В театре «Балет Москва» есть замечательная артистка Ольга Тимошенко. Даже больше, чем артистка – она успевает не только радовать зрителей своими работами на сцене (а они очень хороши, поверьте и проверьте!), но и ставить собственные спектакли, а также преподавать. За ней интересно наблюдать и в театре, и в жизни – восхищает умение совмещать столько разнообразных проектов и делать это на высоком профессиональном уровне. Мы поговорили с Ольгой о том, почему театр «Балет Москва» такой классный, о её хореографических работах, созданных вместе с мужем Алексеем Нарутто, и о преподавании в Gogol School.

Если начать считать, в скольких проектах ты участвуешь, можно запутаться –  их очень много. И театр «Балет Москва», и преподавание, и собственные спектакли. Начать хочется всё-таки с театра – что для тебя самое интересное в этой работе? 

Я работаю в разных направлениях, и театр – это прежде всего исполнительское мастерство. Для меня всегда интересно работать с разными хореографами, и самое классное, важное, крутое и замечательное – это то, что у нас в театре всегда есть приглашенные хореографы из разных стран, и у каждого свой подход. Это как артиста тебя развивает и дает много возможностей для роста, для исследования себя, и это для меня очень важно.

У вашего театра нет своей площадки, но есть репетиционная база. Кроме того, у вас 2 труппы – классическая и современная. Расскажи, как проходят репетиции?

У нас, в принципе, функционирование как у обычного нормального театра (смеется). Просто единственное, чего у нас нет – своей сценической площадки. А так – мы вместе с классической труппой на одной базе находимся. У нас два зала больших. Естественно, есть репертуар, где мы отдельно друг от друга работаем, а есть и совместные проекты. Иногда у нас проходят общие классы, особенно когда их проводят зарубежные хореографы. А так у нас есть класс, есть репетиции разных спектаклей в течение дня. Репертуар насыщенный достаточно, можем полдня репетировать один спектакль, потом – другой. То есть, все то же самое, что и в обычных театрах, единственное, что для того, чтобы нам дойти до сцены, нам нужно не по лесенке пройти, а поехать в метро.

Кто обычно проводит для вас класс?

У нас есть педагоги, которые регулярно работают, но иногда есть приглашенные, которые дают либо какой-то блок классов. Или хореографы, которые приезжают ставить спектакль, дают класс артистам.

С кем из приглашенных хореографов тебе было интереснее всего работать?

Крис Херинг! Он поставил мой любимый спектакль.

«Застывший смех»?

Да, это моя любовь, для меня и работа с Крисом, и сам спектакль – это, конечно, потрясающий опыт! Для меня, как для хореографа, это очень яркий пример того, как надо работать с артистом, готовиться к постановке спектакля, взаимодействовать с композитором. Он поставил такую высокую планку, что все время хочется туда тянуться, развиваться. Хочется быть таким же классным мастером, интересной личностью, разбираться в разных направлениях искусства и соединять танец с ними. До него в моей жизни, наверное, не было хореографа, который настолько мощно связал танец с архитектурой, скульптурой, живописью, социальным контекстом, с медийным развитием социума, и так далее. И для меня тогда это было что-то новое, и сейчас, уже сквозь свой опыт, я понимаю, насколько это круто и важно. Вот так работать нужно! Я его обожаю! И работать в этом спектакле я обожаю. Он создан таким образом, что ты каждый раз выходишь на сцену, и это каждый раз на вырост, на развитие, на игру, на контакт со зрителем. Мы его играли не часто, он не для каждого зрителя. Но всегда, когда мы его показывали, зал ломился и был полным. Даже люди, которые попали на него случайно, испытывали большой восторг. Да, спектакль странный и, наверное, не самый понятный по танцевальному языку, не самый тривиальный – он может поражать, он может пугать, его иногда смотреть неприятно. Но это именно тот театр, который дает тебе потрясающий опыт, а не волшебные картинки.

Благодаря вашему театру можно по-новому открыть для себя слово «балет». Для многих, наверное, становится откровением, что такое вообще бывает.

Да, мне кажется, что это важно и круто в нашем театре. Несмотря на то, что у нас нет какого-то большого бюджета, чтобы приглашать мировых звезд, молодые хореографы приезжают и ставят спектакль специально для нас. Это не перенос, как бывает в других театрах, это эксклюзивные балеты.

