Егор Перегудов поставил знаменитую комедию Мольера в «Сатириконе» в 2018 году. В 2023-ем мы сходили на гастрольный показ в Петербурге и поразились актуальности этого спектакля. Но не в том смысле, что он отвечает сегодняшнему дню. Он вообще не вступает с ним в диалог. По заветам драматурга он бичует пороки, предоставляя зрителю возможность проводить какие угодно параллели — личные, политические, экзистенциальные… И вычерчивая вероятную траекторию дальнейшего движения российского театра, загнанного во всё сужающийся просвет в пересечении множества красных линий.
Тот, кому ни влево, ни вправо не сделать шаг, вынужден или копать, или карабкаться. Впрочем, нынешние добро и зло, верх и низ вряд ли существенно отличаются от тех, что были в ходу хоть три сотни, хоть три тысячи лет назад.
Кстати, о древностях. За основу сценической композиции Перегудов взял Архимедов винт. Эта элементарная конструкция, прячущая внутри множество людей и еще больше вещей, задает действию динамику: на сцене постоянно что-то движется, появляется или исчезает. На широких лопастях помещаются все пространства действия от лодки до замкового коридора, от проезжей дороги до кладбища. Причем без каких бы то ни было дополнительных декораций: это же театр, театр рассчитывает на богатое воображение зрителя, так что вот это сейчас будет тихая улочка, благоухающая лимоном и лавром, ок?
Столь же многофункциональным винт оказывается в качестве метафоры.
Он — и лестница между Адом и Небом, по которой каждый выбирает двигаться вверх или вниз. Нет, не выбирать нельзя, лестница-то движущаяся!
Он — и Вавилонская башня, которая вздымается к небесам в дерзновенном стремлении сбросить оттуда всех богов — или доказать, что на самом деле их не существует.
Он — и бур, который вгрызается в землю, как овеществление человеческой наглости и потребительского отношения к ее дарам.
Он — и стержень, ось мироздания, с которой можно проассоциировать самого Дона Жуана — не столько в смысле фаллической символики (хотя она тут тоже будет кстати), сколько в том смысле, что он — этакий пуп земли, центр притяжения всеобщего внимания. Восхищенного, если речь идет о женщинах, и негодующего, когда дело доходит до их отцов, братьев и мужей.
Оба акта начинаются с длинного аудиообращения худрука к зрителям и актерам с просьбой не курить трубки, электронные сигареты, сигары, самокрутки и кальяны, которое почему-то дублируется (вроде бы) на татарском. Курить здесь действительно опасно — тут сама земля уже дымится, возможно, от необходимости носить некоторых представителей рода человеческого. Кстати, странно, что Дон Жуан (Тимофей Трибунцев) закурить так и не пытается, ведь он здесь — главный попиратель правил, всяческих устоев и духовных скреп.
Беззлобный, впрочем: в его по-детски распахнутом сердце на всех женщин мира хватит чувств, так почему же он должен лишать их радости? Слуга Сганарель (Константин Райкин) при нем вроде няньки, респектабельный отец (Владимир Большов) всё ждет, когда же он остепенится. Счет осчастливленных дам перемахивает тысячную отметку, когда последняя его супруга, донья Эльвира (Агриппина Стеклова) отправляется за ним в погоню. А за ней — ее разгневанные братья (которые на самом деле один человек — Антон Кузнецов, но об этом позже). Все они вьются вокруг него как назойливые насекомые и постоянно стыдят, пугая Небом, которое рано или поздно его накажет.
Небо действительно не безмолвствует — время от времени оно грохочет и посылает ему знаки: то пластмассовый цветочный горшок скинет, то кирпич, который вечно летит мимо. Иногда это бывает даже что-то полезное — например, надувная кровать, весьма удобная для утех. В общем, вся жизнь Дон Жуана — игра, спектакль, в котором он — неуязвимый и непогрешимый главный герой, и весь мир существует исключительно для него, а карающее Небо — сплошная бутафория.
