Своей смертью и воскрешением в новом качестве знаменитая итальянская commedia dell’arte, комедия масок, обязана двум венецианским Карло: Гольдони и Гоцци. Оба авторы огромного дарования, они привнесли в импровизационный площадной театр драматургический текст, но не сошлись по вопросам его проникновения в действие, не говоря уж о темах, характерах и идеях.
Гольдони был адвокат по образованию и драматург по профессии. Он был уверен: Италии нужен новый театр, по европейскому образцу: актуальный и близкий к действительности. Гоцци был граф, писавший по велению души и из обиды за державу. Он возмущался стремлением некоторых людей тащить на подмостки никому не интересные подробности о жизни отбросов общества. И настаивал: театр — это про поэзию, фантазию, условность, про бытие, а не про быт! Вместо того, чтобы грубо копировать натуру, театр должен утончённо подражать ей.
В защиту своего художественного принципа Карло Гоцци разработал собственный жанр. Фьяба, трагикомическая сказка, соединила комедию дель арте и национальный фольклор, взяв понемногу от рыцарской поэмы и оперы. Причудливые, карнавально-пышные сказки Гоцци имели такой успех, что ему удалось изгнать идеологического противника из Венеции. Однако на долгой дистанции и в масштабах всей Италии он проиграл: на родине о нём вскоре забыли. Но в своём глубоко консервативном творчестве он как-то умудрился стать визионером и предтечей романтизма, обеспечив фьябе всемирную известность и завидную постановочную судьбу.
В «Вороне» Николая Рощина в Александринском театре Карлов тоже два: спектакль начинается с выступления наследницы Гоцци, которая радуется постановке пьесы своего великого предка в здании театра, построенном Карло Росси. Так что этот второй — не соперник, а союзник. По крайней мере, так может показаться в первые минут пять. А потом на сцене появится дюреровский корабль дураков, увешанный черепами, и чинная императорская сцена запестрит преступлениями против человечности, достойными босховского Ада.
На что это похоже?
Гоцци написал «Ворона», чтобы доказать, что «глупый, неправдоподобный, ребяческий сюжет, разработанный с искусством, изяществом и должной обстановочностью, может захватить души зрителей, заставить их внимательно слушать и даже способен растрогать до слез». И много сил вложил в разработку этого сюжета — настолько, что в его прихотливых извивах немудрено потеряться.
Но Рощин терпелив и изобретателен, он разжёвывает публике каждый поворот, пуская в дело механические чудеса и анимированные инфографики. Так же внимательно он следует традиции комедии дель арте — той, какой её видел Гоцци: здесь и ритмизованная речь, и филигранная работа с масками, и вычурная пластика — стилизация жестов, статуарная фиксация поз. В общем, вот она, фьяба, всё по науке. Но всё как-то странно…
Чем дальше, тем более очевидным становится факт: сказка взбесилась! Наследницу Гоцци вытаскивают из почётной ложи и избивают молотком. Здесь нет и не будет приличной и причёсанной классики — это площадной театр, бамбина! Также в программе: жестокое обращение с животными, отрывание ног с вивисекцией, отрубание голов, пытки на дыбе и изнасилования, убийство в газовой камере, замуровывание живого человека в бетон и ещё много всякого…
Здесь невозможно не вспомнить ещё один синтетический жанр — гран-гиньоль, театр ужасов, старший родственник хоррор-кино. Это была гремучая смесь бульварной мелодрамы и «хорошо сделанной пьесы», натурализма и символизма в эстетике немого кино, густо заваренная на основе низовой культуры с щепоткой приёмов режиссёрского театра. Театр экстремальных ситуаций и запредельных эмоций использовал в том числе материалы криминальных хроник и действовал по принципу контрастного душа — да так впечатляюще, что на представлениях дежурил штатный врач. Кровь, кишки и расчленёнку он чередовал с буффонной комедией, не оглядываясь на нормы морали и приличий.
В «Вороне» тоже много шутят ниже пояса и вообще совершают все мыслимые преступления против юмора: поддевают верующих, предлагают аудитории посмеяться над нацменьшинствами, женщинами, насилием и насилием над женщинами, кривляются, плюют на логику и уместность.