Как ты сама знакомишься с работами современных европейских хореографов? Только по видео или удаётся куда-нибудь ездить смотреть?

Последние два года я работаю очень много, поэтому даже если в Москву привозят спектакли, то мне достаточно сложно вырваться, нужно что-то отменять. Но, например, два или три года назад, когда я участвовала в Context и победила, мне как победителю подарили стажировку, и я поехала на DELTEBRE – испанский фестиваль современного танца. Мне очень хотелось туда попасть, и спасибо, что это проспонсировали, пошли мне навстречу. Помимо того, что это летняя школа, это еще и фестиваль, и вечером каждый день показывают спектакли – танцевальные, физические, современный цирк. Там были интересные работы – и звезд, имолодых хореографов. На это можно посмотреть и узнать, чем же дышит молодая Европа.

В прошлом году на лаборатории молодых хореографов того же Context’a у тебя была интересная работа «Сильная/слабая опора» с артистами театра Станиславского. Почему ты выбрала именно их?

Я съездила на DELTEBRE и должна была ставить где-то работу, мне сказали, что в театре Станиславского. Я попросила провести у них класс, чтобы посмотреть на артистов. Понятно, что они там занимаются балетом и они все прекрасные танцовщики, но мне было интересно,что они могут делать еще: и в современном танце, и с партнером. Потому что, когда я планирую работу с артистами, для меня очень важен контакт, партнеринг, чуткое взаимодействие. Я провела класс, и уже по результатам этого класса взяла только мальчиков.

Это был крутой опыт и удовольствие предложить им поделать что-то другое, потому что, когда мы только начинали, они даже не могли представить, что мальчик поднимает мальчика, все мальчики поднимают мальчика. В балете другое отношение к гендеру. Очень круто, что к концу и они, и я получали удовольствие – я от наблюдения за ними, а они от работы на сцене.

Хочется спросить про твой метод преподавания. Я нашла цитату в Фейсбуке, от девушки из Gogol School: «Под чутким наблюдением Ольги исследовали реакцию своего тела на состояние жара. И эта телесная рефлексия благодаря той же Оле и нашей вдруг возникшей невероятной сплоченности и нежности друг к другу переросла в очень близкий и дорогой нам перфоманс.» Расскажи, как у тебя проходит работа с артистами? На чем строится твоя философия, как преподавателя? 

Ой, я все время нахожусь в педагогическом кризисе. Преследует какое-то разочарование в себе, в том, что я несу людям, поэтому все постоянно меняется вместе с моими учениками. Но мне, прежде всего, важно здоровье. Когда мы начинаем работать, для меня важно дать ресурс моим ученикам, чтобы они могли разбираться со своим телом. Они должны понять, как их телу чествовать себя хорошо, быть открытым. Многие, кто приходят именно на пластическую лабораторию, – они как раз интуитивно ощущают, что хочется найти вот эту вот связь между разумом и телом.

Но это действительно так – наше тело, мысли, душа, сознание – они иногда расщепляются, и ты не знаешь, как их снова подружить, как найти гармонию. И мне кажется важным помогать находить вот эти вот инструменты, чтобы создавать какое-то творчество и смотреть, как это творчество помогает тебе и как оно тебя отталкивает куда-то выше, шире. Помогает тебе коммуницировать с другими людьми. Я не могу сказать, что у меня есть какой-то метод, но мои занятия – они про здоровье, про чуткость, про нежность, про внимание. То есть, я очень люблю своих учеников, они для меня прям зефирки.  Понятно, что каждый разный, и к каждому разный подход – с кем-то сразу возникает любовь, а с кем-то ты бодаешься по три месяца, а потом возникает любовь. Но важные для меня вещи – они не про технику, не про какой-то потрясающий артистизм. Это про исследование, про креативность, про изображение, про самовыражение, поиск свободы и про удовольствие. Потому что танец несет в себе удовольствие, и мы, к сожалению, все об этом забываем, особенно в профессиональной сфере. Да и не только в профессиональной – все думают, что должно быть красиво и все переживают, рефлексируют на эту тему. Радоваться надо, прежде всего! Удовольствие очень сильно меняет тело.

