Многие ещё помнят времена, когда само слово «эпидемия» ассоциировалось с Милой Йовович в маленьком красном платье и доберманами с облезшей шкурой. Время внесло свои корректировки, и жирно загримированные зомби промаршировали в небытие. Теперь эпидемия – привлекательная декорация для истории любого толка, но всё чаще – для размышлений автора о вечном. Наравне с измученным магическим реализмом она превратилась в золотое яблоко, с тем разве что отличием от мифа, что дорогу к желанному саду найти уже нетрудно. Ведь любые сюжетные дыры можно без труда залатать, если твой персонаж, например, внезапно воспарит, отрастив крылья, а фоном всё население города метафорически ослепнет. Так в неумелых руках плод бессмертия может оказаться мишурой, ещё одним инструментом для привлечения внимания к роману, который нужно было украсить бюджетно, но сердито. Впрочем, кому-то наверняка удастся избежать пошлости, даже апеллируя к старым, как мир, сюжетным аркам. Оба романа из сегодняшней подборки используют эпидемию, как символ, а не смысловое ядро композиции, но реализовать этот приём как изящное приглашение к диалогу выходит лишь у одной из книг.
«Когда солнце погасло», Янь Лянькэ
Этот роман, как верно выразилась переводчица Лянькэ Алина Перлова, с «вывихнутым», но невероятно живым языком невозможно прочесть без лёгкой степени литературного опьянения. Виной ли тому ненадёжный рассказчик – умственно отсталый мальчик Няньнянь? Или это талант автора создавать реальность сколько дурманящую, столько и пугающую? Как бы там ни было, «Когда солнце погасло» – мрачная, плотная, в высшей степени кинематографичная история.
Гаотянь накрывает эпидемия сомнанбулизма: люди «снобродят» и воплощают все свои сдерживаемые наяву порывы. Почти поминутную хронику этих событий читатель получает от Няньняня, мальчика-подростка, рассказывающего всё, что видит и помнит, с неподкупаемой простотой. Он также большой поклонник и преданный читатель Янь Лянькэ, который существует внутри своего же романа в момент творческого кризиса. Няньнянь свидетельствует перед богами все ужасы, увиденные в ночь эпидемии, и заодно молит о вдохновении для любимого китайского писателя.
В переводе романа сохраняется ровная, баюкающая интонация автора: в тексте нет вопросительных и восклицательных знаков. Возможно, потому что это попытка сымитировать рассказ аутиста – речь монотонную, механическую, маловариативную по темпу и громкости. В такой подаче особенно жуткими кажутся даже не хроники снобродства, прокатившегося по деревне волной насилия, а история расцвета местного крематория. Отец Няньняня долгое время промышлял доносами, получая неприлично хорошие вознаграждения за сообщения о семьях, которые пытаются захоронить тело погибшего родственника согласно традициям. За нарушителями закона «о сохранении земли для потомков» выезжала бригада, чтобы изъять труп и кремировать его принудительно. Мрачное, молчаливое противостояние крематория и жителей, плотно закрывавших двери и окна в доме с покойником в надежде почтить усопшего, обрамляет историю о снобродцах медленным кипением, словно ненависти и горю нужен был срок настояться.
Устами рассказчика Лянькэ признаётся своему читателю, что все его романы о народном гневе. «А вообще, если и есть что хорошее в его книгах, так это одна и та же деревня, о которой он не устает рассказывать, и каждая его книга – песня вечной печали о наших людях, о земле, о домах, и нет той песне ни конца ни края. И каждая его книга – мелодия соны, чтобы оплакать и дерево, и травинку, и человека». Собственно, статус нежелательного писателя на родине Лянькэ так и снискал: «очернил действительность», обнажив звенящий нерв в «Снах деревни Динчжуан». Партию не впечатлил сюжет об эпидемии ВИЧ в девяностые годы, вспыхнувшей после появления «кровпунктов», куда крестьяне ринулись в надежде заработать хоть немного.
Рассказывая о запретных в современной китайской литературе темах, Алина Перлова упоминает общую тенденцию: сегодня строго рекомендовано воспевать красоту родного края и поменьше копаться в ужасах прошлого. В контексте этих ограничений Лянькэ безнадёжно проиграл и в повестку не вписался со своей опротивевшей рефлексией и неумением вовремя ввернуть «было же и хорошее».
