Актёр Павел Попов окончил Театральное училище имени Бориса Щукина в 2012 году и начал работать в театре им.Е.Вахтангова – сначала в Первой студии, а с 2018 года в труппе театра. Практически сразу Павел получил несколько ведущих ролей и работает на одной сцене с такими мэтрами, как Сергей Маковецкий, Владимир Симонов, Виктор Сухоруков, Евгений Князев. В начале сентября театр Вахтангова открыл сезон громкой премьерой, спектаклем «Пер Гюнт» в постановке Юрия Бутусова. В спектакле Павел исполняет роль «Другого Пер Гюнта» – злобного тролля, но в жизни он –добрейшей души человек. Анна Смолякова (далее АС) встретилась с Павлом Поповым (далее – ПП), чтобы поговорить о театре, кино, зрителях и судьбоносных текстах.
АС: Павел, поздравляем Вас с премьерой спектакля «Пер Гюнт». Очень сложная и прекрасная работа. Помимо прочего, спектакль оставляет ощущение невероятного актерского труда. Тяжело было работать над этим спектаклем?
ПП: Очень тяжело! Работа с Юрием Николаевичем требует полной самоотдачи. Дело даже не в том, что происходит на репетиции, а в том, что ты думаешь между этими репетициями. Это огромная домашняя работа. Зачастую репетиции заключались в том, что ЮН приходил, смотрел наши этюды, обсуждал их с нами, что-то менял и давал задания. Мы это обдумывали сами, а на следующий день или через день показывали еще, а потом еще, и еще…вот такая была работа. У нас было место рядом с репетиционным залом, мы там постоянно обитали, обсуждали идеи. Были и проблемные сцены, решение которых мы пытались все вместе придумать.
АС: Когда Вы только узнали, что Бутусов собирается ставить спектакль, было чувство «ах, как же хочется!»?
ПП: Конечно, было! На тот момент у меня была полная занятость: съемки в кино, вот-вот должны были начаться репетиции другого спектакля, уже давно запланированного в театре, но, когда Бутусов предложил работу, пришлось от всего отказаться. Его предложение стало неожиданностью, до того как он меня пригласил, уже прошло несколько репетиций «Пер Гюнта».
АС: Читали пьесу до того?
ПП: Да, конечно, у нас в театральном институте она входит в обязательную программу. Пьеса очень сложная и студенческим умом было очень трудно это все понять, да и сейчас, мне кажется, там еще копать и копать…
АС: А до института? В школе?
ПП: Нет, я до института даже не слышал о ней. Я учился в спортивной школе, и, честно говоря, так себе учился (улыбается).
АС: Вам нравится Ваш персонаж?
ПП: Да, нравится, потому что надо быть честным по отношению к себе, и в этом, наверное, смысл жизни. Была у меня в театре такая история: один актер предложил мне работу, сделать спектакль на трех человек. В его представлении, эту роль мог сыграть только я, а если я откажусь, то и не имеет смысла начинать. В меня это очень попало, я начал репетировать, но в процессе понял, что мне неинтересно, что эта работа меня не греет, и мне необходимо отказаться. И вот эта честность по отношению к себе подтолкнула меня сделать этот шаг, хотя поступить так было очень трудно, потому что это коллеги, друзья, хорошие люди. Но это единственный правильный путь. И у Пера Гюнта, мне кажется, такой путь. Он очень честен с собой и с окружающими, но вопрос заключается в том, кто ты есть? Тролль ли ты? Ведь твои честные поступки и решения могут привести, например, к гибели человека. Стоит ли?
АС: Каков Ваш Пер Гюнт?
ПП: Кстати, о том, что в программке написано «другой Пер Гюнт» – это, конечно, подстава от ЮН (смеется), но он сказал, что это нужно написать, потому что когда мы репетировали, была идея сделать отца Пер Гюнта. Вообще сложностью было то, что нужно было придать всем этим фантастическим персонажам реальный облик. И вот этот горный тролль… Кто он? Что он такое? Мы не хотели делать это костюмировано, что-то такое с рогами и копытами. Хотелось придать ему человеческий облик. И поскольку все наши комплексы и проблемы, сопутствующие нам всю нашу жизнь – из детства, я подумал, что тролль – это отец Пера. В пьесе про него написано совсем немного, что он мот, кутила и разорил семью. И мне показалось, что это какая-то нездоровая история в детстве Пера, что стоит пофантазировать на эту тему и первая сцена в спектакле – именно про это. Про то, что происходило с ним в детстве. А пещера может и не пещера вовсе, а детская комната. Мне показалось, что это такая благодатная почва, оправдывающая его дальнейшие поступки. Мне очень хотелось копать дальше в эту историю, потому что, на мой взгляд, это правильно.
АС: Детство Пера прошло, в основном с мамой, и с ней у него какая-то очень сложная любовь.
