Актриса Мария Шумакова много снимается в кино, однако служить в театре начала совсем недавно. Её творческим домом стал Театр на Малой Бронной, а в багаже актрисы уже три премьеры – «Бульба. Пир» Александра Молочникова, «Бесы» Константина Богомолова, «Бэтмен против Брежнева» Саши Денисовой. О своём творческом пути, работе в театре, влиянии пандемии на зрителя и многом другом она рассказала нам в интервью.
Мария, вы сейчас работаете в Театре на Малой Бронной и снимаетесь в кино. Расскажите, пожалуйста, что привело вас в актёрскую профессию?
Сейчас уже, потратив кучу времени, денег и сил на психотерапию, я понимаю, что в актёрскую профессию, прежде всего, приводят какие-то глубокие детские травмы: недолюбленность, когда человеку мало любви в частном порядке, а ему необходима любовь глобальная. Любое воспитание – это травма, даже при самых любящих родителях. Видимо, это как-то отразилось и на мне. Когда я в 7 лет впервые вышла на сцену, я испытала ощущение бесконечной любви, которую источал зал. У меня возникло видоизменённое состояние разума, сознания. Это было очень мощно! Я помню каждую секунду: я вышла, и воздух изменился по цвету, он стал таким сизым. Я чувствовала, что вот люди сидят в зале, а я управляю энергией, это было волшебство абсолютное! Я подумала, что это призвание. И где-то 22 года я думала, что это меня высшие силы призвали заниматься этим делом. Но сейчас я понимаю, что другая природа была у этого явления.
Я о вас читала, что вы поступили сразу в три театральных вуза. Это правда?
Я сначала не поступила в новосибирский театральный вуз, и готовилась 8 месяцев, жила абсолютно монашеской жизнью: просыпалась очень рано, через весь город ехала заниматься с педагогом. И в морозы! Как раз тогда был серьёзный кризис в стране, мой папа лишился своей должности директора завода, мама работала в государственной клинике, и не было денег даже на зимнюю обувь. Помню, я стояла на остановке в -40°C в кроссовках, в двух шапках, но ехала заниматься. Потом я приехала в Москву, и поступила везде, куда поступала, кроме Щуки (Театральный институт имени Бориса Щукина – прим.ред.). А я очень хотела в Щепку (Высшее театральное училище имени М.С. Щепкина – прим.ред.).
А почему хотели именно в Щепку?
Если честно, мой педагог изначально хотела почему-то в Щепку. Режиссёрско-актерские факультеты ГИТИСа тогда только набирали свои мощные обороты. Я помню, что в Щепке мне очень понравился внутренний дворик, и в общем, как-то меня привело туда. И это здорово. Во-первых, мне там было сложно. Я – не щепкинский типаж. Там есть некая славянская направленность, как мне кажется. Во-вторых, там было великолепное гуманитарное образование, а я очень хорошо училась. И до сих пор для меня это прекрасная гуманитарная база, в любом обществе я могу блеснуть своей эрудицией на тему истории изобразительных искусств и литературы. И хоть сейчас многие говорят, что Щепка – это не модно, не интересно, но там очень много дельного. Сейчас, репетируя с Константином Юрьевичем Богомоловым, я очень часто слышу те вещи, которые мне 10 лет назад в немодной Щепке регулярно говорили мои педагоги Наталия Арсеньевна Киндинова, Павел Викторович Курочкин… Вот слово в слово! Поэтому я не жалею, что в итоге выбрала императорское училище.
Но после окончания вуза вы некоторое время в театре не работали. С чем это было связано?
Щепка – это не самый популярный вуз, и нас смотрело всего несколько театров. А меня не брали ещё потому, что я всегда выглядела достаточно взрослой. В 18 лет я пробовалась на 30-40-летних героинь в кино, и думаю, что взрослые героини были в театрах, а набирать хотелось юных девушек. Также вопрос внутренней свободы здесь был тоже: я ненавижу кастинги, пробы, первые репетиции – я не умею раскрываться сразу, у меня много защитных оболочек. Иногда, конечно, бывает, что взяла роль, и она сразу пошла, но редко. В целом – это тяжелейший дотошный внутренний труд, дисциплина. Поэтому не взяли в театр сразу, а потом я уже и не стремилась – не было театров, где мне хотелось быть на 100%. Только, когда я жила в Риге, мне был очень близок Новый Рижский театр (латыш. Jaunais Rīgas teātris) Алвиса Херманиса. Я ни слова не понимала по-латышски, но ходила на все постановки, мне нравился эгрегор этого театра. Театр же забирает очень много сил, и хочется, чтобы он был как семья. Конечно, семья – это тоже не что-то идеальное, родню не выбирают, но это с тобой созвучно. И мне было важно, чтобы театр был мне созвучен.