Как происходит отбор в вашу лабораторию в Gogol School?

Там есть достаточно много ребят которые в школе не первый год, они путешествуют от одной лаборатории к другой – актерские, кинорежисерские, пластические. А есть люди, которые приходят совершенно новые, они проходят собеседование. Это достаточно простая вещь, нам просто надо понять, что человек не чеканашка, что он в порядке и понимает, что лаборатория — это не только тренинг, а все-таки выпуск спектакля, что достаточно ответственная вещь. Если ты понимаешь, что человек тебе подходит, то можно попросить выполнить какое-то задание, иногда просто походить – уже становится понятно, что происходит с телом. 

В общем-то, по сути, мы берем всех, независимо от возраста или каких-то физических ограничений. Со всем можно работать, если есть желание и интерес. Это не профессиональное заведение, это место для творчества и для свободы, для самовыражения. Но, естественно, поскольку это пластическая лаборатория, мы всегда ожидаем, что ученики понимают, что мы будем потеть, работать с телом. Тело нужно развивать, тело нужно укреплять, какими бы мы не были классными – нужно работать.

Бывает ли, что приходят совсем зажатые ученики, «брёвна»?

Бывает по всякому. Но я никогда не скажу, что человек бревно. Бывают студенты, которым действительно очень тяжело, и зажим может быть не телесный, а какой-то головной. Бывает, что действительно человеку нужно все понять и проанализировать, прямо знать, что это за методика. Что сейчас делаем за упражнение, какой происходит процесс. И ты пытаешься найти к каждому подход, но на самом деле, всё зависит от желания. Мы с Лешей (Алексей Нарутто, артист современного танца и муж Ольги – прим.ред) ведём лабораторию и пытаемся пробить стену из сложностей. И в принципе, когда происходит финальный показ лаборатории, видно, что кто-то на голове стоит, а кто-то вышел, сделал три очень простых движения, но мы-то понимаем прекрасно, что путь оба эти человека прошли одинаковый. Мы, как профессиональные хореографы, ищем способы, как каждого выигрышно показать и «оформить» другими людьми. Как сделать так, чтобы группа и пространство поддерживали человека, это много-много работы, но всё возможно. Всегда есть в группе кто-то, кому очень тяжело, но если человек не бросает, не отказывается и не ленится, то всегда будет результат.

Ты говорила, что 15 лет проработала с детьми. Что самое сложное в работе с ними?

Работа с детьми – это очень сложная вещь. Я работала в самодеятельном коллективе, который сама закончила. И до меня, и после были выпускники, которые после учебы там поступили в профессиональные ВУЗы, и работают танцовщиками, хореографами. И самое сложное там – непрофессиональное отношение к работе, к труду. Понятно, что когда детки приходят в хореографическое училище, они сгрызут друг друга, чтобы быть на центральном станке, чтобы педагог именно их хвалил и делал им замечания. Они понимают каждый день в зале, что это их будущая профессия и то, как они будут жить всю оставшуюся жизнь. В самодеятельных коллективах все чуть-чуть не так, родители деньги заплатили, и мы должны их развлекать, и не дай Бог «мой пупсик заплакал, напишу в Департамент образования, пусть педагога уволят». Это сложно, и педагоги становятся таким обслуживающим персоналом, и это не мотивирует к труду.

Это внешние проявления, а внутренние – у детей уровень креативности и горения сценой постепенно стихает, потому что зачем каждый день потеть и делать неприятные вещи, терпеть унижения и фрустрироваться, если можно скачать тик-ток, сделать прикольное видео и стать звездой. Реально горящих и танцующих, готовых заниматься – их становится все меньше, и это, конечно, печально. Мне жалко, не хочется, чтобы таланты были только в хореографических училищах, хочется, чтобы они были везде. На самом деле, чем дальше от Москвы, тем ситуация лучше – у нас сильно избалованные все. 

Как раз на поиск таких горящих талантов нацелен проект «Большие и маленькие» на «Культуре».

Да, там мои детки участвовали во втором сезоне и получили специальный приз от Александра Могилева. Так что, очень крутые, хорошие детские коллективы есть, но хочется, чтобы их было больше. Причем больших коллективов, где человек 20 разом на сцене, а не дуэт или трио.

