Максим Солопов очень непохож на современных молодых актёров. Он скромен, деликатен и внимателен к людям, которые его окружают. Наверное, эти качества и помогли ему создать выразительный образ чеховского Вершинина и странноватого Человека из Подольска. А ещё — внутренний аристократизм, которым редкий служитель Мельпомены может похвастаться. Ведь нарядиться в офицерский мундир и скрипучие сапоги, вовсе не означает духовно возвыситься над пошлостью реалий. А вот Максиму Солопову удаётся не подавить хрупкую духовную утончённость даже в герое современной пьесы… И так хочется верить, что этот поистине уникальный дар актёр пронесёт через всю свою творческую жизнь, а она обещает быть яркой, плодотворной и достойной!
Вы играете главную роль в премьерном спектакле театра «ОКОЛО дома Станиславского» «Человек из Подольска». Эта пьеса сейчас невероятно популярна. Вам было интересно работать с современной драматургией?
Меня просто назначили на эту роль, мы же служим в театре! (смеётся). Безусловно, интересно работать с таким материалом. Каждая работа — это открытие чего-то нового, в первую очередь, в самом себе. «При дружеском руководстве» Юрия Николаевича, как он сам любит говорить, и поставили спектакль. А соприкосновение с Юрием Николаевичем — это всегда движение вперед, вглубь или вширь своего сознания. Было хорошо!
Хорошо и… легко?
Нет, легко не было, потому что там большая часть репетиций пришлась на карантин. Нам приходилось репетировать через экран ноутбука. Вообще странное занятие! Но, между тем, мы этим занимались, и даже была сдача. Это дипломная работа Максима Громова. Хотя так и осталось не понятно, как можно театральное действие перенести в квадратики zoom…
Вы до конца разобрались в проблемах своего Человека из Подольска?
С одной стороны, вроде бы на него что-то откликается, но режиссёр считает, что я не то делаю. Он говорит: «Хотя мне нравится, всё хорошо, но не то!..» (смеётся). Поэтому, он до сих пор предлагает искать этот персонаж…
Современную драматургию любите?
Не очень, но я участвовал, например, в проектах ЦИМ. Это было необычно, здорово. Мы вместе с Ильёй Оксом делали читки современного автора. Драматурги что-то пишут, предлагают, пытаются на бумаге это выразить, а мы потом пытаемся это на сцене поставить.
Как Вы считаете — современная драматургия переживёт своё время?
Не знаю, время покажет. Мы же не знаем всех авторов XIX века, оттуда остались единицы. Но, между тем, как Вершинин говорит: «Через двести-триста лет, жизнь на земле будет невообразимо прекрасной!..» Если бы Чехов был один, он может быть и не смог бы столько написать… Волна идёт и выносит одного, но без этой волны ничего не будет.
Вы играете не только Вершинина, но и Гаева. Спектакли по Чехову, мне кажется, вышли особенными, не похожими на другие работы Юрия Николаевича. Как строился Ваш диалог с Чеховым?
Скорее Юрий Погребничко пытается построить диалог со зрителями через Чехова. А моя ситуация с Вершининым была довольно сложной. Это был срочный ввод! Юрий Николаевич мне давно предлагал роль, была пара репетиций, потом всё прервалось. А у актёра было подозрение на covid и мне сказали: «Давай… Ты же выучил всё!» Но я ничего не выучил, естественно. Буквально за два дня ввелся, поэтому комфортно не было.
А мне показалось, что Вам очень комфортно в этой роли. Особенно, когда Ваш Вершинин обращается к мужчинам, как к трём сёстрам, которых он не сразу узнаёт…
Правильно, ведь написано:«Я вас не помню, собственно…» Он приходит и говорит: «Я помню три сестры…», а там стоят три офицера. Через это, возможно, текст лучше воспринимается зрителями, когда есть сбивки, какое-то недопонимание… Любая нелогичность выдергивает из сна. Если говорить, как в жизни, зритель уснёт, уйдёт в свои мысли. А Вершинин говорит о трёх сестрах, но обращается к трём мужчинам. И зритель вдруг начинает внимательнее слушать Чехова. Мне кажется, уникальность этого места (театр «ОКОЛО», прим. ред.) в том, что Юрий Николаевич создаёт спектакли, где я по-настоящему, иногда даже впервые, начинаю слышать текст! Когда я посмотрел наших «Трёх сестёр», впервые понял: что, зачем, почему? Он не навязывает какой-то морали, нет ярких актёрских проявлений. Вроде всё так ровненько и гладенько, но в то же время за этим выступает сам Чехов! Даже такой спектакль, как «Нужна драматическая актриса», где вроде и наворочено всего, но это Островский и всё тут!
(Входит Юрий Погребничко)
Юрий Погребничко — Вы пришли на «Бег»?
