Погляди-ка, мой болезный,
Колыбель висит над бездной,
И качают все ветра
Люльку с ночи до утра.Лариса Миллер, 1976
Пока зрители неторопливо размещались в зале, а музыканты разминали свои руки и губы в оркестровой яме, актеры мирно спали на монументальной лестнице-сцене, младшей сестричке Потемкинской лестницы в Одессе, и пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-правнучке ветхозаветной лестницы Иакова, по которой сходили и восходили Ангелы Господни. Где-то там над лестницей, как тучи на небе, на фоне огромного светила – уж не того ли солнца, которое остановил Иисус Навин, чтобы продолжить свою военную операцию? – нависают телеги-биндюги, грузовой транспорт 1913 года. Контекст однозначно указывает на ставший классическим душераздирающий образ коляски с ребенком, несущейся вниз в фильме Эйзенштейна.
Сколь ни убаюкивай теперь нас еврейскими шутками-прибаутками, мы уже знаем, что все «по-серьёзу», пощады от сюжета не жди. Но, может быть, вся история лишь приснилась рассказчику Арье Лейбу (Кирилл Ульянов), как когда-то лестница Иакову. Недаром ведь в прологе все спят. Сказка это или быль, мечта или реальность, сон или явь, но мудрый эконом синагоги Арье Лейб решает разбудить своих героев и представление начинается.
Музыкальная трагикомедия удивительна своим «пазлом авторства»: на обложке – Александр Журбин, его музыка задает эстетическую планку, выше которой не прыгнуть, но и ниже не проскочить; музыка Журбина сплавлена со стихами и либретто писателя, поэта и переводчика Асара Эппеля, доразвившего пьесу «Закат» в сценарий и либретто фильма-мюзикла (1989 г.), режиссер Евгений Писарев – зоркий и мудрый укротитель истории, прополовший написанную для кино историю от избыточных украшений во имя сюжетной стройности; где-то между Журбиным и Писаревым – самый строгий человек во всей постановке – музыкальный руководитель и дирижер Алексей Нефёдов; а на вершине всей этой творческой лестницы – Исаак Бабель.
То ли прелесть Одессы нашла выход в таланте Бабеля, то ли Бабель сделал из Одессы бренд… Создается обманчивое впечатление, что он ничего и не сочинял – только подсматривал да записывал. Рисуй себе море, как Айвазовский, и оно ответит тебе благодарностью – всегда будет новым и интересным! – также и с Молдаванкой.
Входящий в «Одесские рассказы» рассказ «Закат» остался не окончен, как представляется, потому что Бабель задел болезненную и важную тему отцеубийства, и решил развить ее в пьесу, ставшую основой либретто. «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе», – так гласит 5-я заповедь… Зазвучали легкие скрипки и… во вторник наступила суббота.
Но до заповедей ли героям? Даже молитва их в синагоге далека от самоумаления, а больше похожа на торг. До молитвы ли нам, когда сено уже поднялось в цене до 52 копеек, а будет 60, а овес уже за «рупь четыре» – будет «рупь десять», и рефреном звучит «будет хуже, будет хуже». Многоуровневый разноплановый всеохватный ТОРГ захватил души героев. Торгуется за свою судьбу Двойра – старшая дочь ломовика Менделя Крика, торгуется за костюм Боярский, за своих детей – жена Менделя Нехама, за свою последнюю страсть Марусечку – теряющий крепость Мендель Крик, за свою мечту о садах в Бессарабии – травиата-Марусечка, Левка-гусар – за право своевольничать, и, наконец, Бенцион Крик тоже торгуется с судьбой за свое право быть «Королем».
Яркими и легкомысленно-характерными предстала легко снимавшая пену аплодисментов романтическая пара Двойра (Манана Гогитидзе, «Всего лишь девушка», «Шикарный вальс) и месье Боярский (Иван Корытов, «Адам был гол…», «Шикарный вальс»). Изяществом и мечтой блистала Марусенька Евтушенко (Алена Булыгина, «Стешкины ножки»), составившая страстный дуэт со стариком Криком на долю которого осталось только выдавить из себя «Марусечка», как пароль-ключ, подходящий к дверям рая, или к холмам земли обетованной. Всегда тяжелый, хлесткий как кнут, мощный как ломовая лошадь Мендель Крик (Игорь Мосюк, «С той поры, как вам узду надели…», «Делай ночь, Нехама») заполнял собой все пространство, в котором появлялся, и только причитания жены Нехамы (Марианна Семенова, «Делай ночь, Нехама», «Мама с Молдаванки») казалось еще могут пробиться к его закрытой шорами душе.
