Добро пожаловать в XXI век! У нас нейросети рисуют котиков, из телефонных роботов получаются неплохие коллекторы, а текст существует не только для передачи смысла, но и для обозначения формы и вектора. Спектакль Lorem Ipsum, поставленный девятью молодыми режиссёрами из мастерской Брусникина в театре «Практика» под кураторством Дмитрия Волкострелова и Ксении Перетрухиной, очень подходит своему — нашему — времени. В его основе лежит пьеса Екатерины Августеняк — мастерицы превращать нечеловеческое в человеческое.
В постановке-конструкторе зрители сами решают, что именно увидят, но не обойдётся и без сюрпризов. В начале каждый сидящий в зале выбирает, какую тему из предложенных в списке он хотел бы включить сегодня в спектакль:
§ Русская классика
§ Бизнес и финансы
§ Наука и техника
§ Юмор и развлечения
§ Дом и семья
§ Медицина и здоровье
§ Спорт
§ Философия
§ Искусство
Голосуют зрители простым поднятием рук, и, пожалуй, это самое понятное и успокаивающее, что случится во время спектакля. После того как большинством голосов выбраны три темы, к ним добавляются ещё две на усмотрение авторов спектакля. В итоге из девяти отрывков за один показ удастся увидеть только пять: спектакль ненавязчиво напоминает об океане информации, который невозможно охватить целиком.
Что же скрывается за странным названием и шаблонным рубрикатором? «Lorem ipsum dolor sit amet consectetuer» — эти слова знакомы всем, кто изучал… нет, не латынь, а дизайн. Их используют, чтобы посмотреть, как будет выглядеть шрифт и расположение текста на макете. Раньше считалось, что фраза не имеет никакого значения, но оно всё-таки есть: это начало искажённого отрывка из трактата Марка Туллия Цицерона «О пределах блага и зла».
Монологи и диалоги в спектакле построены по принципу случайной генерации тематических текстов: тот же дизайнерский lorem ipsum, только расширенный. Из контекста возникают и герои: обретают лицо Бабувизм, Рапсод, Дарья же Александровна и другие условно персонализированные единицы контента. С учётом ключевой ремарки о том, что каждому исполнителю нужно самостоятельно наполнять текст содержанием (или нет), особенно интересно смотреть, как актёрам удаётся удерживаться на двух сторонах медали одновременно: быть и характерными людьми, и частицами информационного потока.
Не новость, что драматический спектакль совершенно не обязан опираться на текст. Но оказывается, если оставить слова в искажённом формате, появится дополнительная смысловая изюминка. Режиссёры-брусникинцы подхватили приём, заданный структурой пьесы, и придали ему узнаваемую, но намеченную только контурами форму. Каждую сцену прямо при нас собирают из символов культуры: если философия — то черепаха, бочка и циклические передвижения вслед за мыслью; если русская классика — то самовар, чемоданы, фраки и типичная страдальческая рефлексия на авансцене; если стендап — то неоновый свет, вовлекающие интонации и загорающийся знак «Аплодисменты». По обрывкам нам легко узнать Чехова с Островским, посопереживать отношениям молодой пары, понимающе покивать новостям спорта, перетекающим в политику, и даже посмеяться над анекдотами — хотя, казалось бы, что может быть больше завязано на игру конкретных смыслов! Каждый символ или сочетание слов, внезапно оказавшихся цельной конструкцией, дёргает за ниточку узнавания в голове зрителя, и мы непроизвольно наполняем заданную матрицу своим культурным кодом, а вслед за этим смеёмся и грустим.
В конце концов спектакль всё-таки возвращает нас к привычной логике художественного произведения, вступая в противоречие с самим собой. Эмоционально и содержательно включающий полуторачасовой абырвалг перетекает в осмысленное и интегрирующее, но незаряженное высказывание о страданиях и боли, которые не стоит терпеть никогда, кроме как ради высшей цели (именно такой текст получится, если переводить обрывки древнеримского трактата с псевдолатыни на понятный язык). Переданный зрителю асинхронным хором, этот смысл в итоге утяжеляет матрицу, в которой ещё полчаса назад восприятие было готово к чему угодно.
В итоге, несмотря на заигрывания с необычным, ни один режиссёр спектакля не решается нарушить границу театральной условности, однако на её тонкой грани можно обнаружить, как причудливо мы сами взаимодействуем с системой, которую до этого всему научили.
