В юбилейном сотом сезоне Театр имени Гоголя представил премьеру спектакля «Преступление и наказание» по мотивам романа Ф.М. Достоевского. Постановку оценили два постоянных автора Театра To Go. Их критический диалог поможет рассмотреть все нюансы масштабного полотна, созданного Антоном Яковлевым на основе одного из ключевых произведений отечественной литературы.
Татьяна Ратькина
Достоевский по праву считается одним из самых сложных русских писателей, и рассуждения о том, что школьники едва ли могут адекватно понять его произведения, давно стали общим местом. Режиссер Антон Яковлев придерживается другой точки зрения: «Преступление и наказание» он считает романом прежде всего для молодых. И в одноименной постановке на сцене Театра имени Гоголя ищет яркие, нестандартные формы его интерпретации.
Надпись на занавесе перед началом спектакля фиксирует предлагаемые обстоятельства: студент Родион Романович Раскольников (Василий Неверов) бредит в тюремном госпитале. В горячечных снах его обвиняют в страшном преступлении и проводят следственный эксперимент. Соня Мармеладова (Янина Третьякова) становится стенографисткой, Свидригайлов (Андрей Финягин) выступает в роли адвоката, Дуня (Анастасия Епифанова) превращается в секретаря, а ее жених Лужин (Андрей Кондратьев) – в пристава. Во главе со следователем Порфирием Петровичем (Дмитрий Высоцкий) они заставляют подсудимого что-то вспоминать, рассуждают о разделении людей на «тварей дрожащих» и тех, кто «право имеет», кричат и спорят.
Премьера Театра имени Гоголя отсылает к популярному в современной литературе и кино жанру триллера, в котором главный герой страдает от психического расстройства и потому воспринимает реальность искаженно. Попытка превратить «Преступление и наказание» в «Остров проклятых» или «Сплит» может показаться слишком смелой, но не стоит делать поспешных выводов. В постановке Антона Яковлева нет ни домыслов, ни попытки самоутвердиться. Любовь и уважение режиссера-постановщика к роману Достоевского так велики, что ему удается экспериментировать с формой, не искажая содержания. Нарушая последовательность событий и миксуя высказывания разных персонажей, Яковлев не грешит ни против логики (это ведь бред Раскольникова), ни против заложенных в произведении смыслов. Каждый эпизод мнимо хаотичного спектакля прекрасно продуман, каждый намек оправдан. Свидригайлов, темное alter ego Раскольникова, не считает убийство старухи-процентщицы злодеянием и потому защищает Родиона в суде. Лизавета (Алена Гончарова), символ страдания, не случайно появляется в образе забиваемой лошади из детского кошмара главного героя. Приходя к Соне с признанием, Раскольников доверяет ей вести летопись своего преступления и наказания.
Без виртуозной игры актеров Яковлев, разумеется, не смог бы реализовать такой сложный замысел. Каждый исполнитель в премьере Театра имени Гоголя справляется с несколькими ролями, параллельно показывая ту или иную сторону личности Раскольникова, раскрывая тот или иной аспект захватившей его болезненной идеи. Головокружительное многоголосие спектакля намеренно или случайно отсылает к работам литературоведа Михаила Бахтина, который утверждал, что мир Достоевского полифоничен, что его персонажи постоянно ведут диалог с собой, друг с другом, с автором и Богом. Эта параллель, конечно, не для учеников средней школы, а вот пристальное внимание режиссера к снам Раскольникова и его разговорам с Порфирием Петровичем вызывает в памяти уроки литературы.
Стремясь передать глубину и широту «Преступления и наказания», обращенного к человечеству и полного страшных прозрений, Антон Яковлев крепко держится за литературный первоисточник. В отличие, например, от Камы Гинкаса, который в «К.И. из “Преступления”» открыл все бездны великого романа в нескольких эпизодах, Яковлев не хочет выбирать. Ему нужно все. И в этом, как ни странно, единственный недостаток премьеры Театра имени Гоголя.
Чередование прекрасно сыгранных трагических сцен держит внимание, но три с лишним часа соприкасаться с оголенными проводами страдания и безумия тяжело. К тому же неподготовленному (то есть успевшему забыть роман) зрителю некоторые эпизоды могут быть непонятны. А подготовленный едва ли сможет удержаться от бесконечного разгадывания ребусов: откуда Яковлев взял эту фразу, какой философский подтекст заложен в этом диалоге и т.д., и т.п. «Преступление и наказание» Театра имени Гоголя можно сравнить с какофонией, нескончаемым гулом, который рано или поздно начинает мучить и раздражать. Однако, мечтая о чистой ноте, как о глотке свежего воздуха, не стоит забывать, что шум сомнений хлынул на сцену из романа Достоевского. Оттуда же – сводящая с ума атмосфера горячечного бреда. Напряженные поиски ответов на проклятые вопросы. И стремление показать борьбу противоположных начал в каждой душе.
Умение Достоевского видеть человека и человечество насквозь зачастую пугает. Его произведения остаются непростым испытанием для читателей любого возраста. И у прорастающего из «Преступления и наказания» спектакля Антона Яковлева не было шансов превратиться в необременительный культурный досуг. Диалоги на краю в Театре имени Гоголя не назовешь легкими и приятными – как, впрочем, и большинство важных вещей.
Елена Шаина
Инсценизацию великой русской классики Антон Яковлев чувствует как ответственную миссию, где нельзя халтурить и самоутверждаться, но можно говорить своим голосом о действительно важных вещах. «Преступление и наказание» он поставил со свойственными ему широтой и глубиной, но без нагромождения подробностей и жонглирования цитатами. В своём прочтении режиссёр рассмотрел текст сквозь линзу собственного возраста, опыта, мироощущения и правды – не искажая смыслов и не уходя в домыслы.
На сцене ведётся расследование, под подозрением всё тот же строптивый студент с петлёй под мышкой. Но «дело Раскольникова» на сцене Театра Гоголя – больше, чем история одного убийства и судьба одного человека. Больше чем клубок событий, встреч, лиц и многозначительных диалогов. Больше, чем баланс противоречий и сумма страданий всех персонажей вместе, включая клячу, зарубленную в нелепом пьяном угаре.
Всё происходящее на сцене работает на этот магнетический эффект «больше». Актёрский ансамбль восхищает сыгранностью (что у театров в современных «конвейерных» условиях не всегда получается на первых премьерных показах), и от этого безупречного взаимодействия усиливается ощущение объёма и осмысленности.
Актёрское существование построено на точнейших акцентах и тончайших нюансах, когда тембр голоса и дефект речи, пластика и мимика, динамика и статика воспринимаются как неотъемлемые атрибуты персонажа и не выпирают из образа неудобными углами. Герои находятся здесь и сейчас, в лучах софитов под прекрасную музыку, но одновременно в каком-то параллельном безграничном пространстве – сна, морока, беспамятства, воображения, отрицания. Каждый живёт в отдельном коробе, одиночной камере, келье, но все вместе, словно атомы, соединяются в одну большую живую молекулу.
Спектакль Антона Яковлева воспринимается как обращение не к человеку, но к человечеству. Не вынося обвинений и не раскалывая голову зрителя топором философии, режиссёр говорит от своего лица и приглашает к размышлению о том, ЧТО есть человечество и зачем высшие силы проводят над ним свой «убийственный» эксперимент. Не пугаясь гениальности и величия литературной основы, Яковлев доверяет зрителю своего Достоевского, свой широкий христианский мир и свою глубокую веру в силу покаяния.
