудес, пространство замирает. Музыка стихает. И остаётся только чувство – чистое, почти физическое – что жизнь, даже разбитая и нелепая, всё равно имеет смысл. Не из-за логики. А потому что она проживается, и в этом – её правда.
