Дима и Яна Мамоновы — независимые режиссер и продюсер. Вместе они придумали и поставили иммерсивное шоу «Во имя любви», которое покажут 8 и 9 марта в пространстве Gaika Space в Петербурге. И утверждают, что их проект — совсем не то, что мы привыкли видеть и понимать под словом «иммерсив». Мы, конечно, не могли такое пропустить. Заловили Диму и Яну между репетициями и расспросили про иммерсивность, психологию в театре и то, как одной паре сделать проект на 40 человек команды с вокалом, эквилибром и шубами из цветов.
Алёна Мороз: Иммерсивность — это модное слово, им сейчас что-только не называют. Что это значит в вашем случае?
Дима Мамонов: Иммерсивностью сейчас называют разрушение четвертой стены — хотя часто ее даже не разрушают, она остается, даже если зрители могут походить вокруг актеров. Для нас это значит то, что зритель не просто наблюдает и подглядывает — он влияет на ход сюжета, участвует в каких-то сценах, в том числе ключевых.
Наша цель — дать зрителю возможность стать важным в истории, позволить ему эмоционально подключиться самым комфортным для него способом. Это про эмпатию, люди нужны нам не для мебели. Для нас важно отталкиваться не от необходимости: пошли, будем танцевать, а от настроения человека — хочет ли он? И зачастую даже предугадать, не задавая вопрос. Чтобы у человека не было тягостного ощущения, как будто его в цирке вызвали лопнуть шарик.
Яна Мамонова: В первой части спектакля действие происходит параллельно в двух залах и зритель выбирает, в какой бар пойти — условно мужской или условно женский. У нас, кстати, была идея разделить зрителей в зависимости от пола, но потом мы подумали, что пары, которые впервые на мероприятии такого формата, могут постесняться и не захотеть разделяться.
В одном баре — вечеринка-караоке, где девчонки отмечают развод одной из подруг. Такая типичная женская тусовка: шампанское, «ю-ху», «мужики — козлы»… Там происходит активное действие. А во втором мужчины собрались, чтобы выпить пива — и они тоже говорят про любовь, но со своей точки зрения, возможно, не самой эстетичной. Там приглушенный свет, игровая зона, вокалистка, чуть более пессимистичная атмосфера и нет ощущения праздника жизни. Это вариант для тех, кто или в первый раз на иммерсивном шоу, или не хочет, чтобы его сильно вовлекали.
Д: То есть зритель выбирает, какое у него сегодня настроение — экстраверт он или интроверт, хочет потусить на вечеринке или посидеть в баре. От этого решения многое зависит в восприятии дальнейшего спектакля. Вторая часть менее подвижна с точки зрения взаимодействия, но она тоже подразумевает подключение. Есть моменты, когда актеры ищут у зрителей помощи и надеются на отдачу.
Но, возможно, что-то будет меняться. В этом сложность иммерсивного формата — здесь всё зависит от людей.
А: А что еще сложного или необычного в постановке иммерсивного спектакля?
Д: Первое, как я уже сказал — что очень многое зависит от настроения зрителей, их включенности, их желания. Поэтому мы крупно пишем на афише: «иммерсивное шоу». Судя по опыту Gastroshow, которое я делал в составе большой команды, примерно 3% людей не читают афиши и на самом деле не хотят взаимодействия.
Второй нюанс — то, что артисты с классическим образованием не привыкли взаимодействовать с залом. То есть это либо детский интерактив: «Давайте, дети, повторим заклинание все вместе!», либо четвертая стена, либо какие-то апарты — но это всегда очень маленький процент взаимодействия. Поэтому мы подбирали людей не только с театральным опытом, но и с актерской гибкостью, умением быстро подстраиваться под экстренные обстоятельства. На кастинге так их проверяли: давали километровый текст и минуту времени, чтобы они поняли суть и исходя из нее могли импровизировать.
Когда твой партнер — зритель, он может ответить или сделать что угодно. Например, сказать «отвали». А на Gastroshow было такое: зрители за два часа начинали чувствовать артистов настолько «своими», что звали их продолжать вечеринку в клуб.
Зрители привыкли сидеть и смотреть, и когда они попадают внутрь процесса — это обычно действует очень сильно. При этом есть и такие люди, которым комфортно просто смотреть. Поэтому в первом акте мы проводим сбор психологического анамнеза, если можно так сказать, чтобы понять, кто готов и открыт к общению, а кого нельзя трогать.
