«Дом листьев без стен, или как я встретил ваш экзистенциальный ужас»
Четвёртая стена в новом романе Карины Шаинян полупрозрачна: сквозь тонкую вуаль читателю видны галлюцинаторно-красивые пейзажи тайги, массивы Алтайских гор и едва различимые тени потусторонних существ. Магические слои здесь деликатно перемежаются с гиперреализмом:
«Я засыпаю в кипящий суп макароны, забрасываю зелень. Принюхиваюсь, перебирая свои пакетики. Чёрный перец, толика корицы, чабрец. Кориандр? На мощный запах копчёной дичи хорошо бы легли две-три можжевеловых ягоды, но искать их уже негде. Я сдвигаю котелок в сторону, накрываю его и выпрямляюсь.
Великанское горловое пение всё ближе».
История берёт начало на конной базе «Кайчи» (примеч.: кайчи – народные поэты, сказители, исполняющие алтайский героический эпос). Очередная группа туристов возвращается из похода и обнаруживает, что среди них не хватает одного человека. За Асей, вероятно задержавшейся на спуске, отправляется Катя. Она давно работает в «Кайчи», сопровождает туристов на конных экскурсиях и готовит для них в походах. Катю ведёт не столько беспокойство, сколько ощущение сбоящей реальности. Пропажа Аси так мало взволновала людей на базе, словно они почти сразу забыли о её существовании. Согласно местным легендам, такое случается в преддверии появления Саспыги — мистического зверя с дурманяще вкусным мясом. «Людей вдруг в тайге забывают ни с того, ни с сего», — вспоминает Катя.
Впрочем, обнаруженная Ася не выглядит потерянной. Она намеренно отбилась от группы и, кажется, не собирается возвращаться к жизни, из которой её медленно вымарывает новая реальность. Так начинается одиссея Кати и Аси — крестовый поход из точки забвения в точку неизвестности.
Пространство, в которое помещены персонажи Карины Шаинян, отличается пугающей красотой. Чем дальше они от базы, тем более неземными становятся палитры, более мифологическими пейзажи.
«Гроза валится на нас, как цунами, лилово-чёрная, разбухшая, клубящаяся болезненно жёлтой опушкой. Гроза волочит пурпурное брюхо по лесистому склону, оставляя на нём призрачные обрывки шкуры. Толстая молния взрезает её мохнатый бок, и — ожидание не спасает — я приседаю, прогибаясь от грохота, распоровшего небо».
Катя и Ася проживают состояние эйфории от движения по несуществующему маршруту, по невозможным ущельям, при этом каждая из пары сталкивается с отрезвляющей правдой: эти места не могут быть настоящими, люди, которых они встречают, выглядят, как часть галлюцинации. Героини пытаются, но не могут высказать свои страхи вслух. Ася даже использует определение, которое диагностически точно определяет происходящее, — раньше ей приходилось «вговаривать себя в реальность», настолько незаметной она была в прошлой жизни, а теперь новая реальность почти насильно инкрустировала в себя Асю и Катю.
Похожий, будоражащий литературный приём использовал Данилевский в «Доме листьев». В его случае главные герои вместе с читателем обнаруживают абсурдный диссонанс между реальностью и происходящим: площадь дома, в который заселяются персонажи, таинственным образом меняется. На плане как будто не учтена одна маленькая и очень тёмная кладовая, которая, впрочем, тоже периодически изменяется в объёмах. Исследование дома происходит постепенно, и когда перед главным героем открывается спуск по винтовой лестнице в самую пасть бездны, уже невозможно отличить объективное от иллюзорного. Настоящий же ужас постигает читателя, когда он обнаруживает, что всё это время через массивы текста ему подавали сигнал «SOS» азбукой Морзе, — это крик о помощи из будущего или зловещее предупреждение, если будет угодно.
В «Саспыге» есть множество похожих элементов, инфицированных безумием. Перед каждой главой приведено несколько фактов о тайге, в которые постепенно просачиваются микродозы пугающей правды («лишайник на камнях бывает серый, чёрный, жёлтый и оранжевый, смотря какого цвета были глаза птицы, увидевшей это место первой»; «живые, оказавшись в мире мёртвых, причиняют вред его обитателям»). Катя же периодически прерывает повествование, выпадая из происходящего в воспоминания (сны? галлюцинации?). За скобками в тексте остаются кровь, охота, сажа на руках, чистый, концентрированный страх.
Но ключевое отличие романа Шаинян — отсутствие стен. Гораздо труднее проконтролировать метаморфозы неограниченно большого пространства, превратить его в лиминальное. Мы привыкли, что концепция liminal space работает только с пустыми бассейнами, безлюдными супермаркетами и бесконечно длинными холлами отелей, но «Саспыга» доказывает своим примером, что похожий эффект можно создать даже в горах Алтая.
Роман выстроен по законам архитектуры сновидения: аритмичный, пугающе-реалистичный с постоянно ускользающей от взгляда дымкой абсурда. Читатель догадывается, что спит (или бодрствует изнутри сна персонажей?), но постоянно теряет эту мысль, уносимый потоком истории. Ощущение «тряской адреналиновой невесомости» постоянно подпитывается трудным тестированием реальности: сначала всё кажется предельно нормальным, а потом у костра появляется свежий — очень свежий — хлеб.
Катя говорит про это так: «Раскалённое небо трамбует мой затылок. Небо рычит на меня». Так «Саспыга» едва слышно рычит на читателя, напоминает ему: ты не наблюдатель. Ты не в безопасности. Это не Катины сигареты заканчиваются. Этот обратный отсчёт для тебя, он ведёт тебя к неумолимому осознанию, к правде, которую ты знаешь, но не говоришь вслух (или — не можешь сказать).