Театр на Малой Бронной вам созвучен?
Да, я свой театр ждала 10 лет. Я поняла, что мне надоело сниматься нон-стопом, потому что невозможно сниматься исключительно в хороших проектах, но я хочу находиться непрерывно в глубоком процессе репетиции. Незадолго до прихода в Театр на Малой Бронной я показывалась в другой театр, тоже достаточно популярный, и меня одобрил художественный руководитель, но не случилось влюблённости. А спектакли Константина Юрьевича я видела ранее, и уже понимала, что это моя история. Когда посмотрела его «Три сестры» (постановка Константина Богомолова на сцене МХТ им. А.П. Чехова – прим.ред.), я сформировала намерение в голове и в сердце, и вот оно ко мне пришло!
С какими сложностями вы столкнулись, когда пришли работать театр? Всё-таки театр и кино – это разные способы существования актёра.
Вы знаете, у меня есть такая традиция: каждое утро, когда я просыпаюсь, я бегаю и во время бега делаю практику благодарности: я благодарю тело, высшие силы… И вот я всегда благодарю себя за то, что мне хватило сил в первые полгода в театре. Потому что это было самое грандиозное испытание в моей жизни: у меня шёл внутренний крах моих установок, полностью разрушилась система координат. С Сашей Молочниковым мы начали репетировать «Бульба. Пир», у меня сработало куча моих защитных установок, я была абсолютно бестелесная, и Саша прочитал меня по моим «защитам». Это было интересно, но сложно. Я же привыкла приходить в кино, где все тебя любят, всё вокруг замечательно, ты всё прекрасно делаешь, максимум тебе сделают несколько замечаний, что-то поправят, и ты довольный, получив прекрасный гонорар, едешь домой. А здесь каждый день мучения. Саша Молочников – замечательный режиссёр, но он, как человек, болеющий за своё дело, очень эмоциональный. Я умирала! Потом начался карантин, и за этот период я встала немножко на ноги, и уже прочувствовала свою героиню Хелену.
И, конечно, эмоционально было сложно. В театре же новый коллектив, а я вообще боюсь людей. И где-то за год до прихода в театр у меня возникла мысль: «Как же жалко, что я в институте показывала не так много этюдов. Мне кажется, что сейчас мне дадут задание показать этюды, и я такое покажу!». Я прихожу в театр, и первое, что мы начинаем делать – показывать этюды. Это был ад! Рождение этюдов было невероятно сложным, я же только входила в коллектив, позже уже начала подключать коллег – у нас очень душевная труппа. Но первое время было очень тяжело. Мои старшие коллеги припоминают мне мои первые этюды. У меня был один грандиозный этюд (смеётся) по материалу Гоголя, где много жестоких описаний: я показывала полячку, которая срывает с себя кожу. Я выходила под Хаски в блестящем платье с колготками на голове, и всё это срывала, раздирала. Но это было здорово!
Ещё одна сложность, которая проявилась в театре, – я очень свободолюбивый человек. И мало, что может меня удержать, если где-то что-то меня начинает внутренне теснить. И с театром я до сих пор привыкаю к тому, что я всегда ответственна, что я не могу уехать так просто, на каждое число мне надо отпроситься, написать бумагу.
Недавно в репертуаре Театра на Малой Бронной появился новый спектакль с вашим участием – «Бэтмен против Брежнева» в постановке Саши Денисовой. Расскажите, пожалуйста, о нём.
У этого спектакля грандиозная история, в том смысле, что его репетировали 10 месяцев. Меня, Сашу Виноградову и Диму Куличкова привлекли после того, как мы выпустили «Бесов» (постановка Константина Богомолова в Театре на Малой Бронной – прим.ред.). «Бэтмен против Брежнева» – очень лёгкий спектакль. Я восхищаюсь умением режиссёра говорить о серьёзных, сложных, болезненных вещах через лёгкость. Достижение простоты, понятного стиля для любого человека – это верх любого вида искусства. Этот спектакль уже посмотрели многие мои знакомые, очень разные люди – одни имеют большую насмотренность, не пропускают ни одной премьеры, другие не имеют никакого отношения к театру – но все с большой радостью выходили из зрительного зала. Несмотря на то, что в спектакле очень много и трагичного, и драматичного, и даже современного, хотя история про 1970-е годы.
Расскажите о своей героине.
