Истории великих деятелей культуры и подвижников науки – это всегда интересно. А как насчёт простых людей – неизвестных актёров и работников сцены, инспекторов-гигиенистов в управлении столовых, фабричных работниц? А ведь их гораздо больше… И если задуматься, заурядная личность достойна увековечивания (хоть где – в литературе или в музейной экспозиции) ничуть не меньше, потому что она типична и иллюстративна, как капля воды с химическим составом эпохи. Так, наверное, думал Сергей Донатович Довлатов, когда писал рассказ «Встретились, поговорили». Так рассудил Максим Максимов – и устроил в чуланчике при Karlsson Haus Музей советского эмигранта. И выбрал в качестве героя Бориса Головкера, человека настолько обыкновенного, насколько это вообще возможно.
Как многое в Советском Союзе, музей – полулегальный и находится в «несколько аварийном состоянии». Группа из 12 человек ждёт экскурсии под радиопередачу о превратностях жизни незаметных тружеников экрана (мизерная зарплата, многочасовые репетиции, интриги, пьянство, подхалтуривание на утренниках, поиск импортных тряпок с последующими штрафами и арестами на 15 суток…). В серванте, очень кстати стоящем в фойе, накрыт «прекрасный советский стол»: черный хлеб, докторская колбаса, мармелад и конфеты «морские камушки». Это для погружения в эпоху. Причастившихся эстетике не столь давнего прошлого экскурсантов комично серьёзный Максимов проведёт в крохотный музей в стиле инсталляций Кабакова, отражающий коммунальный быт через систему подвесов и экспонирование обыденных предметов. Здесь он наденет очки с толстыми стёклами и превратится в бесцветного советского гражданина без заметных качеств, без талантов, увлечений и (как считают все) без души.
Светятся в темноте фонарики – выхватывают из небытия моменты жизни Головкера. Необъятная человеческая жизнь с лёгкостью помещается в небольшой чулан. Двигаясь по кругу, мы проходим основные вехи: школа, пионерия, университет, свадьба, семейная жизнь, эмиграция… Максимов творит эпоху из вещей, которые вполне могли несколько десятилетий пролежать в этом самом чулане. Очень это по-советски: кроить необходимое на коленке из того, что есть. Хитрую на выдумку голь выручает арсенал приёмов кукольного театра. Тут есть объёмный портрет Бетховена с двигающейся челюстью (слившееся с образом учителя воспоминание о портрете со стены класса); головки пионеров на пальцах руки (сплочённое пионерское собрание, которое чехвостит Головкера за то, что единственное его хобби – собирать деньги на зимнее пальто); а ещё театр теней и импровизированная кукла в человеческий рост. Из сценического света – заклеенные изолентой фонарики и несколько светодиодных вывесок. Кустарность реквизита и декораций подчёркивают неуклюжесть Головкера. Он – незадачливый зануда, настолько не имеющий индивидуальности, что, кажется, его совершенно невозможно полюбить. Но мы начинаем – постепенно.
Начинаем любить, когда понимаем, что человек он в сущности хороший – добрый и положительный, хоть и скучноватый. Когда узнаём в нём себя. И когда не узнаем – ведь в конечном итоге он отваживается на поступок, который не каждому по плечу. Никуда не стремящийся Головкер всё же находит в себе волю эмигрировать, в отличие от супруги Лизы, которая по извечной традиции русского человека зацепилась за могилу мамы и Эрмитаж (где она десять лет не была), лишь бы не менять постылую реальность.
Эта нехитрая, но смешная и щемящая история – о людях, о времени, о стране, где ценятся «полоумные герои и беспутные таланты, но прежде всего, пожалуй, о свободе. Чем различаются «свобода для» и «свобода от»? Что это вообще такое? Делать что нравится? Плыть по течению? Воплощать мечты? А ну как ты поймёшь, что мечты – чужие? Как после этого вернуться к себе?
К слову, финале Головкер «возвращается», но не очень понятно, куда именно – в эмиграцию или всё же из. Наверное, специально. Потому что каждый сам для себя выбирает, что такое свобода.
