Греческий инструменталист и композитор Йоргос Калудис дал на Дягилевском фестивале мастер-класс и три концерта для критской лиры: рассветный в Пермской художественной галерее, совместный с ансамблем musicAeterna 4 в Органном зале Пермской филармонии и — почти под занавес — ночной в Доме Дягилева.
Критская лира — это один из древнейших музыкальных инструментов, родная сестра византийской лиры IX века, от которой пошли европейские смычковые. Будучи частью локальной культуры, обделенная вниманием профессиональных музыкантов, она сохранила форму, традиции исполнения и нестандартный способ звукоизвлечения: ее струны не прижимают пальцами к деке, а захватывают ногтями с внутренней стороны. Получается непривычный тон — звенящий и как будто разреженный.
За почти 20 лет изучения этого уникального инструмента Калудис добавил ему одну струну и усовершенствовал технику игры, а исполняет он собственные транскрипции произведений разных эпох. Так что пятьсот и тысячу лет назад лира, наверное, звучала иначе. Но программа La rêveuse (то есть «Мечтатель»), призванная показать ее богатые возможности и составленная из произведений от X до XVIII века, от латинского церковного гимна до английской песенки и барочного концерта — оказывается настоящим телепортом в прежние эпохи.
Представьте себе: темный зал с окнами под потолком, свет двух оранжевых ламп. В простенке между потемневшими портретами, в окружении слушателей — музыкант склонил кудрявую голову над изящным инструментом, похожим на разрезанный плод с двумя косточками.
Музыка ткет знойное марево, окутывает прохладными вуалями, строит из гармоний лабиринты, ведет в церемонном танце, гарцует горделиво, выдает то арабский извив, то совершенно вивальдиевскую трель, а исполнитель иногда подпевает ей благородным, как будто с проседью, баритоном… И окна Дома Дягилева начинают казаться бойницами, а не видные из-за спин других слушателей лампы — то ли факелами, то ли свечами. Так, что становится легко представить себе прошлое, когда не было ни аудиостримингов с наушниками, ни вообще электричества, а люди в небольших городках и замках собирались по вечерам, чтобы послушать странствующего музыканта со странными песнями, томящими сердце тоской по неведомому.
А потом, заразившись мечтательностью своего провожатого сквозь эпохи, впору загрустить по временам, когда нас не было, но были чистые страсти, истовая вера, возвышенная любовь, рыцари на конях и длинноволосые девы за зубцами башен… В общем, зачароваться прошлым. Что вовсе не про романтические иллюзии и самообман — скорее про способность искусства сохранять для нас красоту, очищая ее от всего неважного и ненужного.
Кстати, о превратностях этого самого сохранения. Музыка эфемерна, а ее носители хрупки — но она живет сотни и тысячи лет. Почему? Потому что ее берегут и передают как драгоценность: записанные знаками чувства, понятные хоть в 2023-ем, хоть в 1023-ем. Ведь те люди, что слушали кудрявого бродягу при свете факелов, явно думали о другом — но чувствовали то же самое.
Мы сидим и лежим на полу, застеленном коврами: группками, парами в обнимку и по отдельности. Кто-то качает головой, кто-то слегка отбивает такт, кто-то всхлипывает растроганно, кто-то уснул и даже похрапывает (на девятый день фестиваля — не удивительно). И сначала это отвлекает, а потом начинает помогать. Потому что напоминает задолго до нас забытое: музыка — это про общность и совместное переживание.
А когда во время биса лира неожиданно начинает петь человеческим голосом и откуда-то из зала поднимаются девушки, которые оказываются вокалистками из musicAeterna4 — всё складывается окончательно: настоящая музыка делается вместе.
И кажется, что именно так ее нужно слушать всегда. В темноте, не стесняя реакций необходимостью сохранять лицо, а тела — определенной позой, и обязательно в компании — чтобы чувствовать соседа и вместе с ним. А если аплодировать — то всем в такт, под музыку, вкладывая в нее что-то от себя.
