Когда открываешь книгу, встречаешься не только с рассказанной историей, но и с личностью автора. А дальше, как в знаменитой цитате Сэлинджера, может захотеться позвонить ему по телефону и поболтать, как с лучшим другом, даже если его уже нет на этом свете. Скандальный американский писатель и поэт Чарльз Буковски на роль друга годится с трудом, но вот провести с ним вечер в Воронежском Камерном театре вполне возможно. Причём не с изображением, а действительно с ним, его голосом и мыслями.
Режиссёр Надя Кубайлат и художник Денис Сазонов строят спектакль в виде необычного творческого вечера. На сцене — прозрачный куб, по которому молча расхаживает всклокоченный седой старик (загримированный до восковой пропитости Михаил Гостев). Снаружи перед микрофоном — очаровательная ведущая, переводчица и интервьюер (Яна Кузина). Весь спектакль мы видим, как она ведёт с писателем односторонний диалог, преобразующийся от сдержанного уважения до цунамиподобной страсти. А он — то есть тот, кто воплощает его на сцене — просто смотрит, приходит, уходит, пьёт. От актёра мы не услышим ни единого слова, да и зачем, когда на фоне звучит голос настоящего Чарльза Буковски? Он читает свои стихи без размера и ритма — о том, как каждый вечер выкидывал радиоприёмник и разбивал им стекло, или о том, как встретил шестилетнего гения в поезде; он отвечает на вопросы и иронично переругивается с публикой, которая слушает его там, за океаном и толщей времени; но сами мы оказываемся почти что рядом с ним и узнаём его даже ближе, чем если бы взахлёб читали грязно-реалистичные рассказы или поэзию, полную тонкого понимания жизни.
Бокс, где обитает мистер Буковски, хорошо оборудован. В нём есть стол и микрофон: можно читать стихи всем, кто пришёл — с любопытством ли, восторгом или отвращением. Есть холодильник, откуда то и дело вытягивается очередная бутылка пива — не бутафорская, настоящая. Есть даже живой струнный дуэт (Геннадий Куранда, Дарья Прокопова). Они исполняют на виолончели и скрипке разную классику: Баха, Бетховена, Чайковского, которого терпеть не мог, и Сибелиуса, которого, наоборот, очень любил главный персонаж вечера. Правда, лиц музыкантов не видно, да и гендер не угадать, пока спектакль не завершится, потому что они облачены в ярко-жёлтые костюмы химзащиты и чёрные громоздкие маски, через которые периодически раздаётся дыхание Дарта Вейдера. В глубине сцены висит ещё несколько таких костюмов: чтобы в конце зрители могли зайти за автографом к мистеру Буковски, но не заразиться от него… Чем? Искусством, пьянством, специфическим отношением к жизни?
Как бы то ни было, прекрасная переводчица, подвергнувшись выжидательному обаянию «старого козла», пренебрегает защитой. Она заходит в бокс, чтобы провести интервью и понять писателя, но в процессе до неузнаваемости меняется сама. Голос Буковски почти сразу перестаёт звучать, и всё пространство заполоняют вопросы и ответы, которые проговаривает она сама. Кажется, что так должен выглядеть диалог читателя с книгой: наедине, но в совместности. Однако здесь происходит больше, чем просто разговор. Девушку закручивает страстный поток: руки её будто бы сами вытаскивают из волос шпильки и размётывают длинную рыжую гриву, затем снимают пиджак и брюки, хватают бутылку пива, обвиваются вокруг шеи писателя. Она сопротивляется своим порывам и параллельно говорит, говорит, говорит: спрашивает и сама же отвечает, как Чарльз относится к женщинам, каким было его детство, насколько автобиографичны его романы, почему он пишет стихи. Воплощение Буковски на сцене никак не препятствует, но и не способствует тому, что происходит, а просто наблюдает с интересом — как автор, персонаж которого уже написан и зажил своей жизнью. Не выдержав напора собственных страстей, девушка убегает и через минуту возвращается уже совсем другая: в открытом струящемся платье, неистовая, раскрепощённая. Она поёт джаз и открыто целует писателя. Неужели как раз от такого высвобождения животной естественности и пытались защитить жёлтые клеёнчатые костюмы и прозрачные полиэтиленовые стены? Что ж, в таком случае можно было не трудиться: искреннее знакомство с тем, кто не терпит вычурных красивостей, меняет человека изнутри, как бы тот ни старался удержаться в привычном пластмассовом мире.
Говорят, в искусстве обязательно должна быть загадка. С ней и оставляет нас спектакль: что, как, почему произошло, для чего именно так и что, в конце концов, случилось с нами? Действие заканчивается, как резко выпитый шот, но ещё какое-то время сохраняется послевкусие от этого необычного вечера. Как будто растворённый в воздухе метаавтор навёл на мир резкость, и тот стал чуть более честным: некрасивым, но органичным в своей естественности. И все, кто услышал хотя бы несколько строчек, теперь инфицированы художественно-реалистичным и безобразно-прекрасным ощущением жизни Чарльза Буковски.