ПП: Да, сложная, но, тем не менее, любовь. Они очень тепло относятся друг к другу, и мать в этой истории была как раз спасательным кругом. После прочтения пьесы появилось ощущение, что были какие-то адские истории, связанные с отцом, из которых мать сказками возвращала Пера к чему-то светлому.
АС: Но получилось так, что она этими же сказками его и запутала?
ПП: Да, и получается, что совокупность таких родителей и дала такой плод. Но опять же, это моя фантазия, но она меня очень греет и очень мне нравится. Мне хотелось, чтобы это было понятно, но ЮН сказал, что это не очень читается, поэтому тебя назовут «другим Пером Гюнтом». Но все равно, на протяжении всего репетиционного процесса мы с Сережей (Сергей Волков – прим.ред.) считали, что даже если я играю Пера, то это все равно некое воплощение его отца.
АС: С Сергеем Волковым Вы были знакомы до этой работы?
ПП: Нет, мы не были знакомы. Но мы его очень хорошо восприняли, потому что он очень любит работать, фанатик своего дела. Мне это очень близко, и мы сразу сдружились, он пошел навстречу всем моим творческим предложениям. Было круто с ним работать.
АС: Вас всего шестеро и, наверное, было невероятно трудно уложить всю эту огромную историю всего в шесть персонажей?
ПП: Это самый трудный выпуск в моей жизни. И репетиционный процесс тоже самый трудный. Конечно, это прозвучит пафосно, но это на самом деле наше мясо, наши куски крови, каждого из шести. Аделина (Гизатуллина – прим.ред.) подключилась позже, поскольку мы очень долго думали над сценой с Анитрой. Юрий Николаевич после огромного количества разных этюдов, сказал, что нет, это просто не вяжется в голове, если эту сцену играет мать или Сольвейг, необходима еще одна актриса.
АС: Как Вы думаете, то, что спектакль немного сократили, хорошо для него?
ПП: Да, это хорошо для спектакля. Я уверен, что этот спектакль не для массового зрителя, хотя этого очень хочется. Хочется, чтобы люди размышляли. Этот спектакль – огромный ребус, в котором нет ничего случайного. Вот, например, та же тема отца. Не каждый может до этого додуматься, хотя для меня это очевидно по первой сцене. Необходимо приходить на этот спектакль открытым и воспринимать то, что на сцене, с чистым сердцем, не думать о том, что это Бутусов или не Бутусов… Сама пьеса очень трудная, очень сложная в прочтении. Если ее просто читать – многое не понятно, а смотреть спектакль – еще сложнее. То есть, когда ты читаешь, у тебя возникают одни мысли, когда ты смотришь спектакль, возникают другие мысли… Этот спектакль непростой.
АС: Все спектакли Бутусова непростые, а насчет массовости… зал же битком забит!
ПП: Да! И я очень хочу верить, что так будет продолжаться! Очень хочу! Это очень дорогая для нас работа! Я звал на «Бег» (Павел играет Крапилина – прим.ред.) своих однокурсников, некоторые ушли после первого акта. Некоторым, наоборот, очень понравилось. Но это круто, потому что, мне кажется, спектакль должен оставлять либо жестко отрицательные, либо жестко положительные эмоции, равнодушие ужасно.
АС: Первая сцена «Бега», на мой взгляд, самая тяжелая, вот после нее и уходят.
ПП: Это режиссерская провокация. Представьте, это же сон, кошмар, бред. Всем плохо. И он всех нас погружает в этот бред. Кому-то это близко, кому-то не очень, кто-то хочет приходить в театр отдыхать. Тогда это должен быть другой спектакль.
АС: Так получается, что Ваши персонажи все время в пути: Пер Гюнт, Палестинец в «Улыбнись нам, Господи», Жан в «Фрекен Жюли», Крапилин в «Беге»…
ПП: Я не анализировал в этом смысле. Да, может быть это некая мечта, за которой они все идут… Может быть, это и хорошо. Я молодой актер театра, возможно, это является каким-то знаком, какое-то движение в будущее, не знаю…
АС: А как работается с мэтрами? Например, в спектакле «Улыбнись нам, Господи», Вы играете с Князевым, Гуськовым, Маковецким, Симоновым, Сухоруковым.
ПП: О, это впечатления на всю жизнь! Когда репетировался «Улыбнись нам, Господи», и уже долго репетировался, меня никто не звал в эту работу. Но в какой-то момент Грише Антипенко потребовался состав, то есть у него были какие-то съемки или что-то еще. И почему-то Римас Владимирович вызвал меня. Я тогда работал в Студии всего лишь год, играл на студийной сцене в 35 человек два спектакля и разговора о большой сцене вообще не было. Тем более о такой роли и с такими людьми. И это просто был шок!