Будем надеяться. Постепенно становится больше поклонников современного танца, как в Москве, так и в России, поэтому, может быть, будут появляться новые коллективы. Если к тебе обратится человек и скажет: «Оля, я ничего не понимаю в современном танце, но очень хочу понять и научиться, скажи, куда мне ехать, где учиться, на какие труппы и фестивали обратить внимание», что бы ты ответила?

На самом деле, я даже не знаю, потому что мое восприятие современного танца и его техник формировалось достаточно долго. Мне кажется, что именно вкусовой выбор должен формироваться путем изучения всего, что нам предлагают вообще.

Где у нас в России «очаги» современного танца? Фестиваль «Диверсия», например…

Да, фестиваль «Диверсия» очень хороший. Он достаточно открытый и для маленьких компаний, но, тем не менее, всегда приглашает зарубежные коллективы. Там были супер-звезды российского контемпорари – это просто люди, которые стоят на сцене, и ты не можешь оторваться – настолько потрясающая телесность, харизма. Там очень классная атмосфера, и очень круто, что в этом году был срез российский, и можно было посмотреть, насколько все разные. А так везде много интересного –  Москва, Питер, Екатеринбург, Челябинск, Казань.

А за какими хореографами ты лично следишь?

Ну за однокурсниками, конечно, много с кем я просто училась. Да я много за кем в принципе слежу, стараюсь наблюдать, что происходит.

Можно ли сказать, что есть тусовка современных хореографов в России? Общаетесь ли вы, приглашаете ли друг друга на спектакли?

Это такой вопрос дискуссии, что в современном танце нет никакого комьюнити, государственной поддержки. Недавно обсуждалось, что государственная институция даже не знает, что хореографы занимаются современным танцем. И уже действительно нужно понимать, что пора создавать союз танцовщиков и хореографов современного танца. Чтобы показать, что мы действительно есть, мы существует и мы делаем много проектов на профессиональном уровне. Это не самодельные веселушки, появилось уже поколение хореографов и перформеров, которые действительно имеют образование – и европейское, и российское. Поэтому важно, чтобы была какая то организация, куда можно было бы обратиться за помощью или за поддержкой твоего спектакля, за грантами и за тем, что есть в  обычном театре – драматическом, балетном, или даже народно-сценическом – но этого нет в нашем сообществе, фрилансерсоком.

Все мы живые люди, все живут в Москве, у всех 500 работ, чтобы хоть как-то отбивать аренду залов и ипотеку, чтобы вообще существовать. Естественно, кто-то с кем-то дружит, создает творческие коллаборации, есть дружеские связи. Но, в среднем, я не могу сказать, что я каждый вечер с кем-то из хореографов сижу пью кофе и что-то обсуждаю. Было бы здорово, если бы действительно была площадка, которая нацелена на современный танец.

И все фрилансеры были там резидентами?

Да, тогда общение было бы плотным. Одно время была эта резиденция хореографов КЦ «Зил», правда, отбирали туда всего 5 человек. Но эти 5 человек какое-то время варились в одном материале, с одной информацией, с одними кураторами общались. Это все равно какое-то знакомство, общий опыт, классный был проект, в котором много чего происходило, связанного с современным танцем.

Насколько сложно независимому коллективу, как, например, вам с Лешей, найти поддержку, грант, финансирование?

Мы один раз подавали документы на грант для молодых деятелей искусства и даже его получили его, 70 тысяч. Мы купили костюмы, что-то сделали, но понятно, что для какого-то хорошего продакшена этого мало. Одна работа композитора в такую сумму обойдётся.

То есть, все ваши проекты – только ради творчества? 

Да, все проекты мы с Лешей сами поставили, сами станцевали, сами придумали, иногда кто-то помогает. Приглашаем художника по свету, если есть такая возможность, все эти траты на нас. Понятно, что все работы у нас – «я тебя слепила из того, что было», и все денежные моменты на нас. Но мы пытаемся искать площадки, чтобы работать хотя бы за минимальный гонорар нам и композитору. У нас же такая ситуация – мы начинаем работать и уже по любви тащим эту телегу, а Кира (Вайнштейн, композитор – прим.ред.) пишет музыку.

