Аня Демидова – создательница и режиссёр независимого театра Urban Forest Echo. Сейчас у театра всего два спектакля – театрейв по мотивам «Дяди Вани» А.П.Чехова – Cabaret Torture Freak Show Chekhov Dark Circus и трагикомедия Раджива Джозефа «Стражи Тадж-Махала», но уже летом планируется премьера новой постановки. Один из главных вопросов, которые мы хотели задать Ане, – как независимому театру вообще живётся в России? Тяжело живётся, конечно, но позитиву и энергии этой молодой и яркой девушки можно позавидовать. Благодаря ей, мы узнали чуть больше о том, какие в России происходят творческие резиденции, а еще обсудили, чем отличается театральная система в России от всех остальных стран и какие у нас есть преимущества. Наш разговор состоялся 2 недели назад, до трагических событий, происходящих сейчас в мире, иначе разговор получился бы другим. Зато теперь у нас шанс оглянуться назад и немного спрятаться в том прошлом, которое было «до»…
Три главных боли независимого театра в России?
Первая – финансирование, вторая – финансирование, третья – финансирование. Самые главные боли независимого театра – это как себя окупить, содержать и как существовать в этом мире театров-гигантов, ведь ты такой крохотный по сравнению с ними. Надо как-то выжить и не выжать все соки из себя.
Сколько спектаклей в месяц вам в идеале нужно играть, чтобы никому из труппы не пришлось искать подработки?
Наверное, 5 раз в неделю.
То есть, ваши два спектакля – это больше история про творчество и душу, чем про заработок?
Да. Многие наши артисты играют в других театрах, снимаются где-то, работают в квестах и других околотеатральных проектах.
У вас сейчас 2 спектакля, какой популярнее у зрителя?
Сложный вопрос, потому что они всё время идут по-разному. Когда мы выпустили «Стражи Тадж-Махала», они были намного популярнее, мы их чаще играли, больше людей приходило. А сейчас как-то выровнялось. Бывает, что на один больше приходят, бывают, что на другой.
А какой спектакль, как вам кажется, более понятен зрителю?
Мне кажется, они одинаково понятны и одинаково непонятны. Всегда есть люди, которые не понимают, и есть те, кто понимает лучше, чем ты (смеется). Я не думаю, что из этих двух один какой-то сильно артовый, а другой сильно понятный, они на одном языке говорят, у обоих есть литературная основа. Одна – классическая, «Дядя Ваня», которую все знают, все читали, а вторая – современная пьеса «Стражи Тадж-Махала», которую мало кто читал. Естественно, есть свои подводные камни. Когда ты ставишь известную пьесу, на неё есть уже много наслоений, потому что мы видели много спектаклей по этой пьесе, смотрели фильмы, есть своё представление какого-то правильного школьного разбора: что хотел сказать художник. Когда ставишь современную пьесу, то текст воспринимаешь без этих наслоений, то есть так, как он написан. В «Дяде Ване» я предлагаю какое-то своё видение, и очень часто мне приходит обратная связь, что благодаря спектаклю человек по-новому взглянул на произведение, захотелось его перечитать, переосмыслить и перепонять.
В целом язык наших спектаклей похожий: это физический театр. С присутствием текста, но многое передаётся через пластику, через атмосферу и через яркий визуальный образ, потому что я режиссёр визуального образа всё-таки. Для нас важна музыка – в одном спектакле она живая, в другом есть диджей, который всё сводит.
Сейчас работаете еще над одним спектаклем?
На самом деле не над одним: два проекта в России и один в Ирландии. Один из проектов в России – подростковый спектакль. Выпустить мы его планируем к лету. Он достаточно амбициозный и большой, потому что помимо того, что будет сам спектакль, мы хотим еще создать платформу на базе Instagram, где подростки смогут делиться и обсуждать проблемы, актуальные для них: принятие себя, отношение с родителями, со сверстниками и тд. Мы хотим привлечь профессиональных психологов, которые будут входить в это взаимодействие. Ну и на спектакле тоже будем предлагать и подросткам, и их родителям вступить в интеграцию, как вообще наладить отношения, друг друга понимать, слышать; как понимать и принимать себя, изменения своего тела, своего окружения. Любой подросток сталкивается с такими проблемами, как изменения собственного тела, с реакцией на это окружающих, некоторые страдают от буллинга в связи с этим. Они не могут поговорить со своими родителями, потому что им кажется, что они их не понимают, не могут поговорить с учителями об этом. Да и взрослые тоже сталкиваются с проблемой принятия собственного тела, своей самости, своего отличия от других людей.
Какой второй проект?