Помню, был момент: в спектакле есть сцена, где я выхожу на телегу, весь такой красивый, в шляпе, в плаще (смеется), и я понимаю, что справа Гуськов, слева Сухоруков, подо мной сидит Маковецкий, там Витя Добронравов… И я помню, что по мне пот просто градом, это был адский зажим. Я должен открыть кофр, достать воображаемую скрипку и играть на ней. А руки просто ходуном ходят, и мне кажется, что это даже из зала видно, и я пытаюсь играть на этой воображаемой скрипке… Это было очень страшно, очень (смеется)! Я благодарен мэтрам нашей сцены, они все очень хорошо меня приняли, поддержали. Конечно, им было забавно на меня смотреть, но они очень по-доброму ко мне отнеслись.
АС: А Виктор Иванович Сухоруков? Все же со своими мэтрами вы видитесь чаще, а он – редкий гость.
ПП: Виктор Иванович очень народный, очень свой, очень теплый, не знаю, как это передать, он очень добрый, очень добрый человек.
АС: Помимо работы в театре Вы сейчас очень востребованы и в кинематографе. А с чего началось для вас кино?
ПП: Да, работа в кино есть, вот летом закончили большой сериал для НТВ «Горячая точка». А в следующем году выйдет полный метр, фильм «Вмешательство». Начался мой путь в кино с Евгения Цыганова. Он пришел к нам в институт на показ и пригласил меня в свою работу – ролик о Великой Отечественной Войне. У меня были странные первые ощущения. В театре все по-другому, здесь все зависит от тебя. Ты должен находить реквизит, должен подумать о гриме, не забыть свой выход, ответственность постоянно на тебе. А в кино ответственность на всех вокруг. И для меня это был шок. Когда тебе приносят чай, спрашивают, не хочешь ли ты отдохнуть… И меня это ввело в неловкость, хотелось сказать: «Ребята, спокойно, мне ничего не надо». К кино нужно привыкнуть и просто делать свою работу, не отвлекаться и не реагировать на мелочи.
АС: Я знаю, вы снимаетесь еще и в коротком метре.
ПП: Летом мы снимали короткий метр. Мой друг закончил ВКСР у Хотиненко, и я ему предложил снять «Фауста». Он придумал режиссерский ход, и мы все это сняли за три-четыре смены на свои деньги. Мы снимали на заброшенном заводе. Арендовали генератор, естественно, нет никаких рабочих, которые будут это таскать, а генератор весит килограмм 80 (смеется). Все это снимается ночью, и мы вчетвером таскали этот генератор от одного объекта к другому, через какие-то кочки и ухабы. Такие вещи, конечно, остаются в памяти. Мы шутили, что когда наш друг станет знаменитым режиссером, он сможет сказать, что он не просто так воплощает идею, а может и генератор потаскать.
АС: Как у вас складывается день, если у вас и съемки и спектакли?
ПП: Очень тяжело. У меня был процесс, когда я снимался в Украине (сериал «Испытание» – прим. ред.), благо у меня не было репетиций, но были спектакли. И поскольку у нас нет прямых перелетов, приходится лететь через Минск, это занимает около пяти часов. Это был ад! Играешь спектакль, ночью садишься в самолет, в самолете как-то очень условно спишь, приезжаешь на съемочную площадку и целый день работаешь. Так было несколько дней подряд, и получалось, что я в сутки мог выделить себе всего час на сон. Это очень трудно.
АС: Получить роль в кино ведь достаточно сложно, это требует от актера постоянных действий?
ПП: Сейчас надо много работать на то, чтобы утвердиться в кино. Обязательно ходить на пробы, иначе никак. Очень много актеров жалуется на то, что их никуда не утверждают, агенты плохо работают и так далее. У меня есть одна очень поучительная история, я всем ее рассказываю. Одна моя подруга, имеющая совсем небольшой опыт работы в театре и кино, в какой-то момент осознала, что кроме нее самой ей никто не поможет. Она сняла дома три разные сцены и выложила в фб. После многочисленных просмотров и репостов это увидели продюсеры, ее стали приглашать на пробы, в итоге ее увидел очень известный режиссер и утвердил на главную роль. Без всяких агентов. Поэтому не надо уповать ни на кого, надо просто делать.
АС: Есть ли у вас возможность при таком графике смотреть спектакли других театров?
ПП: Летом мы были в Афинах и сумели съездить в Эпидавр на спектакль Иво ван Хове «Электра». Это невероятные впечатления! В театре под открытым небом 14 тысяч человек зрителей, и когда они все встают и начинают аплодировать, это удивительные ощущения.
АС: Кстати, о зрителях. Видите со сцены зрительскую реакцию?