Естественно, все вещи, связанные с рекламой, –  это очень тяжело для нас, как для артистов. Спектакль мы продаем сами: 500 постов здесь, потом просим знакомых прорекламировать наш спектакль и тд., и т.п. Это все отнимает очень много сил, времени, достоинства. Сам собой возникает вопрос: «Я же художник, почему я всегда всё у всех прошу?» Но мы зато теперь всёумеем и всё можем.

Кто из вас двоих с Лешей больший затейник на новые постановки?

По-разному. У нас нет такого, что каждый сезон нужно выпускать какой-то спектакль, просто есть определенная потребность. Иногда она может не возникать. Поскольку все наши спектакли, они больше про свой интерес, про свою реализацию, про любовь и про удовольствие, то я позволяю себе выдохнуть и дождаться внутреннего импульса.

Леша в этом смысле любитель прыгать во все паровозы и пароходы – а давай сделаем и туда, и сюда. Иногда, конечно, обжигается, но вот такой он. Сейчас будет сексистское высказывание,но, наверное, это потому, что он мужчина, такой тягач. Характер у него такой – а давайте, а давайте. А у меня должно что-то внутри случиться, я интуитивное начало, а он – головное. В процессе постановки мы уже друг друга подхватываем.

Естественно, когда мы только начинали вместе работать, мы бодались. Мне очень важно всё почувствовать – атмосферу, музыку. Для Леши нужна концепция, для меня она тоже важна, но отталкиваюсь я от другого. Поэтому первое время нам казалось, что это несовместимость, но потом мы поняли, что это не несовместимость, это объем, это то, что добавляет нашему дуэту разных слоев, и одно поддерживает другое, и в этом смысле мы нашли взаимопонимание. 

Когда вы готовите новый спектакль, вы идете куда-то в зал заниматься или прямо дома устраиваете творческий процесс?

Дома мы начали заниматься творческим процессом только во время карантина. В другое время делаем всё в зале, так как дома хочется заниматься другими делами. И дома нет возможности по пространству, так как хочется и перемещаться, и прыгать. В зале более рабочий настрой. Дома мы можем открыть тетрадочку и накидать вещи, с которыми будем работать: по инструментам, по задачам, что нам кажется важным, интересным.

Как рождается импульс на постановку? После какого-то события, как у вас было со спектаклем «40», посвященном истории подруги?

Это точно так же, как у тебя возникают мысли – ты же не понимаешь, как они возникают? Ты не можешь проследить, как этот ассоциативный ряд существовал, а потом что-то вдруг тебе пришло в голову. То есть, иногда ты не можешь понять, откуда было начало. Спектакль – это то же самое, какие-то эмоциональные переживания, события, литература, интервью, которое на YouTube посмотрела, ссора, чувства, да даже наблюдения за ростом пальмы – всё, что угодно. Вещи, которые падают в тебя, и ты меняешься как человек. 

Это очень удивительно, как устроен мозг творца, ведь не каждый человек способен ставить спектакли, писать музыку. Как у вас это работает – у одного возникает идея, а второй подхватывает?

Может быть и такое, конечно. Недавно мы уехали в резиденцию, в Костроме, ставить спектакль. И ехали мы туда, по сути, чистыми листами, то есть, не было понятно, как всё разрабатывать, каким будет взаимодействие. Была только идея – гипоксия. Но мы туда приехали, и наша «Гипоксия» сама собой родилась, вышла из карантина. Даже не знаю, кто из нас это предложил, так как всё было логично – разве можно сделать что-то, кроме этого, после того, что мы пережили? Про это невозможно не поговорить, это совершенно необходимо пережить в творчестве, искусстве.

Или есть, например, у Леши сольный спектакль «Черное небо». Для него экологическая проблематика родного города Красноярска, феномен «Черного неба», была очень страшной и печальной. Он три года вынашивал эти мысли. В общем, нужно, чтобы прежде всего нам было хорошо и интересно – для кого, как не для себя? Понятно, что артисты для зрителя существуют, это замечательно, но мы существуем и для себя тоже.

Какой у вас зритель? Вы же, наверное, представляете, какие люди, придут смотреть ваши работы? 