Максим Солопов — Да, но его отменили…
Юрий Погребничко — А я так хотел посмотреть «Бег»… Хороший спектакль, мне нравится!
Максим Солопов — Только играем мы его не очень…
Юрий Погребничко — Ну, играете… «Бег» очень хороший спектакль! Это редкость, женщины же не бывают хорошими режиссёрами, а тут наоборот! Я даже и не знаю ещё одной женщины, хорошего режиссёра. Без дураков… Это не значит, что они не работают в этой сфере. Они организовывают хорошо, по школе работают, но без такого… чего и у мужчин не всегда бывает. А вот у неё есть! (речь идёт о режиссёре спектакля «Бег» — Александре Толстошевой, прим. ред.) Я сразу заметил, когда она сделала какой-то отрывок… Видно в ней есть ген мужской. Папа и мама ждали мальчика и имя выбрали… В детстве её звали Санёк.
Максим Солопов — Мы как раз говорили о спектаклях по Чехову. Чем они отличаются от других ваших работ…
Юрий Погребничко — Наверное, отличаются. Я-то других не видел (смеётся). Просто так получилось (уходит).
Максим Солопов — У Юрия Николаевича все нелогичности очень обоснованы. Они направлены на то, чтобы зрителя выдернуть из комфортного состояния, добиться его прямого соучастия.
Во многих спектаклях, особенно в «Трёх сёстрах», очевидно обращение в прошлое. Очень много ностальгии, грусти, даже меланхолии… Для чего используется этот приём? Чтобы вызвать ностальгию у зрителя?
В «Трёх сестрах», мы видим постоянное смешение времён. Есть три молодые и три взрослые сестры, которые всё уже пережили. Их мечта «В Москву»осуществилась или не осуществилась. Истории Чехова больше ста лет, это уже наше прошлое. Обращаясь к нему, мы оказываемся в прошлом, но говорим о будущем. Это странный момент… На сцене появляются портреты офицеров. Они где?!.. А их уже давно нет. Это фотографии реальных людей, но они уже умерли. И мы, сидя в зале, это прекрасно понимаем! Тогда у нас не возникает иллюзий по поводу того, что на сцене идёт притворство. Все сестры уже в прошлом, их дети и внуки умерли. Зритель начинает сопереживать, встраиваться в эту историю, осознавая свою конечность. Осознавая, что и у них были предки.
Вы сыграли персонажей из прошлого (Вершинин) и настоящего (Человек из Подольска). Трагедия человека как-то изменилась?
Я не знаю в чем трагедия человека. Если говорить о его конечности, то ничего не изменилось. Наверное, какие-то базовые ценности никуда не исчезают. Человек из Подольска находится в автоматической ситуации: утро, поезд, работа, поезд, дом. Он не отдаёт себе отчёт ни в чем. Идёт и идёт жизнь. А если серьезно относиться к этому: люди как задавались вопросами о смысле жизни, так и задаются сегодня. Изменилась только обстановка, в которой они живут. Вот болезни новые появляются…
У вас есть любимые партнёры в театре «ОКОЛО»?
Партнёры — это вообще отдельная история! Возвращаясь к «Трём сёстрам»… Всё получилось благодаря партнёршам! Есть мизансцена, где сёстры смотрят на меня, повернувшись спиной к зрителям. Вот, что надо было видеть! Они смотрят, а в их глазах читается: «Вот, скажи, скажи… Вот, правильно… Молодец… Вспоминай…» Я видел эти глаза и только за эти глаза держался. Это дорогого стоит! И тут все такие! Очень много зависит от партнёра. А благодаря Юрию Николаевичу, особое внимание выстраивается. Хоть и с трудом мы это реализовываем, но всё-таки. Приходя сюда, ты становишься чуть более внимательным ко всему. Это сказывается на том, как мы общаемся и на сцене, и за кулисами. Можно успеть отдать себе отчёт в том, что ты вообще разговариваешь в данную минуту, с кем ты разговариваешь… Вот мы сейчас с вами ведём диалог, но по сути: ни я вас не знаю, ни вы меня. Это сложная ситуация, на самом деле (смеётся). Я же не знаю, как мои слова у вас резонируют. Если помнить, что ты на сцене не один, а рядом другой человек, твой партнёр… Просто хотя бы помнить — уже будет хорошо!
Вы учились у Юрия Николаевича на режиссёрском отделении. Успели самостоятельно что-то поставить?
Я поставил дипломную работу «День Рождения Смирновой» и спектакль по Пелевину. Но это была групповая работа с Ильёй Оксом, Наумом Швецом и Сашей Толстошевой. Со мной чаще всего всё происходит как-то случайно, так было и с «Днём Рождения Смирновой». Я только начал здесь работать, а ко мне подходят актрисы Елена Павлова, Татьяна Лосева и Оля Бешуля: «Давай сделаем спектакль!» И мы стали репетировать, показали Юрию Николаевичу.