ПП: Все зависит от света, иногда видно, иногда нет. Я пока еще не могу абстрагироваться от зрительской реакции. Бывает, играешь спектакль, пытаешься дать какой-то эмоциональный заряд, а кто-то на первом ряду вдруг позу поменяет, пересядет (садится в пол-оборота), и в меня это сразу попадает. Я начинаю думать, может человеку неинтересно, может быть нужно что-то поменять, бороться с этим. А уж когда видишь освещенное телефоном лицо, это все… У нас был случай в студии (крошечный зал на 35 человек). И кто-то весь спектакль сидел в телефоне! Весь спектакль!
АС: Но хорошие зрители вас радуют? Которые не в телефоне, а в целиком в спектакле?
ПП: Да, очень радуют, очень! В спектакле «Наш класс» я начинаю второй акт с монолога о том, как закапывали сожженных евреев, это страшный рассказ и мне очень нравится, когда в этот момент зрители не сдерживают своих эмоций. Я говорю, и вдруг слышу из зала: «О, Господи!». И этот шепот очень для меня важен, значит я своей игрой попал в сердце зрителя, я все сделал правильно.
В Щукинском институте, например, на экзаменах по актерскому мастерству не аплодируют, это не заведено. Не аплодируют, но очень ярко реагируют в течение показа. Иногда даже на серьезных отрывках ты слышишь какой-то смешок в зале, но это не потому, что ты играешь как-то неправильно, это одобрение. Я воспитан на том, что зритель не сдерживает своих эмоций, и мне всегда трудно играть, когда спектакль проходит в абсолютной тишине.
Но иногда эта тишина и неподвижность тоже очень попадает в тему. Например, в «Беге», в финале, когда опускается пожарный занавес (а это долгий процесс), я всегда думаю, что было бы очень круто, если бы не начинали аплодировать, пока он не опустится до конца. Мне кажется, это признак того, что в этот вечер случилось чудо, спектакль прошел не просто хорошо, а был каким-то особенным. Но такое было только один раз.
АС: Узнают ли Вас зрители в обычной жизни, на улице, например?
ПП: После сериала «Испытание» два раза узнали (смеется). Один раз на заправке. Я обычно даю чаевые человеку, который заправляет машину, а в тот раз у меня совсем не было наличных. И я сажусь уже в машину, а он мне говорит: «Классно сыграли в сериале!». И я думаю, ну почему именно сейчас он меня узнал?
Мне кажется, это не важно – узнают или нет. Узнают после очень громких фильмов или сериалов, таких как «Бригада», например. Вот там была всенародная любовь. Но мне кажется, это непросто, огромная ответственность. Очень трудно принимать какие-то решения и действовать, когда ты вот в таком статусе. Ты являешься примером для всех.
АС: Я один раз встретила в метро Сухорукова. И для меня было удивительно, что никто не бросается к нему с выражением восхищения его работами. Все смотрят, но никто не подходит.
ПП: Это очень большая проблема нашего общества. Никто не умеет делать комплименты, и никто не умеет их принимать. У меня был такой случай: я пробовался у одного режиссера, который, на мой взгляд, один из лучших представителей кино. После проб я имел смелость сказать ему спасибо за то, что он делает. И был такой неловкий момент… Неловко было всем – и ему, и мне. И я тогда понял, что у нас нет этого навыка, мы не можем воспринимать комплименты, спокойно говорить «спасибо тебе за твое спасибо». И так же мы не умеем делать комплименты.
АС: Это печально. Но, по крайней мере, мы способны благодарить близких людей, не так ли?
ПП: Без сомнения! Вот Вы сейчас сказали об этом и я подумал, что я безмерно благодарен моей маме. С самого раннего детства она очень чутко воспринимала мои порывы, мои интересы.
В шесть лет она меня отвела в поэтический кружок, так появилась творческая линия в моей жизни. Ближе к окончанию школы я заявил маме, что собираюсь поступать в театральное. Мама отреагировала быстро, и направила меня в театральный кружок «Экспромт» к педагогу Татьяне Яковлевне Коробковой. Год я работал в этом кружке, потом поступил в Щукинский институт с первого раза. Я никак не мог найти, что читать на поступлении, хотелось чего-то какого, чтобы меня «грело», чтобы хотелось читать. Как раз в тот момент я посмотрел фильм Никиты Михалкова «12». И там есть великолепный монолог Михаила Ефремова. Он мне очень понравился! Я переписал этот монолог, выучил его и читал. И было смешно, потому что я не знал, кто его написал. Выходил и говорил, что это монолог из фильма «12» и только потом мне умные люди сказали, что это пьеса Реджинальда Роуза «12 разгневанных мужчин».
АС: А так можно? Прочитать все, к чему просто душа лежит?
ПП: Мне кажется, так нужно! Только поэтому и можно поступить. Нужно что-то, о чем ты не можешь молчать. Что-то такое, что читаешь – и слезы, и ком в горле, и душа разрывается. Только такой материал нужен, только так и можно поступить.
