По своему обыкновению улавливать и воплощать то, что носится в воздухе, Дягилевский-2022 увенчался Апокалипсисом. Главным событием фестиваля стала премьера хоровой оперы-мистерии Карла Орфа De Temporum fine comoedia — «Комедия на конец времени». И количество физически ощутимой энергии, которое оркестр и хор musicAeterna сконцентрировали в пространстве корпуса «А» Завода Шпагина, кажется, справилось с задачей перезапустить время для большинства присутствующих.
Постановка режиссёра-дебютанта Анны Гусевой вышла простой и эмблематически ясной — конструкция тоньше и сложнее просто не выдержала бы масштаба. Тем более, что первоисточник заповедовал не усложнять.
Музыка Карла Орфа, знакомого каждому по первым аккордам пролога O, Fortuna! из кантаты Carmina Burana, контрастна, красочна и внеэмоциональна. Орф черпал вдохновение в древней культуре: византийском духовном пении и григорианике, народных танцевальных и ритуальных ритмах. В своем движении к истокам он первым из композиторов начал сознательно и радикально упрощать музыкальный язык: отказался от полифонии и разработки тем, сосредоточился на остинатных формулах (то есть построенных на повторении), постепенно удалял из оркестра скрипки и увеличивал количество ударных, в том числе экзотических.
«Комедия на конец времени» — последнее сочинение Орфа, на которое у него ушло десять лет, — соединила все его привязанности и возвела их в степень, соответствующую поводу: со всем светом не покончишь, не собрав его на одной сцене. Для исполнения «Комедии» нужно 20 солистов, два чтеца, три хора и детский хор, шестерной состав духовых, дублированные ударные, три арфы, три рояля плюс церковный и электрический органы, челеста, литофон, стеклянная гармоника и ветровая машина, индонезийский ангклунг, ближневосточные дарбуки, кубинская конга, японский храмовый гонг добачи… В общем, с одной стороны, светопреставление по Орфу — это невероятно сложно и трудоемко.
С другой — очень просто. Аскетически строгая партитура и насыщенный повторами текст призваны донести до зрителя одну-единственную мысль: каждый получит прощение, если искренне этого захочет. Можно себе представить, насколько она была выстрадана и важна для Орфа в свете неоднозначной истории его взаимоотношений с нацистским руководством Германии. Благодаря связи с Сопротивлением, после Второй Мировой он получил от Контрольного совета по денацификации статус «Приемлемый» и избежал преследования, сохранив репутацию одного из главных немецких композиторов. Однако он не выступал против политики Гитлера и даже сотрудничал с властями — например, по заказу мэра Франкфурта написал музыку для «Сна в летнюю ночь» вместо сочиненной евреем Мендельсоном.
Чтобы передать сюжет «Комедии», достаточно трех предложений. Сивиллы предрекают Конец света, отшельники-анахореты утверждают необходимость покаяния, последние люди мучаются при приближении Конца света и просят у Бога милости. Конец света происходит. Люцифер кается как главный грешник, ответственный за все зло мира — и это позволяет человечеству получить прощение.
«Комедия» отменяет время и пространство: пророчества сивилл, предчувствия анахоретов и страдания последних людей находятся в одной плоскости; греческий, латынь, немецкий, к которым в постановке прибавляется и русский, соседствуют и перемешиваются. Все явленное нам в культуре время человечества оказывается бесконечно длящимся моментом перед Страшным судом.
Зритель ощущает его неизбежность каждой клеткой тела — в мерных голосах ударных, в повторении музыкальных фраз, в близости громады оркестра, которая до поры бережет мощь. Напряжение нарастает: от округлого, текучего звучания сивилл, похожего вуаль, наколотую на золотые гвозди звонких ударов — через ураганный гром барабанов, сопровождающий речитатив анахоретов — к колоссальному финальному хору, который обрушивается в зал, безжалостно впечатывая аудиторию в спинки стульев. Паузы и затемнения здесь не менее громки и эффектны, чем звуки и картины, рельеф аудиальной и визуальной фактуры почти осязаем.
