В концертной программе Дома Радио не встретишь проходных эпизодов: каждое событие несет с собой новые знания (как «Шенберг&Шуберт»), уникальную или редкую встречу (как оба тома ХТК за один вечер) или духовный опыт (как выступление musicAeterna byzantina). А то и все сразу. Как исполнение «Музыки для 18 музыкантов» Стива Райха — одной из главных работ одного из главных минималистов мира.
«Музыка для 18 музыкантов» — это цикл из одиннадцати аккордов, который участники ансамбля исполняют на протяжении 70 минут с повторением и варьированием ритмических и мелодических паттернов. Это одна из икон минимализма, идеальный пример того, как можно удалить из музыки всё — кроме самого важного — и найти в простоте бездонную, неизъяснимую сложность.
Именно этот опус Райха преодолел границы мира академической музыки и по-настоящему прославил его. Пластинка с записью, выпущенная в 1978 году на лейбле джазовой и экспериментальной музыки ECM, разошлась непривычно большим тиражом в 100 тысяч копий, получила отзывы в популярных журналах Rolling Stone и Billboard, забила под завязку несколько клубов в Нью-Йорке и обеспечила композитора с его коллективом международными гастролями на несколько лет вперед. В 1999 году новый релиз под названием «18» получил премию Grammy. В 2022-м эту музыку продолжают исполнять по всему миру.
Сам Райх называет «18» одной из лучших своих работ, объясняя это не только архитектурой, которую ему удалось выстроить, но и удивительной удачей. Он говорит, случаются моменты, когда всё становится на свои места — и ты внезапно оказываешься перед сказочным, совершенно автономным организмом.
В чем секрет сказочной автономности этой музыки? Предположение будет по-минималистски простым: дело в то, что она живая. В буквальном смысле: длительность нотных импульсов в партитуре «18» задает естественный ритм дыхания музыкантов. Объясняя сложную математику построения опуса в буклете первой пластинки, Райх написал: «Все инструменты и голоса играют или поют пульсирующие ноты в каждом аккорде. Такие инструменты, как струнные, которые не должны дышать, тем не менее, повторяют подъем и падение дыхания, следуя схемам дыхания басового кларнета. Каждый аккорд удерживается на протяжении двух вдохов, постепенно вводится следующий аккорд и так далее…». Но это еще не всё: дальше он объяснил взаимосвязь между разными секциями как сходство между членами семьи.
Знаменитый музыкальный критик Роберт Кристгау в своей рецензии на пластинку отмечал, что сочетание математической выверенности и человечности делает эту музыку идеальной для прослушивания вечером у моря.
В общем, в «18» минимализм, чуждый драматизму и эмоциональности, жадный до экспериментов с новыми технологиями и уважающий стерильную электронику, впервые спустился с академических высот и показал человеческое лицо. К слову, сам Райх начинал с того, что кромсал и хитро соединял магнитофонные пленки, оказавшись в результате в тупике: техника-то прекрасная, но люди не смогут это играть. Так вот, «18» могут играть только люди. Причем долгое время это были конкретные люди: до 1997 года опус не исполнял никто, кроме ансамбля Райха, потому что многие нюансы были способны понять и повторить только они.
Но даже после появления аннотированной партитуры исполнение «18» остается сложнейшей задачей. Больше часа 18 человек должны дышать как один, так, чтобы четыре рояля, три маримбы, два ксилофона, вибрафон, два кларнета, скрипка, виолончель и четырехголосный хор звучали в непрерывном, почти монолитном потоке.
Со стороны это выглядит как священнодействие: каждое движение, каждый вдох выверенны и точны, и, глядя на руки, например, пианиста Николая Мажары, невозможно поверить, что это живая плоть, а не механизм. При этом музыканты, которым в ходе исполнения приходится меняться местами, остаются людьми: они улыбаются и подают друг другу знаки, а Полина Осетинская, на некоторое время оставив фортепиано ради маракасов, даже пританцовывает с ними.
В какой-то момент начинает казаться, что музыка существует помимо исполнителей, а они просто купаются в ней, действуют как в родной стихии, выбирая из бесконечного музыкального космоса каждый свое. И это ощущение тем сильнее, что мозг в попытке обработать огромное количество сигналов, разобрать общее звучание на голоса и соотнести их с действиями, быстро сдается. И начинает обманывать — так, что в потоке проскальзывают звуки, которых в нем точно быть не может: инструменты, голоса, шумы…
А дальше со слушателем может случиться что-то вроде трансцендентальной медитации. Как будто видишь весь мир сверху в его вечном движении и незаметном, но постоянном изменении, и миллионы миллионов голосов, музык, шумов сливаются в общий гул.
И «18» становится музыкальным аналогом числа Пи, бесконечной неповторяющейся дроби. Если Пи, в котором возможно любое сочетание цифр, перевести в текст, где-то в нем будет всё: наши имена и имена людей, которых мы когда-либо любили, даты и причины нашей смерти и ответы на все главные вопросы прошлого и будущего…«18» ощущается такой же бесконечной строкой, потоком прамузыки, соединяющим все звуки, которые существовали и будут существовать.
Так чистая математика распахивает пространство живой жизни. Воплощенная простота минимализма оказывается до предела сконцентрированной сложностью — будто белый цвет в слиянии всех цветов спектра. А музыка, освобождаясь от всего временного и случайного, возвращается к главному — к человеку.
