Что делать, если тяжелое прошлое и убогое настоящее давят со страшной силой? Уйти в светлые воспоминания, начать мечтать, жестко смеяться или усиленно делать вид, что всё и так хорошо? Каждый из этих путей ведет во внутреннюю эмиграцию: только бы не замечать, насколько вокруг невыносимо.
В спектакле Ивана Комарова по пьесе Дороты Масловской реальности развернуться негде. Сцена — коробка с пятью воображаемыми комнатами, в которых царят знакомые предметы: обитая тканью старая табуретка, бледно-желтая эмалированная кастрюля, красное вытертое кресло с деревянными подлокотниками, люстра с хрустальными подвесками, унитаз с цепью от бачка. Люди лавируют в этом польско-советском антураже, привыкнув к тому, что им не хватает места и воздуха.
Герои вызывают одинаковую неловкость, хотя они совсем не похожи друг на друга. Бабушка в инвалидном кресле кормит огромного голубя и бесконечно рассказывает, как началась война. Мать в леопардовых лосинах с упоением читает журнал «Не для тебя» за апрель прошлого года, щебечет о весне, гороскопах и долгожданной поездке в никуда. Маленькая металлическая девочка со смешными косичками чеканит шаг, как солдат, и бьется головой о фанерные стены.
Полная тетка-блондинка заполняет звуком и телом всё свободное место. Истеричная барышня в черной шляпке с вуалью выкрикивает пустые сентенции. Манерный сценарист сочиняет, каким будет оскароносный фильм, который он никогда не снимет. Актер в розовом халате обнимается с унитазом и жалуется на проблемы в семье. Журналист, выглядящий как стереотипный студент математического факультета, подсовывает людям микрофон. То ли пьяный, то ли просто издевательский голос за сценой комментирует происходящее, не делая его яснее. Их всех роднит тесное, сковывающее пространство многоэтажки, страны и истории, где они вынуждены существовать.
За абсурдным и саркастичным текстом, преувеличенными эмоциями и трешовым юмором скрыто отчаяние людей, которые не реализуют свою мечту. До самого конца спектакля никто из героев не скажет правду о том, почему они не счастливы. А когда признание прозвучит, станет понятно, что весь спектакль это было очевидно без слов.
Виновата ли в их неприкаянности Вторая мировая война — постоянно звучащий нарратив страха разных поколений? Или еще с тех времен, когда Польша перестала быть империей, людей подтачивала утрата национальной гордости? Или потеря себя — это обязательное условие пост-пост-пост-пост-пост-пост-модерна, как называет его маленькая металлическая девочка? Спектакль не даст однозначного ответа, но предоставит пространство, чтобы соприкоснуться с отголоском травмы времени. Кто-то увидит в героях себя. Кто-то своих родителей. А кто-то столкнется нос к носу с собирательным образом страны — не только Польши, но и России.
Травму часто хочется проигнорировать, особенно когда не знаешь, как с ней справиться. Ложный финал спектакля подбивает поверить, что всего этого не было: бабушка не выжила в бомбежке, а значит, ее потомков не существовало на свете, и никому не было тяжело. Но если сделать вид, что проблемы нет, она никуда не исчезнет, а продолжит давить изнутри. Людей с подобными историями вокруг достаточно. Поэтому настоящий финал спектакля другой, пожалуй, самый терапевтичный из возможных. В полной темноте актеры делятся короткими, искренними историями о себе, детстве и родных, заканчивая одинаково: «У меня всё хорошо». Сложно представить, сколько еще оттенков этого «хорошо» могло бы прозвучать в рассказах зрителей, если бы им дали слово.
Этот спектакль нацелен не на понимание, а на проживание. Начав с абсурдистского отказа от невыносимой реальности, он приводит нас к единственному работающему способу принять происходящее: продолжать говорить и чувствовать по возможности честно. Это повышает шансы на то, чтобы всё действительно стало хорошо.
Автор – Мария Крашенинникова-Хайт