А: А как работать с артистами, чтобы они могли существовать в таком режиме?
Д: Тренировать! Мы делаем открытые репетиции и пресс-показы, чтобы они пробовали общаться с разными людьми. Нам повезло: у нас есть артисты, которые имеют опыт игры в иммерсивных шоу. Главный герой, Роман Вебер, который больше всех общается с аудиторией, играл во всех шоу Мигеля: «Безликих», «Вернувшихся», «Письмах» и «Превращении». С ним и с некоторыми другими артистами мы работали в частных иммерсивных проектах.
А: Получается, что один показ может сильно отличаться от другого?
Д: Буквально каждый раз как новый. Тем более, что сегодня зритель может выбрать караоке, а завтра бар — и посмотреть две разные истории: как бы с женской и с мужской точки зрения.
А: На что вы опирались, когда работали над проектом — теоретически и практически? На шоу Мигеля, на постановки Punchdrunk?
Д: Главным образом на собственный опыт. Основным референсом было Gastroshow — иммерсивное гастрономическое шоу в Москве. Мы выпустили три, четвертое не состоялось прошлой осенью. Я сначала работал там как актер, потом как второй режиссер, прожил это изнутри и снаружи — и уже понимаю поведение зрителей и могу корректировать работу актеров. У меня есть и частные проекты — многие вещи мы проверяли там, это все копилка опыта.
У нас не было задачи создать серьезный спектакль с большой теоретической основой. В первую очередь наше шоу — развлечение. Нам кажется, что сейчас это правильный путь: отвлечь зрителя, дать ему насладиться жизнью, человеком рядом, провести прекрасный вечер, послушать хорошую музыку, посмотреть красивую картинку. Конечно, у нас есть и боль, и драма, но все заканчивается хорошо.
А: В иммерсивных проектах и променадах, когда ты перемещаешься из локации в локацию, все часто происходит одновременно — так, что ты упускаешь часть действия. У вас не так?
Д: Для меня сложна эта механика — когда нет единой внутренней драматургии и ты собираешь действие по кускам. Это хорошо в первые 30 минут, когда пространство ново, а что дальше? Я выпускник сильной психологической актерской школы. Для меня важна психологическая составляющая и хороший сюжет.
У нас первый акт, который происходит одновременно в двух залах — это как бы предыстории героев, он не связан с основным сюжетом. То есть вне зависимости от того, где ты был, ты не упустишь ничего критически важного.
А: Можно ли сказать, что вы делаете что-то новое или качественно другое по сравнению с прочими иммерсивными проектами?
Д: Мы пробуем. Я беру от театра и от шоу то, что для меня ценно, и отбрасываю то, что мне не нравится. От шоу беру красивые костюмы, номера, вокал, танцы — синтез искусств. Но главное — работу с пространством. Мы долго искали площадку, проехали около пятнадцати — от церквей с кладбищем до клубов и баров — прежде чем выбрали Gaika Space. Нам повезло, там есть и сцена, и балконы, и огромный бар, который важнейшая локация, почти действующее лицо. Нам хотелось уйти от театральности в плане площадки. Чтобы действие было объемным и происходило вокруг.
От театра я беру драматургию — четкую, линейную, ведущую за собой. Чего я в театре не люблю — это налета нафталина, замусоливания одних и тех же тем с одними теми же средствами — в том, что касается выбора материала, костюмов, музыки и прочего. Для меня важно, чтобы это было всё-таки современно, свежо и отвечало интересам и ценностям людей от 25 до 40. Поэтому я стараюсь избегать откровенно театральных приемов.
Например, мы старались не приглашать театральных художников, потому что они порой работают в расчете на критиков и закладывают в костюмы столько смысла, что их становится сложно воспринимать, а для нас важны доступность и легкость. Мы рассказываем жизненные, отчасти бытовые, но не сказочные истории. И костюмы у нас fashion — мы их делали непосредственно для шоу из всего на свете: например, там есть корона из смолы и шуба из цветов.
А: Про нафталин и избитые темы. А тема любви — это не банальность?