Что примечательно, рассказчик в «Снах деревни Динчжуан» – тоже мальчик-подросток, а ритм истории такой же подчёркнуто монотонный, с отсылкой к манере традиционных китайских сказок. «Когда солнце погасло» рифмуется со «Снами», как будто нарастает на тот же литературный каркас. Одна эпидемия за другой: настоящая болезнь, о которой слишком страшно и неугодно вспоминать, и метафорическое снобродство, за которое, как злобно иронизирует автор, государство уже не сможет наказать, пока не издало законов, контролирующих бессознательное. Всё это сливается в повествование безрадостное, пропитанное насилием, отчаянием и, может, щепоткой магии, чтобы оттенить палитру безнадежности.
«Фаза-3», Оса Эриксдоттер
Группа учёных изобретает уникальный состав для борьбы с болезнью Альцгеймера. «Re-cognize» показывает настолько обнадеживающие результаты, что клинические испытания форсируют, желая как можно быстрее перейти к третьей фазе – тестам на людях. Препарат гиперболизировано чудотворен и возвращает память даже тем пациентам, кто уже давно забывает имена близких.
Поскольку успех от лечения ошеломителен, мерами предосторожности начинают пренебрегать. Ни тревожные звоночки во время исследований на мышах, ни даже новости из дома престарелых, где пациент после лечения «Re-cognize» нанёс смертельные ножевые ранения четырём постояльцам, не останавливают учёных. Все так боятся заморозки проекта, что предпочитают игнорировать очевидное: лекарство, может, и борется с амилоидными бляшками в головном мозге, стирая их, словно ластик, но при этом явно активирует центры, отвечающие за агрессивное поведение.
Иллюзии чудесного открытия суждено лопнуть мыльным пузырём, когда появятся новые эпизоды бойни. Эпидемия вспышек ярости начинает распространяться, как пышно растущая плесень: с каждым разом инциденты будут становиться всё более кровавыми и масштабными, а скрыть от мира, что каждый из убийц проходил лечение «Re-cognizе» уже не выйдет. Придётся не только признать, что исцелённый Альцгеймер может стать проклятием, но и разгадать медицинскую загадку: что именно ломается в человеческом мозге, если запретить ему смерть через забвение?
«Фаза-3» открывает дискуссию о старости как об уродливом венце жизни. Неподанный стакан воды ощущается острее, если рассуждать о нём не в счастливые тридцать, а в унылые семьдесят. Оказывается, что даже возможность вспомнить имя жены – уже роскошь, за которую предстояло побороться учёным всего мира. В постоянном соревновании за попытки улучшить качество жизни несколько затерялась сама жизнь: героям, оказавшимся в эпицентре скандала с «Re-cognize» приходится вспомнить, что помимо суеты с бесконечными обследованиями и инъекциями, они могут предложить своим родителям совместный отпуск и крепкие объятия, что, конечно, не лекарство от смерти, но гораздо более эффективный способ сказать о любви и страхе перед возможной потерей.
Оса Эриксдоттер написала непропорционально большой роман о болезни Альцгеймера, который попытался вместить в себя такое количество персонажей, что даже к финалу не успеваешь толком познакомиться с каждым из них. При этом треть объёма книги посвящена деталям настолько незначительным, что каждый раз немного теряешься, узнавая любимую марку минералки любовницы героя, или толщину хвоста соседского золотистого ретривера, или что идёт в комплекте к сумке Фенди, приобретённой на барахолке. Этот калейдоскоп мелочей запускается в первой главе, чтобы не остановиться никогда. Эриксдоттер так любит лоскутное повествование, что переключается между сюжетными линиями с энтузиазмом ребёнка, которому впервые вручили пульт от телевизора. В фокусе внимания оказались завтраки, походы в душ, разрезания тостов на ровные треугольники и прочая околобытовая, не облагороженная смыслом канитель.
Если между довольно тривиальными рассуждениями об уродливых масках смерти и вольным цитированием Джона Ронсона об успешности психопатов на руководящих должностях можно было бы вырезать всю смысловую жвачку из бесконечных наливаний кофе в чашку и долгих взглядов на проносящиеся за окном автомобиля деревья, то в сухом остатке получилось бы короткое и несколько сбивчивое эссе о том, что старость – это грустно. Но с нами медицина, и она обязательно разберётся.