Роман Владимира Набокова «Камера обскура», впервые опубликованный в 1933 году, занимает в его прозе особое место. Это произведение, где свет и тень – не только метафоры, но и структурные элементы текста, а человеческие страсти преломляются, как луч в темном ящике. Набоков создал историю, в которой трагедия рождается не из поступков, а из оптических искажений сознания: герой видит мир не таким, какой он есть, а таким, каким его делает собственная слепота – сначала духовная, а затем и физическая.
В романе почти нет привычного «набоковского» озорства: текст холоден, точен, свет его резок, как вспышка. Это один из самых беспощадных романов автора, в котором игра превращается в боль, а искусство – в зеркало, показывающее человека в момент его внутреннего распада.
Поэтому театральная постановка этого текста всегда вызывает особый интерес: слишком много в нем завязано на внутреннем зрении, внутреннем свете, внутреннем искажении. И тем ценнее, что к роману обращается театр, который понимает – нельзя просто «поставить» Набокова, можно лишь создать собственную камеру-обскуру, в которую зритель заглянет вместе с героями.
В спектакле «Камера обскура» в Московском Новом драматическом театре набоковская проза, сама по себе построенная на игре отражений, теней и оптических искажений, находит на сцене подлинный сценический эквивалент. Режиссер Вячеслав Долгачев не «перевел» роман в театральный язык, он дал ему возможность звучать в двух измерениях сразу: в живом человеческом голосе и в кинематографической тени, скользящей по экрану, словно запоздалый отсвет давно снятого фильма.
Спектакль начинается тихо, почти незаметно: актеры сидят спиной к залу, как зрители в старом кинотеатре, ожидающие начала сеанса. На экране – винтажные афиши, зернистая графика двадцатых, время, которое уже само стало тенью. В этой неподвижной, чуть загипнотизированной атмосфере происходит первая встреча Магды и Кречмара, и с этого момента весь спектакль живет в особом пространстве – между реальностью и ее отражением, между живым актером и кинематографической проекцией.
Видео здесь не иллюстрация, а параллельная реальность, в которой персонажи существуют так же полно, как и на сцене (компьютерный дизайн – Алексей Красовский, Екатерина Кулешова). Экран забирает то, что слишком трудно произнести, и возвращает его зрителю в виде образов – случайных, рваных, как воспоминания. Набоков, превративший кинематограф в объект литературной игры, получает в ответ новое отражение своего мира, в котором все уже когда-то случилось, но все равно случается снова.
Минималистичная сценография (художник – Маргарита Демьянова) – два стола, несколько стульев, кушетка – лишь подчеркивает хрупкость человеческого присутствия на фоне огромной механики судьбы. В этом почти пустом пространстве особенно ясно слышны паузы, особенно остро проступают жесты, особенно тяжело дышит тишина. Сцена будто становится тем самым ящиком – темным, камерным, где единственный источник света формирует предельно резкие контуры чувств.
Особого внимания заслуживает то, как в спектакле выстроено взаимодействие актеров с текстом. Здесь каждый персонаж существует одновременно в двух измерениях: в реальности действия и в реальности рассказа. Герой – это и человек, проживающий события, и голос, который комментирует собственную жизнь. Реплики от первого лица растворяются в повествовательных фразах, и зритель то и дело оказывается внутри сознания сразу нескольких фигур, словно заглядывает в их внутренние камеры-обскуры.
Этот прием удачно вписывается в набоковскую психологию. Мы слышим не только слова, но и паузы между ними, подспудные намерения, самооправдания, болезненную рефлексию. В спектакле передано то самое многослойное пространство, которое Набоков создавал на странице: пространство, где мысль идет впереди поступка, где эмоция спорит сама с собой, а внутренний голос нередко предает героя сильнее, чем внешние обстоятельства. Благодаря этому сцена становится не только местом действия, но и местом мышления.
Кречмар в исполнении Евгения Рубина – человек, которого жизнь все время ставит в неловкое положение: он как будто извиняется за сам факт своего существования. Его мягкость, его беспокойные жесты, его неуверенность – не просто черты характера, а трещины, через которые трагедия постепенно просачивается внутрь. Магда (Наталья Гришагина) – напротив: живая искра, резкая, импульсивная, почти опасная в своей неумелой свободе. И между ними – Горн (Евгений Кениг/Иван Ходимчук), художник, чья жесткость выглядит почти эстетическим принципом: он презирает Кречмара с ледяной точностью человека, который никогда не сомневается.
На сцене есть еще один персонаж – женщина в черном, Дорианна Каренина (Екатерина Демакова/Наталья Мехия). Она не говорит ни слова, но и не молчит: ее присутствие – как тень от давно предрешенного будущего. Она появляется в моменты, когда судьба делает новый оборот, проходит по сцене, едва касаясь пространства, и снова исчезает. Это не столько персонаж, сколько пластический знак, метка трагедии, почти античный хор, сведенный к одному молчаливому герою.
Стоит отметить, что даже второстепенные персонажи выписаны в спектакле с такой точностью, что остаются в памяти как самостоятельные маленькие истории. Аннелиза (Екатерина Демакова/Лидия Харламова), Макс (Дмитрий Светус), Отто (Артем Глухов/Максим Городов), Дитрих (Николай Разуменко/Дмитрий Шиляев) возникают словно мимолетные отражения в зеркале, через которые проступает нервная ткань всего спектакля. Их интонации, жесты, походка – иногда почти незаметные, иногда подчеркнутые – создают атмосферу времени и пространства, населенного людьми, а не абстракциями. В их выходах есть та самая набоковская внимательность к мельчайшим деталям, благодаря которой даже мимолетный персонаж превращается в живого, неповторимого человека.
Некоторые эпизоды особенно пронзительно звучат в общей ткани спектакля, но финал – его настоящая кульминация. После смерти Кречмара все персонажи замирают в абсолютной тишине. Эта неподвижность не ставит точку и не выносит приговора, она лишь предоставляет зрителю возможность услышать долгий, едва уловимый отклик произошедшего. В этой тишине будто проступают сразу несколько слоев: набоковская ирония, театральная трагическая ясность и хрупкость человеческого зрения, которое всегда ошибается, потому что смотрит на мир через слишком личную камеру-обскуру.
Спектакль «Камера обскура» – о способе видеть. О том, как мы искажаем других и как другие искажают нас; о том, что трагедия происходит не в действиях, а в отражениях; о том, что темнота внутри ящика всегда сильнее света, который в него попадает.
Автор – Анна Герасимова