Д: Сначала мы собирались делать вестерн с разрушающимися декорациями и перестрелками… Но это было до февраля прошлого года. Сейчас вокруг столько агрессии, такие эмоциональные потрясения испытывают люди. Зачем нам конфликтные темы? Зачем разбирать какие-то философские мысли и закладывать сложные метафоры, если люди и так смотрят новости и читают телеграм-каналы? Нам захотелось просто их обнять, обнять спектаклем, приласкать и сказать, что всё будет хорошо — поэтому мы и выбрали тему любви.
Мы не хотим грузить зрителей. Мы хотим, чтобы они ушли, немного внутренне проработав какие-то вещи про чувства и отношения — прожив их вместе с героями, чьи истории им откликнутся. Это такая арт-терапия, психология в театре.
А: А не страшно ли лезть в эту сферу? Все-таки искусство и психология — это разные вещи.
Д: У нас нет иллюзий насчет того, что театр меняет людей. Мы не изменим человека, для этого нужен специалист — чтобы проработать его боль. Но может быть, посмотрев наш спектакль, человек обратит на нее внимание и захочет как-то с ней работать.
Я: Арт-терапия — это когда человек разгружается, делает что-то новое и приятное, необычное, задействуют разные органы чувств, подключают ассоциации. Кто-то лепит вазу в гончарной мастерской, кто-то рисует. То же самое и здесь.
А: С темой понятно. А почему вы выбрали именно такую форму?
Д: Я нахожу в этом много важного для себя. Во-первых, доступность для восприятия — через красивую картинку и красивую музыку, которую нам написал замечательный композитор. Во-вторых, аудиторию, с которой хочу разговаривать — живых, активных и все понимающих людей, которые немного устали и хотят приятного вайба, надежды на будущее.
В-третьих, вызовы. У меня есть актерское и драматическое прошлое, опыт работы с пластикой, и мне хочется пробовать что-то посложнее, пока я молод и имею право на ошибку. Как говорит Алексей Франдетти, «сложносочиненный спектакль», когда артисты играют на четырех гитарах, поют, танцуют, и есть текст, и воздушный эквилибр, и все это происходит в разных пространствах, и с иммерсивным взаимодействием — это очень сложно, я многому учусь. Режиссером быть классно! В драме больше канонов, а здесь их нет — мы лепим спектакль из всего, что можем придумать.
А еще интересно то, что премьера вышла — и мы продолжаем работать с учетом обратной связи от зрителей. То есть это не просто один раз сделал — успокоился.
А: Про изначальную антитезу женской и мужской вечеринки. Вы как-то думали о том, как работать с гендерными стереотипами? Когда я слышу о том, что тут есть женская вечеринка, где все мужики козлы, и есть мужская вечеринка, где всё как-то более пессимистично, я сразу думаю: запахло…
Д: Камеди-клабом. Нет, это очень условное разделение. Как найти с тобой общий язык? Через общую тему. Условно говоря, большинству женщин когда-то изменяли, многих бросали. Большинство мужчин ценят женское внимание, особенно когда выпьют. Мы цепляемся за эти вещи как способы первой коммуникации. Когда зритель в чем-то узнает себя — у нас уже есть с ним связь. Мы можем это обсудить, вместе посмеяться, выпить за это — и нам проще наладить диалог.
Я: И у нас нет одного взгляда на любовь и взаимоотношения людей. В спектакле четыре пары, и все про разное. Одни только влюбились, другие долго вместе. Есть пара с властной женой, которая тюкает мужа — у них тоже есть какая-то история, у них была искра, но что-то изменилось. Есть двое, которые периодически вместе, но при этом самодостаточны и им хватает того, что они любят себя. У каждого своя краска, своя правда — и всё это любовь. С одной стороны, это стереотипы. С другой — они из нашей жизни, и они показывают ее с разных сторон.
А: Ты, Дима, не только режиссер, но и драматург. На что ты опирался — это реальные истории или какие-то сюжеты?
Д: Конечно, многое в этом из реальных историй. Какие-то сцены я подсматриваю у друзей и подруг и фантазирую — к чему это может привести.
Я: Есть плюс, когда драматургию создает режиссер: ему не нужно ничего адаптировать, он может в процессе что-то дописывать, опираясь на артистов, видя краски, которые артист вносит своей харизмой и энергетикой.
А: А актеры что-то приносили?
Д: Этюды? (смеется) Неет. Но мы всё обсуждаем, конечно, и что-то добавляется в ходе. Актеры приносят порой очень классные темы, потому что они сами — заложники любовных перипетий. Я думаю, много нового появится по ходу взаимодействия со зрителями. Если ты мне расскажешь какую-то дикую историю — зрители запомнят твою историю, а не мой спектакль.
