Мы губы должны прижимать неустанно
К губам – пока юны, под старость – к стакану.Д. Гей, «Опера Нищего»
Первыми на сцене, стыдливо прикрытой дырявым занавесом, по ощущению прожженным во многих местах сигаретами, вышли музыканты: господа Саксофон, Тромбон, Труба, Гобой, Банджо-Гитара, Контрабас и главный-славный Аккордеон в роли клавесина с отпиленными ножками. Эта великолепная семерка, приодетая в курящих людей с бакенбардами и котелками, и стала главным безымянным героем музыкального спектакля. В целом музыканты не отклонялись далеко от партитуры Курта Вайля, и лишь иногда их по-русски заносило к цыганам в «очи черные». Звучание этого ансамбля довольно близкое по инструментовке к оригинальному составу, выступившему на премьере Dreigroschenoper в 1928 году, было по джазовому остро, точно и внимательно передавало нюансы синкопированной музыки Вайля, за что надо отдать должное музыкальному руководителю постановки Александру Ануфриеву. Иногда чудились в музыке нотки позднейших музыкантов, и я с удивлением понимал «откуда ноги растут» у Doors, Тома Вейтса и раннего Фрэнка Заппы, который наверняка слушал Вайля, раз назвал звезду в созвездии Тельца на обороте одного из своих альбомов в честь жены Вайля певицы Лотты Ленья.
«Трехгрошовая опера» Брехта-Вайля претендует на звание первого мюзикла на немецком языке; ничего оперного в ней не осталось, а кабаретные песенки пошли в народ как острая, не только социальная (вспомним хотя бы балладу Мекки-ножа, которая своим перечнем преступлений напоминает выдержку из протокола судебного заседания), но и политическая сатира – чего стоит пассаж про расу «braune oder blasse» в «Солдатской песне»! Недаром в гитлеровской Германии пьеса была запрещена, а пластинки уничтожались.
Послужившая литературной основой «Трехгрошовой оперы», «Опера нищего» Джона Гея была действительно пусть и пародийной, но оперой, пестревшей цитатами из современного ей музыкального контекста. Например, хор разбойников пел свою песню на маршевую мелодию, под которую сменялся караул у Букингемского дворца… Премьера «Оперы нищего», идею которой, кстати, подал Гею Джонатан Свифт, состоялась за двести лет до Брехта, еще в 1728 году.
Чтобы не сильно углубляться в историю вопроса, скажу лучше о своих интимных ожиданиях от представления, имеющим в своем названии слово «трехгрошовая», а именно: увидеть рифму, попытку преодоления, можно и неудавшуюся, в общем ответ на «икону позднесоветского стиля Андрея Миронова…», который, как точно пишет Екатерина Бирюкова, комментируя постановку «Трехгрошовки» на Дягилевском фестивале в 2025 году, «запомнился в своем фирменном амплуа неотразимо обаятельного проходимца». Пожалуй, для того чтобы почувствовать себя удовлетворенным мне бы хватило всего четырех слов «У акулы – зубы-клинья…», но, к сожалению, прозвучали другие слова, что меня – не в обиду Юлии Дякиной, проделавшей немалую работу по новому переводу зонгов – немного расстроило. Впрочем, тем же уже согрешил в 2008 году Кирилл Серебренников в МХТ. Видимо – не в борьбе же за грош! – это делается специально, чтобы не вступать в конкуренцию с Мироновым, заведомо понимая, что проиграешь.
Чтоб задать еще контекста, прежде чем перейти к Франдетти, упомяну о постановке 2004 года киевского театра «Ателье 16», уже почившего в Бозе, но, думаю, оставшегося в сердцах зрителей навечно. Режиссер Игорь Талалаевский показал другой возможный подход к материалу Брехта: оставив без изменения драматическую структуру, он заменил все зонги… ПЕСНЯМИ БИТЛЗ, с русскими словами. Эту «Трехгрошовку» можно найти в сети, и, я вас уверяю, вы не пожалеете!
Алексей Франдетти склонен немножко расплескивать театральное действие, как бы подкупая зрителя, так сказать, занося «комплимент от шеф-повара». Иногда это поэтические ряженые в фойе, как в «Маяковском» на музыку Басты, а в Театре им. В.Ф. Комиссаржевской дело ограничилось предуведомлением на приглашении «Будьте готовы к тому, что ваши представления о морали после просмотра могут измениться». Перед моими глазами тут же встал рембрандтовский блудный сын в фазе разгула: тот, который поднимает кубок, а на коленях у него Саския…
Планшет сцены заложили слегка подгорелыми досками, по периметру возвышались башни из старых паллет, которые отсылали нас к портовым складам эстуария Темзы с залежами колониальных товаров. Немного я домыслю за художника-постановщика Анастасию Пугашкину, если скажу, что вся сцена – один большой паллет с самым дорогим и ценным товаром, которым в концепции пьесы является человек. Так же к портовой эстетике можно отнести бочки с нефтепродуктами, по которым от души барабанили артисты. Ретивые декораторы, вполне в духе представления, застроили правый (смотря из зала) фланг сцены, почти полностью перекрыв обзор из лож партера 1 и 2: если продукт этого рвения не будет устранен, покупать билеты в эти ложи буржуям противопоказано!
