Фестиваль «Дягилев P.S.» в Петербурге открылся посвящением Леониду Аркадьевичу Десятникову, названным его инициалами: «L.A.D». Спектакль-оммаж был призван поздравить современного классика с юбилеем, но из-за пандемии подоспел к его 66-му дню рождения. И получилось даже красивее — так идут образу маэстро симметричность и символичность этой цифры.
Творчество Леонида Десятникова фокусирует всю историю музыки и преломляет её иронически, не поступаясь искренностью, несомненной и пронзительной для внимательного слушателя. Поэтому сквозь все громогласные перестановки нового века оно остаётся современным и одинаково уютно чувствует себя в залах филармоний и сторис в инстаграме, в театральных постановках и киношных титрах. И воплощать его на сцене пригласили молодых хореографов, звёзд не только сегодняшних, но и завтрашних.
Максиму Петрову ещё нет тридцати; в этом году он получил «Золотую маску» и поставил в Мариинском театре мультижанровый спектакль по Стравинскому. 24-летний Максим Севагин в конце октября презентовал в МАМТе большой хореографический дебют — балет «Ромео и Джульетта» в режиссуре Константина Богомолова. Андрей Кайдановский активно ставит в Москве и делает успешную международную карьеру. Худрук балетной труппы Урал Опера Балет Вячеслав Самодуров за десять лет на своей позиции вернул уральскую труппу в первую лигу отечественного балета и привлек в театр молодую публику, а с 2015 года входит в состав жюри международных танцевальных конкурсов и фестивалей. Четыре хореографа выбирали музыку и работали независимо — поверить в это и трудно, и хочется.
Леонид Десятников — композитор-интеллектуал, создатель многослойных оксюморонов вроде симфонии «Зима священная 1949 года» для оркестра и хора в составе почти двухсот человек на слова брошюрки по английскому языку для советских пятиклассников. На долгожданное новоселье Десятников приглашает фольклорного соотечественника с балалайкой, индийца с рагой, Бетховена с увертюрой «На освящение дома» и Йозефа Гайдна с «Прощальной симфонией», а любоваться закатом зовёт Малера, Пьяццолу и клезмера — еврейского музыканта, сбежавшего то ли со свадьбы, то ли с похорон. Поэтому вечер балетов на его музыку сам по себе строится на контрастах, отражениях и противовесах. И оказывается весь про поиск баланса, про улавливание драгоценного мига абсолютной гармонии, которая дольше мига и не длится.
Путь начинается от печки в переносном и прямом смысле — от дома и родного очага с его ценностями и иллюзиями. «Три тихие пьесы» Максим Петров поставил на музыку титров к «Подмосковным вечерам» Тодоровского, вальс к спектаклю «Сверчок на печи» и «Вариации на обретение жилища». На заднем плане — медвежонок и лошадка-качалка, фикус и телевизор, шкаф, кресла и лампы — в общем, нехитрая дачная обстановка, завёрнутая как для переезда. Танцовщики с их полудетскими костюмами и классическими стопами в спокойной и соразмерной хореографии Петрова — это то ли милые видения прошлого, то ли дети на пороге взросления. В общем, получается нечто нежное про детство и домашний уют.
Но в «Подмосковных вечерах» — вольной экранизации «Леди Макбет Мценского уезда» — умильный дачный быт постепенно истекает мраком и кровью. А в основу пьесы, посвящённой новоселью, Десятников положил мотив из финала «Прощальной симфонии» Гайдна (той самой, в которой музыканты постепенно уходят вместе с инструментами). Поэтому прустовская сентиментальность оборачивается чеховской меланхолией, запакованные вещи начинают напоминать сразу и багаж трёх сестёр, и имущество из проданного в «Вишнёвом саде» имения, а потом — пустоту, оформленную ненадёжной бумагой. Мир уюта оказывается ненастоящим, гармония — придуманной.