Он строго оценивает спектакли учеников?
Нет! На самом деле, я был потрясён его реакцией. Я параллельно в это же время репетировал в другом театре. И там тоже подключилось руководство, художественный руководитель. Я мог сравнить, как по-разному они подходят к этому. Тот художественный руководитель сразу сказал: «Нет, это всё не годится! Надо переделывать!» А теперь Юрий Николаевич… Он сказал: «Я немножко не понял режиссёрской задумки. Если хочешь, давай мы с тобой поговорим и может из этого что-то получится…». Когда он был на репетициях, подсказывал, повторяя: «Ну, если мне Максим разрешит!.. Максим, а ты как считаешь?» Этому можно только учиться! Он всегда помнит, что перед ним человек со своими мыслями, переживаниями, а не безликость, на которую можно не обращать внимания.
Я так понимаю, что оценка Юрия Николаевича для Вас невероятно важна.
Безусловно!
Какой у Вас любимый спектакль в «ОКОЛО»?
У меня странная ситуация. Я абсолютно от всех работ в восторге! Выделить что-то сложно…
Вы ранее работали ещё в театре «Сфера» и «Шалом». Удаётся сотрудничать с ними сейчас?
Нет, в «Сфере» я давно не работаю и в «Шаломе» практически тоже. Там есть один спектакль, в котором числюсь, но он давным-давно не играется. В театре идёт ремонт, они мыкаются по разным местам.
У вас есть ещё одна интересная роль в «ОКОЛО». Это Степан Копенкин в спектакле «Чевенгур». Этого персонажа принято считать странствующим Дон Кихотом! У вас есть что-то общее с ним?
Нет, я не Дон Кихот! И в нашем спектакле, Копенкин тоже не Дон Кихот. Ничего этого нет, есть отряд, который идёт из кулисы в кулису — и всё. Я видел этот спектакль только изнутри, поэтому мне сложно судить, какое он производит впечатление. Наш Копенкин стремится ответить на вопрос: «Кто я?!» Произведение Платонова огромное и его очень сложно в написанном виде перенести в театр. Там много мест действия, большой объем персонажей. У нас это всё-таки «выжимка», квинтэссенция и резкий монтаж. По-моему, Юрий Николаевич пытался не сюжет пересказать, он вообще этим не занимается, а передать дух произведения.
У Платонова написано, что «многие чувства оставались невысказанными и превращались в томление…»
Да, томление, что-то такое… Они же там коммунизм строят, это такая утопия. Строили и не построили…
(Входит Юрий Погребничко)
Максим Солопов — О чём наш «Чевенгур», Юрий Николаевич?
Юрий Погребничко — «Чевенгур»?.. о Чевенгуре (уходит).
Максим Солопов — Вот и ответ! (смеётся). У нас нет такого, что я работаю над образом, значит должен его «создавать». Скорее я его должен «обнаружить». Такой термин здесь используется. Что это такое? Что видит зритель? Он приходит и видит моё физическое тело, которое двигается и больше ничего! Он не может залезть в мои мысли. Считывает физическую оболочку и перемещение. Я как актёр должен об этом всегда помнить! Так, на стыке внимания актёра и внимания зрителя — рождается персонаж. А у последнего есть текст Платонова или Чехова, и уж что он там… Я не должен мешать своими домыслами. Разберу роль Вершинина и всё пойму! Ищу зерно роли, углубляюсь, заземляюсь, зазерняюсь, пишу биографию, вышел… И ничего не понял… Я должен находиться во внимании и произносить текст Вершинина. Всё! Режиссёр сделал монтаж и построил мизансцены, по которым передвигаюсь. Я должен быть в «нуле». Попытаться свои мысли, тревоги, переживания не тащить на сцену.
Это всегда удаётся?
Никогда! Есть стремление! Вот, допустим, Сергей Каплунов, Юрий Павлов — они приверженцы упражнения на остановку диалога, который у нас постоянно в голове происходит. Он же в основном автоматически происходит, но есть упражнения, которые позволяют это контролировать, отсекать мысли и не идти за ними. Когда ты находишься в таком внимании, ты не транслируешь ничего лишнего зрителю. Как ни странно, эти тонкие вещи улавливаются. Когда приходишь в театр и там нет такого «стыка внимания», каждый актёр начинает рассказывать что-то своё. Играют вроде бы Чехова, но ничего не понятно.
Ваша работа в киноленте «Нелюбовь» — это очередная случайность?
Да! Там была история. Я работал «помогатором»…
Есть такая должность?
