Рассказ «Скрипка Ротшильда» Антон Павлович Чехов написал в плодотворный период «мелиховского сидения». «Жить человеку в убыток, и только смерть приносит пользу» – к такому заключению в конце жизни приходит главный герой гробовщик Яков Иванов по прозвищу «Бронза». В одноименном спектакле МТЮЗа режиссёр Кама Гинкас будто вступает в конфликт с героем, пытаясь доказать противоположную позицию. Премьера спектакля состоялась в январе 2004 года в США в Йельском репертуарном театре. Тогда же на страницах «The New York Times» писали: «Потусторонняя песнь сожаления о потерях воспринимается как необходимый шаг к возрождению». Возрождение становится характером постановки, его основным содержанием.
Главную роль жестокосердного гробовщика играет Валерий Баринов. Его «Бронза» передвигается по сцене стремительно, он резок и твёрд. Кажется, будто всё пространство специально подчинено его по-мальчишески импульсивной траектории движения. Почти строго в ряд расположились деревянные гробы, похожие на лодки, ожидающие у берега хозяина. В них также можно рассмотреть домики без окон, где-то на окраине, спрятавшиеся от цивилизации. Художник Сергей Бархин отказывается от деталей, концентрируя внимание зрителя на общей картинке, но тем не менее, на сцене мы видим всё, что написано у Чехова: «в небольшой старой избе, где была одна только комната, и в этой комнате помещались он, Марфа, печь, двухспальная кровать, гробы, верстак и все хозяйство». На втором плане тень скрюченного дерева с глубоким дуплом. Туда, в финале, как в колыбель спрячется Яков-Баринов. В шапке-ушанке и телогрейке он держит в руке то пилу, то топор, то полено. Представить вместо этого скрипку – сложно. Неужели такие широкие, мужицкие руки способны держать смычок?
Яков ненавидит флейтиста Ротшильда (Александр Тараньжин), груб и невнимателен к жене Марфе, единственное, что его радует и успокаивает – перебирать в темноте струны своей скрипки. Марфа в исполнении Арины Нестеровой – почти сказочный персонаж. Вначале это сгорбленная, сухонькая старушка, которой тяжело долго стоять, поэтому она опирается на гробы. Но уже в сцене-флешбеке, когда дух Марфы встречает супруга – образ старухи развеивается, актриса играет молодое, лёгкое, почти мифическое лесное существо. И Яков рядом с ним преображается: у него меняется взгляд, движения становятся мягкими, жесты лишаются агрессивного рисунка.
По ритму спектакль напоминает русскую затяжную песню, которая густо разливается по сцене. Её протяжный напев печален, но оставляет в душе свет и тепло. Возможно, отчасти это стало реальным и благодаря присутствую фантастического. Ведь вся жизнь Якова напоминает ритуал.
Кама Гинкас облегчает мрачность рассказа благодаря юмору, порой наивному и простому. Используя приём, когда герои кроме своих реплик ещё произносят текст автора, режиссёр как-бы усложняет жанр, придаёт ему притчевости. Метафоричность спектакля усиливается ещё и благодаря практически неизменным декорациям, и простым мизансценам, часто пластически напоминающим элементы танца. Вот Яков подхватывает Марфу, забрасывает её хрупкое тело на спину, будто деревянный крест. А вот он уже укладывает супругу в гроб, из окошка которого на нас смотрит лицо старухи.
«Скрипка Ротшильда» − спектакль не о смерти, а о поиске жизни. На сцене отсекается всё лишнее, подобно тому, как из деревянного сруба извлекают форму музыкального инструмента. Звуки пилы, топора, детской колыбели, стонов Марфы, тяжёлые шаги Якова, вздохи Фельдшера (Антон Коршунов) вместе рождают музыку жизни. Под её сопровождение удалось исполнить ритуал: Яков дарит скрипку ненавистному Ротшильду. Музыка, а значит и душа, будет жить дальше.