Второй проект – пластически-физическая лаборатория в соавторстве с режиссёром-хореографом Алексеем Щербаковым, темой мы взяли «кризис». Сейчас мы провели маленькую короткую лабораторию, попытались как-то пощупать эту тему: что такое для нас кризис, какой он бывает, что мы подразумеваем под этим словом. Что есть внутренний кризис и внешний, экономический, политический – что у этих процессов общего и что различного. Итогом лаборатории будет спектакль, но не классическим образом поставленный, когда есть пьеса и режиссёр, а подход с другой, более перформативной стороны.
В Ирландии тоже что-то психологическое ставите?
Нет, там есть литературная основа, пьеса современного чилийского драматурга Мака Лосада, моей подруги, она написала пьесу про русскую балерину, которая приехала в Ирландию из СССР и преподаёт в балетной школе. Там рассматриваются проблемы человека, который уехал из какой-то страны и мечтает всё время вернуться. В новой стране он не нашел своего места, но и вернуться невозможно, потому что страны такой больше нет. И ты как бы между двумя мирами. Это тоже пластический, физический спектакль будет, и мы хотим хорошо проработать юмор, хочется сделать его очень клишированным, забавным. Драматург говорила, что пьеса получила какие-то награды в Латинской Америке, и латиноамериканские режиссёры её пытались поставить, но у них получалось слишком серьёзно. Оно так не написано, оно написано со стёбом, это комедия скорее.
Артисты у вас будут ирландские?
Да. У нас пока подготовительная часть с постановочной командой, непосредственно с артистами мы встретимся в мае и начнём работу.
Вы много учились, работали не в России. Чего, по вашему мнению, не хватает российской театральной системе?
Сложно говорить про систему. Но мне, например, не очень нравится система репертуарных театров, мне кажется, она такая громоздкая, большая, неповоротливая и уже немного не соответствует времени, в котором мы живем, однако продолжает существовать. Мне ближе и интереснее именно европейская система, когда театр – это коллектив, а не большое здание, где работает много людей, куча цехов, администрации. Мне ближе, когда это театральная компания, которая делает спектакль и набирает под это команду. Мне кажется, это адекватнее как-то. Как компания ты более мобильный и свободный.
Но ведь меньше стабильности.
Мне кажется, стабильность – это некая иллюзия. Мы всё время пытаемся хвататься за какую-то стабильность, не только в театре, но вообще в жизни. Как будто существует какая-то стабильность. Но на самом деле какая может быть стабильность в России, где постоянно случаются экономические кризисы, рубль падает, всё падает, всё рушится. И где здесь стабильность? Сплошная иллюзия.
Если спросить наоборот: что в России есть хорошего, чего не хватает европейскому или любому другому зарубежному театру?
Первое, что приходит в голову – то, что у нас есть традиции, школа, великие люди – Станиславский, Мейерхольд. Но насколько мы реально сегодня являемся наследниками Станиславского и насколько сегодня существует вообще психологический театр или насколько сегодня существует Мейерхольд или Михаил Чехов – большой вопрос. Но радует, что для Москвы сходить в театр – это нормально. У нас развита театральная жизнь, много всего происходит, много театров, большая конкуренция, в этом есть сложности, но, с другой стороны, это рост и развитие. Мы – нация, которая любит театр, у которой всегда проходят фестивали, все к нам приезжают, это круто.
Конечно, везде театр разный. Есть немецкий театр – классный и крутой, а есть норвежский, которого нет. Мне кажется, что в целом, если сравнивать, например, с Америкой, у нас очень разнообразный и, что важно, режиссёрский театр. Потому что там, всё-таки, в большей степени театр драматурга. Как мне объяснили, это происходит потому, что это продюсерский театр, и когда продюсер покупает права на пьесу, он понимает, за что он платит. А когда ты покупаешь спектакль какого-то режиссёра, который непонятно что еще сделает с этой пьесой, то это непонятно. В продюсерском театре режиссёр выступает просто как исполнитель. То есть, великий драматург всё написал, а ты только это претворяешь в жизнь. Режиссёр как творец – это больше про нас, в нашей традиции режиссёрского театра мы считаем, что пьеса – это основа, повод для разговора, для создания спектакля, а не истина в последней инстанции, и надо ставить, как написано.
Какой самый запоминающийся творческий опыт случался с вами, и вы хотели бы, чтобы каждый актёр вашего театра тоже его пережил?
Мне кажется, что у актёров и режиссёров очень разный опыт, разные функции и разное вообще всё. Это две разные профессии. Они тесно связаны, потому что мы идём рука об руку и вместе что-то создаём, но глобально это другой вид искусства.
