Актер, поэт, драматург Леонид Филатов сочинил «Сказку про Федота-стрельца, удалого молодца» в 1987 году, взяв за основу «Пойди туда, не знаю куда…» из сборника Александра Афанасьева и щедро приправив ее политической сатирой. В 1988-ом, хоть и не без купюр, случилась первая постановка: телевизионный моноспектакль Филатова. Он обеспечил «Сказке» популярность в лучших традициях устного народного творчества и незавидную постановочную судьбу — но по причинам, далеким от политических: просто бесконечно органичного во всех ролях от Царя до Маруси автора попробуй перещеголяй.
Режиссер Федор Пшеничный даже не пробует. Он идет от противного: элегантного рассказчика в белом костюме меняет на пятерых лохматых скоморохов в черном, а светлое пространство с затейливыми резными теремами — на мрачно подсвеченную пустоту, засыпанную то ли золой, то ли шелухой от семечек. Всех декораций: пять стульев да рыжее лоскутное полотнище, которое при выполнении первого царского задания поднимается и показывается на просвет, рисунком швов вызывая в памяти геометрию жилой многоэтажки. Вся Россиюшка сполна на ковре отражена… («Расеюшка» — поправили бы меня скоморохи: это важно, все персонажи вымышлены, все совпадения случайны).
Красноречиво молчаливую сценографию уравновешивает говорливый саунд-дизайн за авторством режиссера. В нервную дрожь баса, умильные балалаечки, давящий гул и печальный звон колокольчиков он заворачивает не только драматические пассажи из оратории Валерия Гаврилина «Скоморохи», но и блюзовую версию песни «С чего начинается Родина» и даже несколько не самых расхожих фрагментов из «Лебединого озера».
Жанр спектакля — «скоморошина без антракта». И чтобы ее сыграть, Пшеничный зовет на помощь других ленсоветовских скоморохов — из уже упомянутой оратории Гаврилина. Тот сочинил ее на основе материала спектакля «Через сто лет в березовой роще» о природе и последствиях русского бунта по пьесе Вадима Коростылева. Спектакль был поставлен в Театре им. Ленсовета в 1967 году и прошел трижды, прежде чем его запретили. В отличие от истории Филатова, где все одинаково смешны и поэтому милы, у Гаврилина скоморохи шутят как им и положено: горько, остро и про больное, в том числе про подавление декабрьского восстания, убийства собратьев и расстрел царской семьи.
Однако ни сатирическое препарирование, ни оплакивание абстрактной российской действительности как будто не увлекают Пшеничного. Ближе всего его работа оказывается к труду столпа мировой фольклористики Владимира Яковлевича Проппа «Морфология сказки», который в последнее время стал модным чтением — возможно, из-за общего ощущения повторяемости социально-политических и прочих сценариев. В версии Пшеничного «Сказка про Федота-стрельца, удалого молодца» теряет жанровое определение, оставаясь просто «Про Федота-стрельца». По мысли Борхеса, еще одного исследователя вечных сюжетов, «Чураться какого-то слова… — это и есть, вероятно, самый разительный способ его подчеркнуть». Так что это отсутствие кажется значимым: для понимания спектакля важно помнить, что он — сказка.
Почти не трогая главных антагонистов, Царя и Федота, Пшеничный переиначивает женские образы. Маруся (Татьяна Трудова) забывает о комичных кулинарных изысках и становится персонажем потусторонним, даже зловещим: в монологах она то путает интонации, то двоится, а о всех бедах мужа узнает без рассказов. Баба Яга (Анна Алексахина) без киселя из плесени, заячьего помета и справки фольклорного элемента, зато в окружении болотных теней и пластического декора вроде клумбы из шевелящихся ног и вовсе превращается в хтоническое чудовище.
Лишенный юмористической мишуры и снабженный такой контрастной подсветкой, сюжет уточняется до жанровой схемы, в которой каждый занимает отведенное ему по канону место. И здесь интересно отметить, что изначально как таковых персонажей в спектакле нет — есть пятеро скоморохов, которые делят поровну партию скомороха-рассказчика из первоисточника. Один из них надевает корону — это, стало быть, Царь (Виталий Куликов). Мундир на другом безошибочно указывает на него как на Генерала (Марк Овчинников). «А то ведь у нас людей по мундирам расставляют… Был бы мундир, а носитель для него всегда найдётся», — это уже из пьесы Коростылева. Только Федот-стрелец (Илья Дель) своего образа не выбирает.
Впрочем, выбирай-не выбирай образ, а если уж он к тебе прилип, дорога тебе одна — в его заложники. Угодил в сказку — иди до конца: злодей — в злодействе, добрый молодец — в борьбе. И они идут, хоть сами и не рады. Каждое новое поручение заставляет Царя всё больше паниковать. А Федот пляшет под отчаянное «Разорвите белу грудь, / Ой, да посмотрите на тоску. / А по лицу, лицу мойму красиву / Слёзы льют!» тогда, когда должен бы радоваться тому, что заказанный Царем олень будет доставлен к утру хоть из самого Багдада.
Древняя сказочная формула бесстрастна и неумолима: три испытания герой пройдет с волшебным помощником, но этого окажется не достаточно, потребуются разлука, изгнание и символическая смерть, которая даст герою некий залог победы. А потом всё закончится — конечно, хорошо. Только Пшеничный, в отличие от Филатова, не собирается давать нам забыть, что сказка — ложь, и самодержцы в некоторых царствах-некоторых государствах редко свергаются по добру-поздорову — вон гаврилинские скоморохи тому свидетели.
Возвращая на законное место вырезанный цензурой конец и засаживая народ за книжки, спектакль формально отвечает на вопрос о том, как не попадать в сказки и оставаться свободными от инерции старых сюжетов. Действительно ли его создатели верят в возможность такого финала или просто очень хотят верить — это другой вопрос. А вы верите?
