Со-режиссёр «Бумерита» Игорь Сергеев сопроводил премьеру первой версии спектакля комментарием, что работа продолжается, и итог может оказаться совершенно другим. Про то, как это было в декабре, мы писали, а над тем, чем это стало, очень интересно подумать. Мы подумали и рассказываем, что важного этот спектакль говорит о современном искусстве и обществе, почему он может вам не понравиться и почему наверняка понравится в конце.
Спойлер №1: он вторичен, банален и перегружен деталями. Спойлер №2: но это хорошо.
Режиссёр не соврал: как признаётся сам спектакль посредством текста, подаваемого на задник, всё, что в нём осталось от первоисточника — книги Кена Уилбера — это предваряющая действие лекция. Кажется, теория спиральной динамики Уилбера стала не более чем фокусирующей линзой для собственных исследований создателей постановки.
Весной 2018-го Игорь Сергеев и Владимир Кузнецов посвятили Ночь музеев в «Скороходе» поискам метамодерна. Спустя два года они окончательно его нашли. По сути «Бумерит» вместе с первоисточником и предысторией наглядно показывает, почему постмодернизм закончился, и что такое метамодерн, в эпоху которого мы все живём.
Историческая справка:
В конце XIX века научно-техническая революция (вместе с марксизмом, ницшеанством и психоанализом) до неузнаваемости изменила реальность, сделав её огромнее и сложнее. Ответом на это стал модернизм. В попытке обуздать мир, несущийся галопом, он, во-первых, поставил во главе сверхчеловека — бунтаря и созидателя на пороге эволюционного перехода. А во-вторых, принёс в культуру метанарративы — универсальные схемы того, как всё устроено и куда нужно идти. «Мы наш, мы новый мир построим» (но сначала нужно сломать старый). Эпоха модернизма послужила питательной почвой для небывалых революционных преобразований и ознаменовалась бурным расцветом искусства, философии, науки. Но вскоре кое-кто решил, что лучше бы сузить чересчур широкого соотечественника, а метанарратив — чрезвычайно удобная штука для манипулирования массами. И светлое будущее оказалось кошмаром: Вторая Мировая война свернула проект «Человек» и отравила мир тотальным разочарованием в больших идеях и словах с заглавной буквы.
Постмодернизм, заступивший на пост главенствующей эстетической системы, провозгласил: всё что могло, уже случилось и закончилось плохо. Если люди способны сделать с другими людьми такое — то ни в чём нет смысла. Прогресс подарил миру ядерную бомбу, герой-созидатель превратился в фашиста, всеобщее братство под эгидой благородной идеи обернулось тоталитаризмом. Красота никого не спасла и оказалась не нужна. «Писать стихи после Освенцима — это варварство», как сказал философ и композитор Теодор Адорно. Нет ничего, чему стоило бы верить, нет универсальной истины — есть вереницы подделок и множество частных правд. Постмодернизм сомневался во всём, иронизировал и издевался, дробил и раскалывал на составляющие всё на свете — от общества и языка до произведений искусства прошлого. И складывал из кусков прежних истин новые (столь же недостойные доверия).
Здесь из приличия и саспенса ради мы вернёмся к спектаклю. В его основе — вполне себе модернистский метанарратив, который раскладывает всё в мире по полочкам и обещает ему некий качественный переход в будущем. Согласно теории спиральной динамики, все процессы развития в мире людей протекают по спирали. Новый виток вбирает и развивает открытия предыдущего, и любой феномен проходит один и тот же путь от младенчества к зрелости (от первобытно-общинного строя — к глобализму, от стартапа — к организации с контролируемым самоуправлением и так далее). А человечество застряло на «зелёном» витке спирали, и нужно что-то, что перебросит его на новый уровень. Именно над тем, как обеспечить этот переход, работал герой первой версии «Бумерита».
Кстати, в финальном варианте он уточнился, стал более контрастным — и похожим на человека эпохи модернизма. Марк — творец, который изучает свои пределы и ищет способ выйти за них. Изобретатель (то есть, воплощение прогресса). Богоборец, дерзающий против законов природы. Бунтарь, презирающий иерархии. Одиночка как бы вне бытовых категорий вроде дружбы, любви и семейных ценностей. В общем, герой под стать идее.
Но в идею модернистского преобразования мира трудно поверить, а абстрактное стремление — пусть даже с предпосылками в виде личных комплексов — выглядит бесплодным. Поэтому создатели спектакля придумали герою маму с болезнью Альцгеймера. Маме, которую блестяще играет Юлия Гришаева, осталось буквально несколько месяцев, проведённых в полном забытьи. И сын (он же — со-режиссёр Кузнецов) пытается спасти хотя бы её сознание — загрузив его в цифровой мир. Доступ к необходимым мощностям ему даёт участие в проекте серьёзных людей из госбезопасности по моделированию сознания идеального кандидата в президенты. И доступ это незаконный — из-за чего ближе к финалу у Марка появятся проблемы. Да ещё и мама, которая никогда не баловала его теплом и любовью, активно сопротивляется. Кстати, опытный образец цифрового сознания оказывается натуральным фашистом — что и требовалось доказать, мы всё это уже проходили в прошлом веке.