Сцену украшали передвижные лестничные помосты, комбинация которых перемещала нас из офиса Пичема в конюшню, из тюрьмы в бордель и обратно. Костюмы Екатерины Гутковской и Анастасии Пугашкиной отсылали к серии гравюр Уильяма Хогарта «Карьера проститутки» 1732 года, времени создания оригинальной «Оперы нищего». Там, кстати, на третей гравюре серии, у изголовья ложа утех, можно увидеть портретик нашего героя Макхита, видимо, тогда у проституток было в моде фанатеть от щедрых мужчин. Героиню гравюры в 23 года погубил сифилис, но в спектакле мы, конечно, ничего такого не увидим, у нас акцент на благородном жулике, фактически новом Робин Гуде!
Макхит, он же Мекки-нож, он же Андрей Миронов, он же, в моем случае, Иван Ожогин выступал в паре с Пантерой Брауном, он же Локит (Lock it, т.е. г-н Заприщев) у Гея, он же Михаил Державин (у Плучека в 1980), он же Евгений Иванов. Хотя львиная доля музыкальных номеров досталась в постановке Ивану Ожогину, безупречно зарекомендовавшему себя в сфере мюзикла и музыкального театра, все же программный номер – дуэт с Пантерой Брауном, немного напоминающим в трактовке Евгения Иванова соломинского доктора Ватсона, – весьма важный контрапункт первого действия, задающий идею воинского братства.
Но сначала, конечно, пирком-мирком, да за свадебку. А свадебка нам нужна, чтобы спела Полли Пичем (Евдокия Малевская) свою Пиратку Дженни – вот где огней сверканье! Появление на свадьбе надувной ростовой хрюши, видимо, должно было символизировать пошловатые конкурсы, которые случаются на свадьбах, но свинья эта – блюдо? человек? – была настолько вырвана из контекста, что показалась аналогом предмета, который фигурирует в известном анекдоте про географа, объяснявшего детям значение глобуса, особенно когда Франдетти поставил это животное в коленно-локтевую позу и припарковал где-то у кулисы.
Ну да ладно, нам ведь главное – добраться до следующего зонга… В присутствии на сцене светового табло, этакого метронома Феллини, постоянное устное объявления «картин» и озвучка ремарок, показалось избыточными, мы же вроде не на ринге, чтобы девушки в купальниках обходили его с номером раунда в руках.
Семейство Пичем (Peach them, т.е. гг. Обвиняко) играет роковую роль в судьбе капитана Макхита, но породнится он и с тем, кто его заложил (Пичемы), и с тем, кому его заложили (Браун). Здесь, не вдаваясь в перипетии сюжета, можно сразу перейти к дуэту ревнивиц, в основе которого в трактовке Джон Гея, лежала полемика двух реально существовавших итальянских оперных див, соревновавшихся между собой перед Лондонской публикой, да с таким энтузиазмом, что однажды они подрались на сцене! В сниженном виде эта сцена пародируется как у Гея, так и у Брехта. А уж как задорно это было спето и сыграно Полли-Малевской и Люси-Кармановой! Екатерина Карманова убедительно изображала начало третьего триместра беременности, но в животе почему-то вместо округлости, чувствовалась квадратность. И здесь, позволю себе не согласиться с режиссером в некоем обесценивании роли женщин… или, может быть, это благородная стыдливость?
В самом деле, Франдетти как будто боится, что женщины вдруг станут секси: всем шлюхам он раздал по перкуссионному инструменту, видимо по-мужски считая, что надо чем-то занять руки, как будто женская природа сама не возьмет – а если точнее – не даст свое; всех одел в панталоны с оборками – хороши для сна, но не для борделя; в конце концов – как плохо Франдетти обошелся с предательницей Дженни (Кристина Кузьмина), как никак любимой шлюхой капитана! Возможно, это инерция Брехта, у которого возникает тема мести женщины за свое униженное положение, потому что у Люси Джона Гея «женщина умеет продаваться, даже если она ни разу не была в суде или на заседании кабинета», т.е. она умеет БЫТЬ ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОЙ! Так и хочется попросить: поменьше Брехта, побольше Гея!
Здесь отдельно надо отметить энергично-разбитную миссис Пичем (яркую Анну Вартаньян): как Афина, когда-то родившаяся из ГОЛОВЫ Зевса, теперь она носит в голове эмансипированное проклятие и благословение отца или, шире, мужчины – бутылку коньячку! Ее партнер Пичем (Александр Большаков), как это ни странно звучит в контексте представления, является островком надежности, оплотом миропорядка. Даже внешне бакенбарды объединяют его с музыкантами, создающими на сцене космос.
Обращение Франдетти именно к «Опере нищего» Джона Гея безусловно обогатило спектакль. Зонгшпиль Брехта все-таки и в сюжетном отношении, и в отношении характеров поверхностнее оригинала. Нищета становится основной темой постановки и отблеск современности хорошо ложится на ткань спектакля: мы живем в эпоху тотального недостатка, одной зарплаты не хватает, и поэтому «уважающий себя мужчина» должен подработать бандитом (на нашем языке это не обязательно будет охотник на криптомиллионеров, скорее телефонный разводила, или просто скромный взяточник), ну а «уважающая себя женщина» – проституткой (вебкамщицей-онлифанщицей). Дырявый трехгрошовый занавес, как дырявая одежда не только не прикрывает, а еще больше обнажает нищету. Терять нам нечего, «все мы бражники здесь и блудницы», и поэтому давайте не унывать: ибо уныние – грех, а будем веселиться под музыку Вайля. Возможно, как блудный сын мы скоро дойдем до того, что будем есть с хрюшей из одной миски. Что ж, если не минует нас чаша сия, тем быстрее примет нас милосердный Отец! И даст, как королева Макхиту дворянскую честь, денежное содержание, и женушку на выбор!
Автор – Андрей Боскис
