Совместный проект Музея Москвы и продюсера Леонида Робермана показали в Петербурге на фестивале «Балтийский дом» меньше чем через месяц после премьеры. Отправной точкой для автора идеи и режиссёра спектакля Дмитрия Крымова стала встреча великого трагика Соломона Михоэлса и великого комика Чарли Чаплина, которая в реальности продлилась несколько минут. За два часа на глазах у изумлённой публики Крымов выращивает из этого семечка целый сад шутливых и серьёзных небылиц.
На что это похоже?
Для рассказа о том, что так и не произошло — или, вернее, произошло совсем не так, Крымов выбирает формат игры, где не существует ограничений. А чтобы его персонажам игралось легче, он выманивает их внутренних детей в некое фантасмагорическое пространство без условностей. Потому что настоящая игра — та, что питает процесс творения — возможна только там. Правда, оказывается, что у антигероев этой сказки тоже есть альтер-эго в мире творчества. Но там, где у Михоэлса — добрый и застенчивый увалень Максима Виторгана, а у Чаплина — неземной полупрозрачный отрок Розы Хайруллиной, у Сталина — безобразный горбатый карлик (Александр Кубанин). Получается два типажа внутреннего ребёнка — созидатель и разрушитель.
Избалованный, капризный, жестокий хулиган Сталина всё портит: влезает куда не просят, сквернословит, злобно дразнится, всё ломает, над всеми издевается. Увлечённо хлещет по щеке нянечку-секретаря, отнимает у него мандарин, потому что чужой всегда вкуснее. Бесится, если что-то идёт не по его плану — например, колотит друг о друга большие куклы Чаплина и Михоэлса, пытаясь развернуть ситуацию в свою пользу. И игрушки у него соответствующие — танк и обломок античной статуи на кране, которым он действует как шаровым тараном.
Тихий, мягкий фантазёр Чаплина и Михоэлса безобиден и беззащитен. И, в отличие от Сталина, которому вообще всё можно, ему ничего нельзя. Тоталитарная система держит Михоэлса за горло, мешает творить, врёт и заставляет врать (о побеждённом в СССР антисемитизме). Чаплин же находится в заложниках у своего амплуа, у своей популярности и даже у собственного дома: здесь очень дорогой пол из дерева ценных пород, который ни в коем случае нельзя мочить, и который явно ему не нужен, вернее, нужен не ему.
Шустрые гувернантки во главе с юной женой, которая «всё сама», выступают кукловодами Чаплина, гэбэшные шпики руководят действиями куклы-Михоэлса. Чувствуя друг в друге родственную душу, одинокие дети выбираются друг к другу из зависимых, управляемых враждебной волей кукол — но до некоторых пор не могут найти общий язык. Слишком они разные: мальчик из неблагополучной семьи в гостях у барского сына, в доме, набитом игрушками и диковинками, вроде говорящей птицы из Гватемалы.
Они не знают, о чём говорить, потому что слова — это чужое, это что-то из того мира, где война и деньги, дышащий в затылок КГБ и практичные американки. А потом нащупывают общую ниточку, и приходят друг к другу с разных концов: сначала ищут на киноленте «Цирка» эпизод Михоэлса, а потом Чаплин просит показать ему, как сыграть трагическую роль. Причём Михоэлс сначала действует грубо и несдержанно — так ребёнок, воспроизводя с игрушками некую ситуацию, копирует родительские интонации, потому что не знает другой модели поведения.
Но вскоре, захваченные общим делом, они оба забывают о «родителях» и запретах… И здесь для них случается прорыв к подлинному, в чистую игру — органическое продолжение их рук, голосов, сердец, в свободу с возможностью настоящего общения, в магию, которую больно потерять. И неважно, кого и что играть — Лира и Корделию, Наташу и Андрея Болконского, швабру и тряпку — лишь бы длить этот удивительный миг иномирной невесомости, которая только и способна подарить настоящее счастье… Но реальность врывается в неё жестокой метелью: в посольстве ждут, опаздывать нельзя.
Зачем это смотреть?
«Двое» — спектакль-фокус, спектакль-фантазия о том, как это страшно, смешно и сладко — быть настоящим творцом. Он не рассказывает историю и даже не показывает процесс созидания — но на какой-то момент даёт возможность почувствовать неизъяснимое.
Это странный, неровный спектакль: сперва неловкий и валкий, как большая мягкая кукла, ближе к середине он превращается в акробата на трапеции, который взмывает вместе с тобой под купол метафорического цирка. Сначала ты мысленно морщишься от неуютных длиннот и абсурдных выходок Сталина… А потом случается роза в руках у скорбящего по-чаплински Лира — и сердце затапливает томительная нежность. И, пожалуй, благодарность — за доверие, с которым Дмитрий Крымов впускает нас в собственный дом с волшебными розами, говорящими птицами… и дорогущими полами из дерева ценных пород. Совсем не переживая о том, не мокрые ли у нас калоши.