Да я не представляю, я знаю! Это, прежде всего, наши студенты, какие-то фанаты. Это точно те люди, которые и ходят на наши классы, и приходят на наши спектакли, и следят за нами как за артистами. Им очень интересно, какие мы разные. С другой стороны – это, конечно же, открытый зритель, интересующийся зритель. Это какая-то своя публика, которая от спектакля к спектаклю к нам и другим хореографам ходит, и на Балет Москва ходит, и интересуются перформансом, танцами, современным театром. Мне кажется, к нам приходят люди, которым интересен опыт проживания спектакля, потому что мы всегда к зрителям очень близко, стараемся коммуницировать.  Конечно, мы танцуем, у нас есть достаточно сложные технические вещи. Но иногда мы делаем какие-то совершенно простые для зрителя вещи, которые позволяют подцепить зрителя на свою волну – не спецэффектами, а искренностью.

В общем, к вам приходят те, кому важна близость, искренность, отсутствие каких-то барьеров.

Да, у нас нет масок специальных. Да, мы работаем в спектаклях, думаем о разных темах, играем с настроением и с образами, но все равно это Оля и Леша, которых всегда видно, в любом случае. Мы не прячем свою персональность. Это то, что происходит в принципе в современном театре: человека-артиста видно. Он может надеть маску, может снять, но если он в маске весь спектакль, то это уже не так актуально.

Какие-то есть мечты, планы на ближайшее будущее?

Я поняла, что я совсем не мечтатель, абсолютно. Я делаю то, что мне нравится, то, что я люблю, и если мне течет что-то в руки – постановка или работа какая-то интересная – я для этих вещей открыта. Я просто поняла, когда ты чего-то ждешь, планируешь, это тебя как будто ограничивает. Я надеюсь, что будут интересные проекты, а если не будут, то я найду всё равно, чем заняться. Единственное, о чем я, наверное, мечтаю – что закончится эта пандемия, все будет в порядке, и начнут нормальную работу в театре, будем видеть зрителей не в масках.

У тебя уже довольно длинный путь и как педагога, и как хореографа, и как исполнительницы – какие 3-5 событий ты бы выделила как точки «переотсчета», как что-то важное, что изменило тебя?

Первое – когда Елена Михайловна пришла в театр, у нас поменялась дирекция, поменялась команда, и был кастинг. Меня заново взяли в мой театр, и это были классные ощущения, потому что обновилась труппа, было много хореографов, большой репертуар набирался. Вот тут для меня была точка отсчета, точка начала. Всё, что там было до – это, конечно, замечательно, но вот когда случилась эта перекалибровка в театре, я ощутила, что это то, что я хочу. Что я реально готова умереть в зале, я сделаю всё возможное, потому что я чувствую, что это моё место, моё призвание.

Второй момент связан со спектаклем «Застывший смех». Это точно не премьера, а процесс работы над спектаклем, может даже не первый год. В определенный момент я почувствовала, что нашла ту самую свободу – получать удовольствие от выступления на сцене. По идее, все артисты должны получать удовольствие от пребывания на сцене. Не самолюбование, а чистый кайф, почти животный. И это очень сложно, многие дойдут до пенсии и не почувствуют, что это. И вот однажды случился какой-то спектакль, на котором я ощутила, будто воздух какой-то раскрылся. Что можно теперь не бояться вообще ничего. Что на сцене – ты дома.

А третье случилось, когда я ездила на летнюю школу в Амтердам. И занималась там Fighting Monkey –  эта техника очень круто развивает тело, просто потрясающе. У меня проблемы с позвоночником – две грыжи, протрузии, наверное, лет 5 или 6 мучалась со спиной, какие-то прогибы, стойки на голове, это всё для меня было недоступно.

И вот, когда я попала на эти классы по Fighting Monkey, для меня просто случилось потрясающее физическое перераскрытие. Насколько грамотно выстроена эта система, и насколько потрясающая педагог – как она тебя мотивирует, преподает – то есть, все составляющие для меня сложились на 100%. И я поняла и ощутила, что у моего тела столько ресурсов, которые я не задействую, но к которым есть подход и их можно развивать! Это было такое для меня вдохновение! Эта неделя меня тотально поменяла. Я приехала в Москву совершенно другим человеком. Я перестала ощущать себя калекой. Танцовщики, когда случается травма, они думают: «вот, скоро к пенсии подойдем». А я начала себя ощущать в лучшей физической форме, чем была всю свою жизнь до этого.

URL List