В общем, убийственная серьёзность модернизма не к месту в мире, который в курсе, что такое концлагерь, поэтому рассказывать обо всём этом получается только на языке постмодернизма. И первая версия спектакля была о проработке личных травм (потому что в мире постмодернизма нет объективной реальности, а есть калейдоскоп индивидуальных проекций). В ней наш герой пытался загрузить сознание в идеальный цифровой мир и излечить тем самым раны, нанесённые ему в детстве. Итоговый вариант пошёл ещё дальше: вместо глобального замысла — частный интерес, вместо расхожего комплекса — личная трагедия, над которой попробуй поиронизируй. Ну, и весь арсенал приёмов тут как тут:
— цитаты и копии (в списке референсов — «Матрица» и «Всё ещё Элис», американские боевики, европейские семейные драмы и все фильмы о неприятных гениях, а ещё собственные работы авторов — например, недавняя «Иранская конференция»);
— ядерная смесь сюжетов и тем (тут и параллельные миры, и астероидный армагеддон, и квантовая физика, и искусственный интеллект, и политические технологии…);
— ключевые вопросы актуальной повестки (выборы-феминизм-цифровое рабство-религия-экология-психотерапия-…);
— саморефлексия и самоирония (например, спектакль сам себя уличает в использовании клише);
— игра с реальностью и обнажение приёма (вроде цитаты из рецензии на себя);
— принципиальный отказ от жизнеподобия (в некоторых сценах актёры умышленно переигрывают, да и к иным сюжетным поворотам есть вопросы);
— крайняя степень индивидуализма (время от времени действие стопорится, и мы залезаем в голову по очереди каждому персонажу и узнаём, чем он живёт и чего хочет).
Получается бойкая, хоть и слегка сумбурная смесь боевика и семейной драмы с приправой из социальной сатиры на блестящем киберпанковом блюде. Простая, но замечательно сложно сделанная технически (отдельные овации — людям, ответственным за сведение звука и видео). На живых примерах говорящая про насквозь неискренний мир компромиссов и пугающе реалистичных подделок. Эффектная и увлекательная но, честно говоря, банальная и вторичная: вы не увидите здесь ничего, чего не видели или не знали бы раньше. Но всё это собрание общих мест неожиданно срабатывает — потому что вместе с «Бумеритом» зритель соскальзывает в пространство метамодерна, где действует совершенно иная физика.
Чуть менее историческая справка:
Авторы термина «метамодерн» Тимотеус Вермюлен и Робин ван ден Аккер определяют его как раскачивание между противоположностями и поиск истины без ожидания её найти. Основатели русскоязычного сайта о метамодерне Артемий Гусев и Мария Серова говорят о нём как о радикальной открытости. Метамодерн не даёт готовых идей и концепций, а предлагает каждому искать своё, уважая все подходы. В его поле серьёзность и притворство, вера и сомнение, большие идеи и личные цели, высокая и низкая культуры составляют единый поток, в котором всё ценно и достойно уважения.
По Вермюлену и ван ден Аккеру, метамодерн начался 11 сентября 2001 года, когда мир сотрясла трагедия, которая заставила заискрить и сломаться традиционные защитные механизмы. А информационное перенасыщение окончательно похоронило его предшественника: вот у нас уже где вся эта постмодернистская игра, этот сарказм, который только маскирует боль, эти натужная сложность и бесконечные самовоспроизводящиеся смыслы. Какая разница, что всё уже было, если именно сейчас именно тебе больно по-настоящему?..
Так и в «Бумерите»: человек, который чувствует себя одиноким и запутавшимся, не ищет ни преобразований, ни развенчаний, он устал от демагогии говорящих голов из телевизора — он хочет к маме. И тысячу раз дискредитировавшие себя приёмы неожиданно обретают смысл, потому что за притворством и наигранной грубостью бьётся что-то живое и настоящее, что любит и страдает — и ты любишь и страдаешь вместе с ним, и к чёрту снобизм и сарказм. Потому что неважно, ново ли то, что ты видишь — главное, что это честно. И финале зрители аплодируют стоя, и им и верится, и плачется, и так легко-легко.
Минуточку!
А причём здесь спиральная динамика, — спросит пытливый читатель, который не забыл о ней после такого количества букв. И мы с «Бумеритом» ответим на этот вопрос в лучших традициях метамодерна. Если не лезть в философские дебри и ограничиться выжимкой, которую мы получаем из спектакля, то он:
— то ли спорит с этой теорией (потому что в нём сосуществуют люди с разных витков, и все они живые, и все по-своему правы и несводимы к общему знаменателю);
— то ли подтверждает эту теорию, выводя собственную формулу перехода на новый уровень (и в её основе, кажется, любовь; банально? ну и что!).
