Рассказать историю можно по-разному. Если владеешь словами, как Андрей Платонов, то расставишь их в правильном порядке, и перед внутренним взором слушающих возникнут, как живые, люди со всем их внутренним содержанием. Если играешь на сцене, можно взять на себя конкретную роль и поделиться тем, как мыслит и действует твой герой. Команда новосибирской театральной школы «Инклюзион» пошла по другому пути. Актеры вместе создали живое пространство, которое звучит, дышит, танцует, и главное — каждый в нем становится Юшкой.
Спектакль по короткому и пронзительному рассказу Андрея Платонова показывают на небольшой сцене и с первых слов переключают зрителей с созерцания на неравнодушное соприсутствие. Еще до начала играющий режиссер Анна Зиновьева рассказывает, как студийцы ехали на гастроли, и все время успокаивающе держит за руку одну из актрис — Алину. Если присматриваться по ходу спектакля, видно, что такими маленькими ритуалами поддержки и взаимной подстройки пронизаны все действия на сцене.
Каждый исполнитель знает свою задачу, но не остается с ней в одиночестве и может рассчитывать на дружеское поглаживание, одобряющий кивок или едва заметное покачивание головой. Ведь «Инклюзион» учит не только играть в театре, но и находить общий язык с теми, кто не похож на тебя, и действовать как команда. Именно поэтому на сцене возникает объемная, согласованная, по-настоящему совместная история, в которой важен каждый, но не потому, что играет роль, а просто потому, что он есть.
Из ватника, беретки и валенок возникает на сцене Юшка. Его, как куклу, ведут двое: то он ложится на лавку, то встает и берет метлу. Голос в динамиках читает рассказ Платонова, но слова уходят на второй план: вот же он, Юшка, идет. Исполнители сидят по бокам и никогда не уходят сцены: они свидетельствуют Юшку, творят его своим вниманием, и то же самое делают зрители по отношению ко всему спектаклю.
Яркая пантомима и постоянный общий диалог, звуковой и телесный, создают историю беззащитного, болезненного, доброго Юшки, который никогда не давал сдачи, если его обижали, не пил чаю с сахаром и ходил всю жизнь в одних валенках. Коллективное тело спектакля раз за разом рождает из себя нового Юшку. Первый помогает кузнецу разжигать горн; второй подковывает норовистую лошадь; третий засыпает в сугробе, когда его выставляет на улицу сварливая жена кузнеца; четвертый сворачивает из платка зайчика, передает по кругу, и все видят в незатейливой игрушке разные образы.
Каждый следующий Юшка, пантомимически и эмоционально точный, и похож, и непохож на предыдущего. Тот же серый берет и ватник, то же отношение окружающих, но в итоге его образ, созданный общими силами, оказывается шире и многограннее, чем мог бы вместить в себя один актер. И кажется, что без Юшки не то что деревни — целого мира бы не было.
Инклюзивный театр все время ищет новый язык, а если нужно — создает его сам. В этом спектакле таким языком становится совместность. Все, что происходит на сцене, рождается из взаимодействия. Юшка оказывается нужен всем, но не как у Платонова, чтобы выместить на нем, бессловесном, сдерживаемые эмоции, а совсем для другого. Он — повод для диалога, для того, чтобы разглядеть, кто стоит рядом с тобой.
Два пласта спектакля, литературный и исполнительский, существуют внахлест и не дают провалиться ни в один из них. Как бы ни была сильна привычка сначала проживать рассказанную историю, а потом соотносить ее с реальным миром, здесь последовательность невозможна: происходящее на сцене все время возвращает нас к себе и другим. «Да что ты, блажной, непохожий, ходишь тут?», — говорят в сердцах герою, но и у него, и у актеров такая постановка вопроса вызывает искреннее недоумение. Да все мы, круговорот людей, непохожие, но разве это повод отказываться от диалога? И Юшка, отраженный в каждом актере на сцене и в каждом из сидящих в зале, помогает найти контакт со своим сердцем и сделать его чуть менее слепым.
