«Баба Шанель» — самая играемая пьеса Николая Коляды. Ее ставят во многих городах России, а в Москве она идет сейчас в Театре на Юго-Западе, «Театриуме» Терезы Дуровой. Много лет пьесу ставят в разных театрах Польши: в Гданьске, Лодзи, Варшаве и других. Она переведена на польский, сербский, французский языки. Такая популярность обусловлена тем, что история, рассказанная в пьесе проста, понятна и близка любому человеку.
Дом культуры Всероссийского общества глухих. Актовый зал празднично украшен по случаю 10-летия ансамбля русской песни «Наитие», солистки которого – 5 разномастных старушек с разной степенью инвалидности и в возрасте глубоко за 70. Руководит дамами молодой баянист Сергей, вызывающий у подопечных нежные чувства. В разгар праздника всеобщий любимец заявляет, что ансамблю нужен «ребрендинг», и представляет пораженным дамам новую солистку (ту самую бабу Шанель), только что вышедшую на пенсию «молодуху»…
История создания этой пьесы проста, но она многое говорит о драматурге:
«Когда-то, – рассказывает Николай Коляда, – я делал передачу про ансамбль «Вдохновение» при Кировском районном обществе инвалидов в Екатеринбурге, в котором пели бабушки. Передача эта имела огромный успех. Она была про людей, которые не унывают, радуются жизни. Потом, спустя десять лет, я пересмотрел запись этой передачи, и вдруг понял, что почти все мои героини уже умерли. Я подумал, что нужно что-то сделать в память о них, подарить им бессмертие. Потому что они были изумительные. В этом ансамбле была одна бабушка-инвалид, которая не унывала, смеялась и говорила: «Наши песни слушают и думают про нас: «Какие убогие, а еще и поют!». Я написал пьесу об этих женщинах. Она про людей и о старости, которая ждет нас всех, и о том, что старикам надо многое уметь прощать, жалеть их и терпеть».
Новость о том, что Коляда будет ставить эту пьесу в театре Вахтангова удивила всех, кто знаком с его постановками. Премьеру ждали с нетерпением, строя предположения одно диковенней другого. Но оказалось, что все не так страшно. В вахтанговской постановке Коляда не выступает сценографом и художником по костюмам. Здесь царит Максим Обрезков, сглаживая колядовскую резкость и гротескность. Выбрав какую-то особую тональность, художник отказывается от мысли показать убожество провинциального дома культуры и его обитателей. Здесь все красиво: роскошная мозаика на заднике, сверкающие золотом костюмы бабушек, и даже натертый до блеска паркет. К слову, этот паркет сохранился в театре со спектакля Юрия Любимова «Бесы» и теперь он снова в деле.
Так же мягко, с поправкой на вахтанговских артистов и вахтанговского зрителя, Коляда выстраивает и само действие. Видно, что актрисы бабушек своих любят и возраста (ни своего, ни своих персонажей) не чураются. На пресс-конференции они говорили о том, что в старости, конечно, ничего хорошего нет, но она неизбежна и нужно учиться свой возраст принимать с достоинством. Агнесса Оскаровна Петерсон, исполняющая роль Сары Абрамовны, привела в пример великого Юрия Васильевича Яковлева, который говорил, что никому нельзя идти против своей природы, а особенно артисту. Артист живет, пока он на сцене, и в этом еще один смысл пьесы. Не только для обычных пенсионеров самодеятельный ансамбль – единственный источник кислорода, но и для пожилых актеров без сцены нет жизни, ведь в отсутствии ролей жизненные силы иссякают.
В пьесе наши бабушки проиграли. Проиграли «молодухе» и «ребрендингу», хоть и сражались как могли. Но все-таки не смогли оставить свой ансамбль, затихли, смирились, согласились уйти на второй план, на подпевку.
«Хоть в темноте, но со всеми. Хоть в темноте, но на людях. Хоть в темноте, но в платье и в кокошнике. Хоть в темноте, но на сцене».
Сколько таких бабушек по всей России? Не сдающихся, делающих свое маленькое, но такое важное, дело. Отказывающихся тихо доживать свой век. На голом энтузиазме, без какой-либо поддержки они встают, через боль, через «не могу», идут в свои маленькие ДК, латают древние костюмы, настраивают доисторические инструменты, поют и живут.
Николай Коляда любит делать так, чтобы сначала было весело, а в конце все рыдали. С ним вообще все непросто. Посмотришь его спектакли раз, другой, десятый, и думаешь, ну хватит, ну сколько можно, опять кокошники, коврики, самовары и песни с плясками, надоело. Но проходит какое-то время, и понимаешь, что никуда ты от этих кокошников не денешься, потому что это мы и есть. Хоть весь шанелью и гуччи обвешайся, суть не изменится. Только тебе не хочется об этом говорить, а он говорит. Может, грубовато, может аляповато, но говорит. И «Баба Шанель» – его прямой разговор о сострадании и поддержке, его манифест, обращенный к огрубевшим душам, потерявшим способность к сопереживанию и милосердию.