Это я её так называю. Приходят актёры пробоваться, и я им помогаю на начальном этапе. Их же много нужно отсмотреть и не понятно ― кого с кем состыковывать. И вот есть такой человек, который «подбрасывает» слова. Я был за кадром, мне было легко и спокойно. Но режиссёр предложил мне самому попробовать. Развернули камеру на меня и… ничего не получилось. Я не получил главную роль, но Андрей Петрович придумал для меня другую — роль отца друга главного героя. Это эпизод, но я был рад сыграть.
В кино идут ради популярности?
Мы актёры любим, когда нас узнают. К сожалению…
Почему же к сожалению? Это мешает?
Да, мешает серьезно заниматься работой. Здорово мешает… Когда на сцене ты занят тем, что ждёшь аплодисментов — ничего и не сыграешь. В «ОКОЛО» научили с этим работать и понять, что не в этом дело. Мысли автоматически возникают, но есть какая-то осведомлённость, что с этим делать.
С каким кинорежиссёром Вы хотели бы поработать?
В моей жизни очень мало кино. Но любая встреча очень ценна для меня. Даже на какой-то эпизод, если пересекаюсь с человеком, это мне очень много даёт!
Как режиссёру, за какую пьесу хотелось взяться?
Я пока, честно говоря, режиссурой не занимаюсь. Может быть, это и не очень хорошая штука, но видя, как работают здесь, думаешь: «А что я-то буду делать?!..» Это плохо, надо пробовать, делать…
Но всё-таки это была бы классическая или современная драматургия?
Я очень плохо знаю современную драматургию, поэтому мне было бы проще ориентироваться на что-то проверенное. Допустим, Николай Гоголь, Иван Тургенев… О Шекспире я даже не думаю! В стихах… как это делать — не представляю. Это очень серьёзно! Вытаскивать Шекспира на сцену…
Совсем недавно появилась театральная премьера по пьесе Ивана Тургенева. Вы не смотрели?
К сожалению, нет.
Удаётся посещать другие театры?
Нет… Очень редко что-то смотрю. Это моя трагедия! Ничего не успеваю. Хотя нужно делать, это любопытно. Тут варишься, а там что-то совершенно другое увидишь. Новые впечатления, а они как топливо, с помощью которого можно создать что-то своё.
Рядом с театром в Вашей жизни ещё что-то сосуществует?
У меня большая семья. Это, конечно, забирает много времени. Дети маленькие, требуют внимания. Это сложно…
Семья вдохновляет или мешает актёру?
По-разному… Иной раз, когда всё хорошо — прелесть и работать хочется! Но бывают трудности, а они, как гири на тебя навешиваются, и ты их должен тащить.
Эстетика в театре «ОКОЛО» уникальная. Мне кажется, что Юрию Николаевичу удаётся рассмотреть красоту там, где её нет и быть не может. «Красота в её отсутствии» — если можно так выразиться. А что для вас значит красота? Ведь это важнейшая категория для любого художника.
Красота — это то, что тебя поражает и возвышает одновременно! Смотришь на что-то, и если это «что-то» тебя толкает дальше, приподнимает… Раз, и гирька одна упала…
У человека так много гирек?
Очень много! И вот всё… Это красота. Она может быть и в слове, благодаря которому ты стал чуть лучше, в первую очередь, для самого себя. Нужно только позволить этому случиться с тобой.
Планируется премьера в «ОКОЛО»?
Репетируем спектакль, пока он называется «Не горюй!» Он уже был здесь, это новая редакция.
На Ваш взгляд, какие проблемы существуют в современном театре?
Есть проблема в нацеленности привлечь публику и заработать денег. А из-за этого получается, что театр больше ориентирован на горизонталь — дать хлебушек артистам. Это естественные нужды театра, без которых никак… Но! Нельзя, чтобы эта горизонталь доминировала.
А в чем же тогда «вертикаль»?
Во-о-т! Нужно задаваться вопросами: «Кто я?!», «Где я нахожусь?» Конечно, можно сказать: «Ты что сумасшедший? Сидишь сейчас на диване…» Да, звучит странно. Мы не сможем сейчас поднять эти вопросы, но и без них не получится «вертикали»… Допустим, Римас Туминас говорит, что артист обязательно должен помнить, что над ним небо! Это и есть вертикальная направленность!
Вы часто об этом помните?
Иногда получается помнить… Вообще, приходя в театр, я об этом вспоминаю. Это уже автоматически происходит. Покидая театр, к сожалению, возникает горизонталь жизни. А сюда, как некоторые актёры говорят в «Заповедник», приходишь, и тебе напоминают: «Держи внимание на то, что над тобой (условно говоря) есть небо! Ты стоишь подошвами… Помни, что есть эти подошвы, есть это небо…» Тогда ты попадаешь в «здесь и сейчас», выскакивая из своих фантазий, мыслей, переживаний. Как картошку пожарить или макароны сварить — это, по большому счёту, всё иллюзии… А рядом есть тот, кто сейчас перед вами сидит. Он есть!