Для актёров мне бы хотелось, чтобы у них больше было творческих челленджей. В моей жизни их было предостаточно: участие в арт-резиденциях, проекты в другой стране, где все с разным культурным бэкграундом. То есть, нужен такой опыт, который выбивает у тебя почву из-под ног, ставит тебя на другие рельсы и даёт возможность посмотреть на то, что кажется привычным и то, что ты как будто бы уже умеешь, под другим углом. Мне кажется, что для любых творческих специалистов – актёров, режиссёров, художников, композиторов – это очень классный опыт. Потому что, как только мы приходим в состояние «я тут всё знаю», то это конец, до свидания.
Какой опыт был самым запоминающимся для вас?
Все опыты какие-то запоминающиеся. Ездила этим летом в арт-резиденцию «Ради Света Байкал», нас было 3 команды, в каждой команде был 1 режиссёр, 1 хореограф, 1 художник и 1 композитор. И эти команды мы не выбирали сами. Обычно, как режиссёр, ты сам собираешь команду. Но здесь даже тему мы не выбирали.
Общая тема резиденции была картина Босха «Сад земных наслаждений», там 3 створки: ад, чистилище и рай. На ознакомительной встрече в Zoom нам задали вопрос: «Над чем вам было бы интереснее поработать?». И в результате нас распределили в команды и дали темы ровно противоположные тем, которые мы называли, мне досталось «Чистилище». То есть, команда незнакомых людей, с которыми у тебя пока нет точек соприкосновения, должна сделать за 7 дней спектакль на тему, которую она не выбирала. Мы работали с перформерами, всего их было 25, а нас 4 команды – ад, чистилище, рай и спектакль куратора, Антона Адасинского. Естественно, перформеры и время репетиций пересекалось.
И это, конечно, опыт творческого челленджа: как всё собрать. У меня была супер-женская команда, и мы все как лебедь, рак и щука, про разное, не было никаких точек соприкосновения. Я тогда очень задумалась по поводу того, в чем же функция режиссёра. Как режиссёр я делаю что? Что я такое умею и что я могу дать, чего они не могут дать сами себе? Понятно, что композитор сочинит музыку лучше, чем я могу придумать, хореограф может лучше поставить хореографию, художник лучше может сделать костюмы. У всех есть свои идеи и все сотворцы. И я подумала, что то, чего им не хватало – это общей концепции и точек соприкосновения, где они могли бы зацепиться друг за друга, ведь мы делаем один перформанс, а не 3 разных. Это удалось сделать, взять все элементы и обединить их в форму, где всё органично соединялось, имело смысл, развитие, воспринималось зрителем.
Я прилетела оттуда и на следующий день улетела в Крым на фестиваль «Таврида», и там тоже неожиданно стала делать перформанс, который надо было подготовить за 3 дня с незнакомыми людьми. Тут я сама себе решила устроить челлендж: было несколько тем, 2 из них были для меня понятны, а одна – совсем нет. Темы – это локации, так как нужно было сделать site specific перформанс и привязать его к конкретному месту. И была там локация «мост», не какой-то там исторический мост, а просто мост на территории фестиваля. И вот была у меня локация, 30 пар наушников, 3 микрофона, какие-то люди, которые почему-то хотят в этом участвовать и ноль идей.
В итоге, я придумала концепцию про фестиваль и несколько главных проблем, которые всех волновали – очереди везде и отсутствие мобильной связи. Мы сделали «телемост», на котором можно представить, что у тебя есть минута времени и возможность сейчас прямо с этого моста связаться с любым человеком на этой планете – живым или мертвым – и передать ему самое важное. Перформеры супер погрузились в эту тему, честно говорили. Мы даже нашли для этого какое-то пластическое выражение. Три человека одновременно говорили что-то в микрофоны, а зрители слушали в наушниках, очень крутой звукорежиссёр всё монтировал и иногда получались фантастические – смешные или трогательные – наложения. Моей целью было сделать так, чтобы люди, которые ходили по мосту, подошли к микрофону и начали говорить что-то своё – и это произошло.
Какая ваша самая смелая мечта как режиссёра и руководителя театра?
Мне очень хочется создать такое пространство, где под одной крышей могли бы объединиться такие вещи как театр, концерт, ночной клуб, кафе, где можно поесть, посидеть, пообщаться, познакомиться. Когда-то, лет 10 назад, было похожее место в Театральном проезде, «Мастерская». И самое классное было не то, что ты можешь прийти поесть, сходить на спектакль, потом на концерт и остаться на ночную дискотеку, а то, что это была точка притяжения для творческих людей. Со многими, кого я встретила тогда, мы вместе иногда что-то делаем. Все люди, которые туда ходили, стали классными специалистами в разных творческих сферах – кино, театре и тд. Мне бы хотелось создать такую точку притяжения, где можно знакомиться, обмениваться контактами, коллаборировать, что-то создавать вместе и находить на этой же площадке возможность для реализации самых смелых задумок.