В «Безупречной ошибке» Максима Севагина бумажный морок окончательно лишается формы, застывая облаком над сценой, а иллюзии встречаются с реальностью. Пьесу «Как старый шарманщик» Десятников написал по случаю духсотлетия со дня рождения Шуберта, чью музыку всегда видел «совершеннейшим воплощением уюта». В ней он посмотрел на песню «Шарманщик» из вокального цикла «Зимний путь» глазами исполнителя, нищего уличного музыканта. Такой она и случилась — болезненным столкновением мечты об уюте с пронизывающим холодом, мягкости летящего снега — с болью в негнущихся пальцах, нежной фортепианной округлости — с вибрирующими скрипичными стонами.
На этой грани балансирует и Севагин, ища баланс между деформированным, нарочито дисгармоничными звуком и изяществом балетных па. «Безупречная ошибка», полная томительной страсти, противопоставляется бестелесности «Трёх тихих пьес» и сама строится на противовесах: молочно сияющая кожа и густая темнота, тело, затянутое чёрной тканью, и голые рёбра с каплями пота, чёрные пальцы по белому лицу; тягучая, как у теней, пластика и чеканка фиксированных точек; изящный синхрон и саднящий рассинхрон; верх и низ, партер и воздух, пуант и полная стопа. Вслед за хореографом танцовщики проделывают путь по лезвию вовсе, казалось бы, не подходящей для танца музыки, преодолевают несовершенство живого движения, обретают равновесие… Но свет гаснет, и гармония улетучивается.
В «Вариации на обретение жилища» Десятников постепенно складывает из обломков и обрывков совершенную гайдновскую фразу, чтобы прийти к ней в финале, и его путь пролегает в том числе через бурно струящийся репетитивный фрагмент — как сквозь речные воды. Достижение гармонии требует погружения в Лету, и «Праздник уходящих» Андрея Кайдановского предлагает нам провожатого за грань земной жизни.
Его роль исполняет Игорь Булыцин, пластичный совершенно по-скрипичному, и он управляет остальными как марионетками. Музыка столь же бескомпромиссна — примерно как герой-любовник с цветком в зубах или еврейская мама. «Эскизы к закату» сплетают напыщенную нахмуренность танго и пышные клезмерские извивы, щемящий стон скрипки и угасающий паровозный ритм духовых. Это обязывает: сочетая комическую эксцентрику и потустороннюю плавность, персонажи утрированно радуются и грустят, любят, подозревают, ссорятся и декорируют драматичные музыкальные акценты, застреливаясь из пальцев.
Получается почти немое кино, искромётная трагикомедия со свадьбами и похоронами — с одной стороны, про то, что значит простить и отпустить прошлое, с другой — про бренность жизни в целом. Две траурные гвоздики, с болью отбрасываемые в начале, в финале занимают своё место в забавной и загадочной конструкции из металлических обломков, перьев и лампочек, которая опускается, скрывая исчезающих героев. Так ирония побеждает смерть, а «река времён в своём стремленьи уносит все дела людей…» и оставляет потомков теряться в догадках относительно наследия той или иной степени фрагментарности.
Акростихом Державина про реку заканчивается кантата «Дар», которую в качестве основы для одноимённого опуса выбирает Вячеслав Самодуров. Танцовщики, одетые в телесные трико, здесь выглядят как материал, послушный его замыслу и способный на всё. Под хоровое исполнение песен на стихи Державина, противопоставляя лёгкость движений тяжеловесности слога, они становятся ветром и водой, ветвями и птицами, поршнями и деталями механизмов, из эфемерных созданий на пуантах превращаются в бодрых физкультурников, а потом в участников ритуала с приветом «Весне священной»…
Как будто через исследование возможностей собственного тела и воспроизводство неких образцов прорываются к полной свободе, к стихийной природе творчества — той самой гармонии, лежащей вне времени и пространства, а значит, вечной.
В одном из интервью на вопрос о закономерностях своей творческой биографии Десятников сказал, что свои цели и задачи всегда понимал только задним числом, а то, что он считал привнесённым свою музыку, оказывается, было в ней с самого начала. Так, «лад» — ключевое понятие в учении о музыкальной гармонии, всегда было зашифровано в инициалах Десятникова. Так и «L.A.D» складывается во фрактальный сюжет поиска и обретения гармонии уже после финальных аплодисментов. И случайность этого совершенства делает его ещё более магическим и ценным.
