Театр никого не спасет, музыка не вылечит души. Искусство может помочь только самому художнику — выразить то, о чем болит его сердце. Другое дело, что художник (в широком значении этого слова, творец), как тонко и точно чувствующая мир натура, способен заметить и выразить вещи, важные для многих. Бесспорно, что Теодор Курентзис, дирижер, художественный руководитель Дягилевского фестиваля — именно такой художник. И не случайно, что фестиваль в этом году открылся программой из произведений Чайковского, а завершится премьерой спектакля на музыку Стравинского «Персефона», Симфония псалмов. Но обо всём по порядку.
На концерте-открытии оркестр исполнил программную симфонию Петра Ильича «Франческа да Римини», увертюру по мотивам трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта» и Итальянское каприччио, фантазию на темы народных песен. Удивительно, но итальянский мелос прозвучал более чем сдержанно — без южной солнечности и праздничности, которых стоило бы ожидать.
Холодно торжественной получилась история знатной итальянки Франчески, которую заставили выйти замуж за некрасивого, но политически выгодного Джанчотто — обманом, пообещав ей в женихи его красивого брата. Франческа полюбила всем сердцем — но не того, за что и попала в ад, где рассказала свою историю Данте.
Ледяные вихри струнных в исполненной трактовке легко могли бы заморозить саму преисподнюю. Руки дирижера то вились мелким кружевом — и тогда деревянные духовые будто рисовали морозные узоры на окне, то одним порывистым, широким жестом разгоняли оркестр с шепота скрипок до фортиссимо во всех инструментах — и бросали слушателей с обрыва в пропасть обреченной любви.
Центральное соло кларнета, в которое Чайковский заключил рассказ тени Франчески, в исполнении Сергея Елецкого прозвучало благородно и полупрозрачно. Обронив лишь пару хрустальных слезинок, теплый, но бесконечно печальный звук кларнета растворился где-то на границе между миром живых и мертвых, как метафора смирения и принятия трагической участи. Участи не только средневековой дамы, но и самого Чайковского, несчастного в любви — и любого человека, который когда-либо испытывал муки от невозможности прожить свои чувства во всю грудь.
Горестную тему продолжило второе отделение. В увертюре-фантазии по мотивам «Ромео и Джульетты» чуть заниженный темп и нервная монотонность некоторых частей обобщенно передали живые чувства юных и обреченных влюбленных. Итальянское солнце уже почти пробилось сквозь тучи в потеплевшем звучании скрипок, но спорящие с ними твердые переборы на арфах не дали конфликту разрешиться.
Поразительно, но в чуть смещенных акцентах, в неровном дыхании оркестра как будто послышался голос Стравинского — не намек ли это на то, что будет дальше? Закрытием фестиваля станет масштабная премьера постановки оперного спектакля «Персефона», Симфония псалмов на музыку Игоря Стравинского. А Игорь Федорович в своем творчестве во многом тянулся к Чайковскому. Эта близость выражалась и в общем праздничном тоне звучания, и в тяге к итальянскому мелосу и стихии народного танца. Наиболее заметна она, например, в балетах «Поцелуй феи», «Жар-птица» и опере «Мавра». Стравинского влекла «русская европейскость» художественной системы старшего классика. Он впитал традиции Чайковского и обновил их до неузнаваемости. Так что главные пункты программы фестиваля, его начало и конец, вместе смотрятся как символ — преемственности, уважения к культурным корням, желания проявить, сделать видимыми отношения со своими праотцами.
Другие события фестиваля получаются как будто о том же. Желание вернуть себе свою национальную идентичность — главная тема перформанса Därdemänd казанского творческого объединения «Алиф». Также в программе — концерт этнической музыки, участники которого, новый проект musicAeterna Folk, также выступят в экспериментальной open-air опере по стихам Марины Цветаевой «Поэма горы». Одна из российских премьер Дягилевского — перформанс «В память о Прометее» композитора Панайотиса Велиантиса и актрисы Софии Хилл из Греции. А ведь древнегреческая мифология для современных греков — не просто исток всей классической культуры, но и корень их личных, национальных традиций в искусстве. Во времена, когда не успеваешь прийти в себя от вчерашних социальных и политических пертурбаций, как тебя настигают новые потрясения, такое обращение к корням и традициям видится делом важным и дающим силы сохранить себя.
А что же с несчастной судьбой великих чувств? На контрасте с историями возлюбленных из первых двух частей финал концерта-открытия, Итальянское каприччио, оказался особенно воодушевляющим. После торжественных фанфар общий темп пьесы еще долго был осторожным, сдержанным — будто затаил дыхание в ожидании праздника. Это сообщило музыке не свойственную легкому итальянскому нраву рефлексию и прозвучало как мысленный диалог с предыдущими произведениями программы: а точно ли можно веселиться, когда другие люди умирают даже из-за такой прекрасной вещи, как любовь?
Но с каждой новой темой — а каприччио строится на шести различных темах, которые Чайковский либо заимствовал из итальянской традиции, либо сочинил в ее духе сам — танцевальная природа проявлялась в музыке всё ярче и стремительнее, закручивая в свой фривольный вихрь всё больше голосов. И к шестой теме стихия окончательно вырвалась на свободу и своим восторгом сбила с ног всех присутствующих! Широкое, блестящее звучание оркестра буквально благословило гостей фестиваля на жизнь в радости вопреки всему. Так тому и быть, не смотря ни на что.