Зачем Рощину нужны эти крайности? Судя по всему, чтобы обнажить каркас театрального действия и понаблюдать за тем, как работает этот механизм — все его рычаги, насосы и коленчатые валы. Рощин не в первый раз обращается к творчеству Гоцци — он уже ставил «Короля-Оленя» в РАМТе и «Ворона» в театре «А.Р.Т.О.». И говорил, что пьесы Гоцци привлекают его схематичностью и абсурдистской природой, которая прячется под карнавальной бутафорией. А чтобы вскрыть эту природу, и нужно предельное остранение, выворачивание наизнанку: вместо поэзии — комикс, вместо трюков-лацци — изощрённые пытки, вместо волнения и сопереживания — грубая насмешка и отвращение.
Главным двигателем сюжета, возведённого к схеме, оказывается чиновничество: профессиональное, как царедворец (царедворица?) Панталона, и идейное, как колдун Норандо, который одет и ведёт себя как председатель какого-нибудь комитета. Они — функционеры, одинаково безликие, хотя Норандо, в отличие от остальных, маски не носит.
Король Миллон убил священного ворона? Теперь он будет чахнуть, пока не женится на девице соответствующих характеристик (см. список в приложении). А где её найти? Похитить у колдуна. Принц Дженнаро похитил для Миллона дочь колдуна? За это должен умереть или сам Дженнаро, или Миллон. А чтобы воскресить пострадавшего, нужно убить дочь колдуна. Чем не бюрократический ад с противоречащими друг другу законами, подзаконными актами и примечаниями мелким шрифтом? Тут такой порядок, ничем не можем помочь, решение можно опротестовать не позднее семи рабочих дней, если вам срочно — пишите жалобу, отправляйте на а/я, в течение 30 суток по закону ответим. По какому закону? А какая разница!
Время от времени Панталона сбивается с учтиво-чиновнического на блатной, а свой здоровый (хаха) коллектив подбадривает формулировками типа «главное, мы — команда, коллеги» и ещё чем-то про замечательную атмосферу и социальные гарантии. В сущности, не важно, какому кодексу следовать — административному, воровскому или корпоративному, главное — следовать. И в этой конструкции гоцциевское чудо оказывается принципиально невозможным. В пьесе принцесса Армилла жертвовала собой, и всё заканчивалось хорошо. Рощин категоричен: умерла так умерла. Инструкция выполнена по пунктам — на этом все свободны, спасибо.
Гоцци презирал Гольдони за заигрывания с буржуазией, поэтому аристократы у него обычно благородны, а слуги — хитры и трусливы. А ещё упрекал оппонента в подражании французским образцам и настаивал на обращении к национальной культуре. Рощинская страна Фраттомброза имеет на гербе стилизованного орла и практикует использование газовых камер, что как бы намекает: был ещё один хороший человек, который ценил благородное сословие и ставил родную культуру превыше всего… Хладнокровно доводя до абсурда идеи Гоцци, Рощин показывает, насколько это опасно: доводить идеи до абсурда. Фанатичное следование букве любого кодекса — путь в кровавую мясорубку, из которой никакое чудо не спасёт.
А «глупый, неправдоподобный, ребяческий сюжет, разработанный с искусством, изяществом и должной обстановочностью» действительно может захватить души зрителей — только цели у этой разработки могут быть не очень приятные.
Зачем это смотреть?
То, что делает Рощин, всегда насыщено впечатляющей театральной машинерией и красиво — поэтому смотреть «Ворона» стоит хотя бы ради удовольствия. Тотальная неполиткорректность делает удовольствие немного стыдным, что только придаёт ему перца. При всей возмутительности своей конструкции эта слёзо-/смеховыжималка почему-то работает, и даже шутка, повторенная два, три, пять раз становится ровно во столько же раз смешнее. А актёры проделывают поистине титаническую работу и за неимением в арсенале мимики творят чудеса голосом и пластикой.
В общем, при поверхностном рассмотрении «Ворон» — это хорошая эмоциональная разрядка: удивился, ужаснулся, посмеялся и забыл. Но, как и любой продуманный и исправно действующий механизм, он объёмен и снабжён лесенками для внимательного изучения изнутри. Тем более полезного, что с премьеры «Ворона» в 2015 году всевозможные парткомы, всегда готовые диктовать народу ту самую букву, только растут и крепнут.