По-разному хороши оттеняющие еврейский сюжет дерзкий до глупости Левчик (Никита Боченков), размашистый собутыльник старого Крика Иван Пятирубель (Владимир Ярош), верный кучер Никифор (Дмитрий Петров), Виталий Головкин в роли кантора синагоги и Валентина Кособуцкая в роли «дуэньи» Мокеевны. На долю Бени Крика (Дмитрия Ткаченко) достался пистолет и все лучшие, все «блатные», все с апломбом номера: «Летела пуля», «Дай времени дорогу», «Да, я король» и, конечно, белый костюм, со шляпой, на удачу процитированный из старого фильма, где играл и пел за Беничку Максим Леонидов.
Ни Адам, ни Ева не остались неодеты, поскольку постарались художники по костюмам Мария Данилова и Денис Шевченко. Все было натурально в том числе и цвета, как будто выцветшие на одесском солнце или на пленке «Свема». Никакой вычурности: затушеванный гусар, городовой одетый пышно, как любит одевать себя номинальная власть, и прекрасный платок, в который укутывает свою мечту-Марусечку требующий душевной переошиновки Мендель Крик.
Также деликатно одевали (и раздевали) сцену художник по свету Константин Бинкин и видеохудожник Игорь Домашкевич: в какой-то момент зернистый фон, превращающий сцену в подобие старой фотографии, преображался в звездное небо над Молдаванкой. Похожие на танцующих человечков еврейские буквы (синагога) сменились строгими как вооруженные люди римскими цифрами – «Дайте времени дорогу». Яркое светило то меркло, как раз когда Мендель Крик требовал света, чтобы прочитать мелким почерком написанный договор о продаже своей д…, то есть своего бизнеса, то вспыхивало кровью ударов в затылок.
Сценография Зиновия Марголина остра и современна: несущиеся вниз по лестнице биндюги-тачанки превращаются то в колыбели, в которых мамы с Молдаванки укачивают своих сыновей, то в кабацкие столы, на котором каким-то чудом стоят бутылки. Сама идея, что можно пировать на несущейся вниз телеге – смелая метафора нашей жизни!
Отдельные слова благодарности артистам ансамбля за создание изящного осмысленного «проработанного» фона и хора происходящего («Седина в бороду – бес в ребро», «Молдаванка»), надеемся приятно щемили сердца оркестрантов слова из «Мамы с Молдаванки»: Рожай дельцов и аферистов/ И скрипачей, и виолончелистов.
Не затерялась в компании мэтров хореограф Светлана Хоружина, сумевшая не без элементов трюка, организовать яркие индивидуальные и массовые сцены на сложной для маневрирования сцене. А Сергею Мигицко, исполнителю роли Арье Лейба в первом составе – отдельное спасибо за оттопыренный мизинчик в «Семь-сорок».
Адам был гол, и Ева не одета,/Но жил там рядом неплохой портной – поет разбитной герой любителя удовольствий Боярского, и за легкостью мелодии, вроде бы и не замечаешь, что речь идет о присутствие зла, змея-искусителя в нашей жизни. Ведь согласно Библии, стыд и потребность в одежде наши прародители почувствовали уже после грехопадения. Народонаселение пьесы живет мимо заповедей, хотя и декларирует их на словах, но жизнь все равно милосердна к героям, и не где-нибудь «в задрипанном Париже», а прямо здесь и сейчас.
В одну ответственную минуту сюжет замирает где-то между «Преступлением и наказанием» – Бенчик «вырубает» отца ударом ручки пистолета, то есть как бы «обухом топора» – и «Убить дракона» Григория Горина, когда Бенчик занимает место отца-«дракона» в бизнесе. Мы знаем, что так быть не должно, но так происходит. Что ж, как пишет Бабель: «Подкладка тяжелого кошелька сшита из слез». Трагедия Каина и трагедия Хама продолжаются… И жить порой приходится, смиряясь с тяжелыми чувствами несправедливости, гнева, ненависти – смиряясь, но не сдаваясь, и ни в коем случае не закрывая на них глаза.
Автор – Андрей Боскис