Светопреставление — последнее представление — свершается как бы в перевернутом античном амфитеатре — с хором на зрительских местах. Сивиллы и анахореты — на орхестре. Между ними и хором — скена, помещение для переодевания актёров, только не деревянное, а стеклянное — это как бы человеческий мир, где, в отличие от остального сценического пространства, существует время. Только в обратной хронологии: культурные и временные слои снимаются один за другим.
Раз: современные социальные науки в руках политтехнологов и СМИ. Женщина в строгом, но эффектном алом костюме обводит красной краской по стеклу силуэт простого работяги, который это стекло только что отмыл. Потом люди в белых рубашках раздевают его и со звериной жестокостью, как куклу, таскают по сцене, после чего избавляются от тела, поднимая над головами знамя с его портретом. Распятие для нас давно уже стало будничным событием.
Два: европейская классическая философия. Анахореты по-немецки просят Господа послать им сон. И он, судя по всему, посылает — но это тот сон разума, который рождает чудовищ. Сначала на волю вырывается черная птица как будто с одноименного офорта Гойи. Или, может быть, из стихотворения По, одного из романтиков, вымостивших дорогу в мир для Сверхчеловека? А потом проливается кровь — много крови. И в следующей части последние люди просят уже пробуждения от кошмаров.
Три: культура Возрождения. Сюжет Орфа воплощается в последовательности картин, монументальных, как храмовые фрески, с отсылками или прямыми цитатами из множества шедевров живописи — от «Сотворения Адама» Рафаэля до «Тайной вечери» Да Винчи и «Страшного суда» Босха.
Четыре: Античность. Фигуры последних людей по цветам и силуэтам напоминают рисунки на греческих амфорах. А потом человечество превращается в месиво — в глину, из которой оно вышло. Подлинно новое начало возможно только после подлинного конца.
Во всем этом нет мерзости разложения — только чистая красота. Неуязвимая, но бессильная. Сминая великолепие мировой культуры в комок глины, «Комедия» Анны Гусевой как будто заключает: красота не может никому помочь и ничего изменить (интересное резюме для фестиваля искусств, на который многие приехали именно что спасаться от реальности). Все это время — весь бесконечный миг перед концом света — она была и остается для нас или сном, затуманивающим взгляд, или повязкой на язву, которую нужно лечить. Как лечить? Покаянием. Слишком просто, да? На самом деле, наоборот.
«Дьявол повсюду — так бог повелел», — повторяют анахореты. Что же, человек совсем ни в чем не виноват — это злые силы морочат, им и каяться? Ну уж нет.
Роль Люцифера в постановке играет маленькая рыжеволосая девочка — несмышленыш, как бы не способный творить зло. Самый безобидный внешне персонаж на сцене, она несет с собой только боль и кровавое безумие. Эта замена падшего ангела в латах, рогах и когтях на невинного ребенка как будто разворачивает махину «Комедии» к каждому зрителю лично — и вся история неожиданно теряет абстрактность и получается про отрицание зла в себе. И про ответственность — но не коллективную, о которой сейчас столько говорится, а персональную. Ты сам про себя знаешь, за что, даже если не признаешься в этом.
В конце, который может наступить в любой момент, ничто не будет важно — ни общество, ни философия, ни культура, ни чье-либо мнение (например, Контрольных советов, раздающих статусы). Только то, способен ли ты быть честным с собой, понимаешь ли, что натворил, и можешь ли по-настоящему покаяться.
Люцифер находит в себе эту смелость. Христос, который поднимается на сцену, чтобы воссоединиться с ним, видит свое отражение в кровавом пятне, как бы принимая все, что было сделано. Так Христос и Люцифер выступают неразделимыми антагонистами, составляющими человеческой души. Ты — ребенок, который творит зло, не сознавая своей ответственности. Но беспорочный Спаситель — тоже ты.
В Зальцбурге, который станет следующим эпицентром Апокалипсиса, — здесь «Комедию на конец времени» сыграют в Фестшпильхаусе, где в 1973 году состоялась ее премьера — постановкой будет руководить уже режиссер Ромео Кастеллуччи. Он не верит в Бога, зато его интересуют физиология, эстетика разложения и материальный образ смерти — так что эта опера может получиться совсем другой. А может, и нет. Как бы то ни было, мы в России, кажется, увидели именно то, что должны были увидеть.