А: Возвращаясь к технике того, как всё собрано. Правильно ли я понимаю, что вы вдвоем это придумали и воплотили? Как это происходило? Как, если ты просто человек, а не институция, ты берешь и запускаешь творческий проект на несколько десятков человек с трюками и в шубах из цветов?
Я: Чудом! Сначала была идея. Потом она трансформировалась. Мы уже давно делаем либо спектакли, либо частные иммерсивные шоу, и они нам подарили огромное количество знакомых специалистов, с которым мы уже поработали и понимаем, что с ними классно.
Частное мероприятие — это когда есть большая смета, тебе заказчик ее согласовывает, и ты радостно туда включаешь всё, что тебе нужно. А здесь мы получили грант, он не такой большой, как хотелось бы, и большую половину нужно искать иными способами. И мы ищем. Многие идут нам навстречу, многое приходится делать по бартеру.
Д: К счастью, людям бизнеса интересно участвовать в творческих коллаборациях — многим не хватает творчества. У нас есть партнеры, классные бренды, которые захотели сотрудничать, когда узнали идею. Они помогают нам с костюмами, масками, нижним бельем…
Я: В общем, это большая работа с большим количеством людей. Масса организаторской работы и продюсерских сил уходит на то, чтобы найти своих: понять, кто тебе нужен, впишется ли он в смету по расходникам и гонорару, увлечет ли его идея… Но как только ты понимаешь, что вы на одной волне — дальше как-то само всё катится. Дима сценарием ищет точки соприкосновения со зрителем. А мне сначала нужно найти точки соприкосновения с командой — в ней 38 человек, и важно, чтобы все были на одной волне. Чтобы Дима сказал полслова — а они уже поняли, сделали и продолжили в процессе.
Д: Всё сильно меняется в процессе репетиций. Режиссёру разные идеи приходят в голову. Иногда из-за этого кому-то приходится что-то переделывать.
Я: Да, поэтому нужны люди, готовые меняться и подстраиваться. Это не то, что нарисовали эскизы, отдали швее, швея сшила — используем. У меня на Wildberries покупки и возвраты бесконечные.
А: А что самое сложное?
Д: Самое сложное продолжается. Что угодно может случиться за сколько угодно дней и часов до показа. Спектакль состоит из многих частей: свет, звук, экран, действие — и каждая из частей должна работать идеально. Сложно это всё собрать и получить задуманный результат. Сложно контролировать команду и в то же время давать свободу творчества каждому, чтобы всем было интересно. Сложностей много, это нормально и мы готовы к этому.
А: А а что самое крутое?
Я: То, зачем к нам приходят зрители, мы получаем в процессе. Каждый раз, когда я попадаю на репетицию, за кусочек сцены, который может еще измениться, я невероятно заряжаюсь. Представляю масштаб, в который все это выльется. И понимаю, зачем я все это делаю.
Д: Для меня самое крутое — это актеры. Их включение, их заряженность, то, что они приносят, как остаются в зале, репетируют дома — а им это много приходится делать, потому что наших пяти дней в неделю не хватает. Кто-то на гитаре отрабатывает сложнейшую партитуру, кто-то занимается вокалом, кто-то — воздушным эквилибром. У нас нереальный актерский состав — по включенности, по самоотдаче.
А: Как вам работается вдвоем? То, что вы — муж и жена — это помогает? Мешает?
Д: Конечно, местами сложно, потому что не получается переключиться. Бывает такое, что мы оба не спим несколько ночей подряд. Но на отношения это не влияет, потому что я не лезу в работу продюсера — разве что могу подчеркнуть какие-то смысловые штуки, а Яна не лезет в спектакль.
Я: Есть работа, на которую ты приходишь в 7 утра и к 8 вечера уходишь — и больше про нее не вспоминаешь, потому что надо отдохнуть. А мы делаем то, что мы хотим, мы сами это придумываем — и думаем об этом 24 на 7. Когда мы проводили кастинг, артисты снились мне три дня. Мы настолько живем этим проектом, что он с нами все время. Мы ведем ребенка гулять, едем за продуктами — и продолжаем что-то обсуждать. Это очень удобно.
А: Иммерсивно!
Д: Да, мы иммерсивная семья.