И поверить в реальную силу Неба тем труднее, что никто из богобоязненных визави нашего героя не ведет себя так, как, по их мнению, должен вести себя он.
Сганарель адресует свои отповеди за его плечо, а ему во всем потворствует — то ли из подобострастия, то ли из любви. Папаша в малиновом сюртуке явно не на добрых делах сколотил состояние. Во внутреннем кармане он носит пачку денег, которые собирается отдать на благотворительность… когда-нибудь потом.
Донья Эльвира сбегает с Доном Жуаном из монастыря, а когда он ее бросает, сама выдумывает ему лживые оправдания и заставляет их повторить. Прекрасная рыбачка, не раздумывая, бросает ради него жениха, а потом верит ему, а не собственным глазам. Честные и принципиальные гребцы соглашаются переквалифицироваться в наемных убийц даже не за плату, а за обещание платы.
На самом деле людям не нужна правда, — догадывается он. Именем Неба они успешно прикрывают какие угодно злоупотребления и злодеяния — в том числе и от себя самих. И всё, чем Небо может ответить — это цветочный горшок?.. Так вот как этот мир устроен — понимает Дон Жуан — и… нет, не взрослеет, а разочаровывается и окончательно застревает в мироощущении ребенка, на этот раз обиженного. Радость в его сердце заменяется горечью, а жизненный путь свивается в спираль: он или выведет Небо из себя или докажет всем (но в первую очередь себе), что там, наверху, просто никого нет.
Интересно, что с самого начала один Дон Жуан по-настоящему психологически достоверен. Все остальные нарочито смешны и ведут себя как герои фарса: донья Эльвира в папахе и нарисованных усах, преувеличенно окающие рыбаки, доны Карлос, Алонсо и Адольфо, которые на самом деле — один человек с расщеплением личности… Только Сганарель всего лишь комичен — видимо, на правах наперсника, человека почти родного. Во втором акте реальность в образах пронзительно жалкой Эльвиры и гордеца-нищего проглядывает в прорехах кулис этого разухабистого балагана — и совершенно не нравится нашему герою, потому что отказывается помещаться в его схему.
Программка спектакля изображает летящего в неопределенном направлении Икара. Пожалуй, у человека, который на самодельных крыльях взмывает, чтобы надавать солнцу тумаков, не может быть пути назад. И у Дона Жуана его нет: донья Эльвира, которая настолько любит его и хочет спасти, что сходит с ума, и нищий, который не берет денег за богохульство, а потом лишает его возможности быть милостивым и морального превосходства, только злят его.
Ведь если другие — тоже люди, если он — не центр Вселенной, если он может быть не прав — это значит, что он и умереть может?.. Нет, конечно, решает он, и идет вперед с целеустремленностью бурильной установки. Отныне он — сам порок, и его modus operandi легко привести в параллель с действиями хоть циничных политиков, хоть беспринципных олигархов, хоть мошенников и вероломных обманщиков всех мастей.
Перегудовский Дон Жуан — это памятник самому себе. Человек невероятно эгоцентричный и потому цельный, он не выдерживает обиды, которую ему наносит мир, не способный принять его таким, каков он есть, и совпасть с его фантазиями. Его монолитность сначала дает трещину, а потом разрушается необратимо — и Трибунцев эту эрозию проживает блестяще. В начале им трудно не очароваться, а в конце невозможно смириться с тем, что ему всё сойдет с рук.
Не менее интересен путь Сганареля, который движется в противоположном направлении: в начале плутоватый хитрец, готовый на любые компромиссы, ближе к концу он проникается сложностью мира и преисполняется восхищения человеком, уважения к нему, веры в него (в монологе об этом от Райкина исходит такое сияние, что всё внутри теплеет). Хотя казалось бы, с таким хозяином…
А может быть, всевозможные Доны Жуаны для того и нужны, чтобы мы могли сделать собственный моральный выбор — решить, во что верить и в какую сторону двигаться по метафорической лестнице? Потому что не выбирать, как вы помните, нельзя.