Я её обожаю. Её зовут Лёля (Ольга), она жена главного героя. А пьеса Саши Денисовой, по которой поставлен спектакль, во многом автобиографична. И я думаю, что моя героиня списана с её мамы. Когда мы были в середине репетиционного процесса, Саша принесла её фотографию. Я поняла, что я играю не просто человека, когда-то жившего и живущего поныне, а человека ей очень близкого, и это большая ответственность. Это хрупкая, нежная, тонкая история, к которой нужно бережно относиться.
Лёля – прекрасная женщина, которая даже дома ходит в золотом платье, немножко в кудрях, с голубыми тенями… Роскошная женщина советской эпохи! Она сталкивается с проблемой, которая понятна многим из нас: вроде бы всё хорошо, а чего-то не хватает, вот где-то за углом люди ездят во Францию или сапоги у них красивые, а как сама это получаешь, думаешь – лучше бы я это не получала.
Мне в спектакле очень здорово – там есть и вокальные, и танцевальные, и супер реалистично-драматичные номера… Мне очень нравится совмещение несовместимых подходов к существованию актёров на сцене.
Вы заняты ещё в спектакле Константина Богомолова «Бесы». Ваши героини – Лебядкина и Шатова показаны режиссёром очень небанально. Близки ли вам трактовки?
Я думаю, что бы я ни играла, так или иначе это может перекликаться со мной или моими фантазиями о жизни. Например, Лебядкину мы долго «искали», были разные варианты существования этой героини. Затем появился вариант провинциальной, нахалистой девушки. И во мне такой тоже есть: несмотря на то, что одна часть – такая хорошая еврейская семья, вторая часть – немного иная. Я выросла в опасном районе, моё детство пришлось на конец 90-х, когда ты заходишь в подъезд и не знаешь, выживешь или тебя там кто-нибудь убьёт. Наглость во мне есть, поэтому что-то близкое от моей Лебядкиной здесь, наверное.
Говорят, что Богомолов – жёсткий режиссёр. Какой он для вас?
Я сама по себе человек строгий и жёсткий по отношению к себе, и не чувствовала какой-то исключительной строгости. Я всегда приходила вовремя на репетицию с выученным текстом. В этом смысле неуверенность в себе мне служит некоторую службу – я готовлюсь вдвойне. Работая с Константином Юрьевичем, я поняла, как он чётко понимает, куда идёт наш совместный путь, несмотря на то что случались поиски во время репетиций. Было очень увлекательно заниматься этой работой, разбирать материал и постигать профессию.
Помимо театра вы работали с Богомоловым в кино. В период весеннего карантина вышел сериал «Безопасные связи». Расскажите, пожалуйста, как проходили съемки в городе, где ввели пропускной режим?
Была полностью закрыта Москва. А я живу в самом центре, выходишь на балкон – и пустота! Это было так жутко! Я сидела на карантине, ни с кем не общалась, и вдруг позвонили от Константина Юрьевича, рассказали, что есть идея такого проекта. Это был, с одной стороны, подарок, с другой стороны, я ещё долго думала: была Страстная неделя, мне казалось греховным всё, чем я занимаюсь, моя профессия. Тем более в «Безопасных связях» мой персонаж основан на инстинктах. В итоге я согласилась. Мы снимали у меня дома, приезжал звукорежиссёр в маске и скафандре. Дистанционно работали с Никитой Ефремовым. Забавно всё это было.
Когда я смотрела этот сериал, возникло ощущение, что Богомолов показывает несерьезность отношения людей к существованию в интернете. А о чём, по-вашему, этот сериал?
На самом деле, я уже плохо помню этот проект. Это всё же был сложный период, было очень страшно. Но во время съёмок было ощущение, что сериал – о желании людей жить несмотря ни на что: вопреки расстояниям, вопреки смертям, вопреки возрасту… О желании утверждать эту жизнь, пусть даже через эгоцентричность, инстинкт, как это делала моя героиня. Это немножко уродливо, отвратительно и смешно, и думаешь: «Боже, кто эти люди?». А потом понимаешь, что это всё есть и в себе, и в других. Мне всё же больно вспоминать этот проект. Казалось бы, вот испытание – дома сидеть, но это всё-таки было испытанием.
Как, по-вашему, пандемия изменила зрителя?
Я думаю, что в театре изменила сильно. От людей, которые приходят сейчас на 25-50%, есть ощущение усиленной подключённости. Поход в театр становится уже не просто каким-то культурным событием или развлечением, а это некоторый акт: «Я иду в театр. Я не боюсь заболеть». В разгар этих 25% было особенно странное ощущение: зритель в маске, мучаясь, всё равно смотрел, аплодировал стоя. Понимаешь, что для людей театр – стимул продолжения жизни: происходит что-то странное, мы не понимаем, что с этим делать, насколько это опасно, но мы хотим жить. Нынешняя ситуация уникальная, это мощный исторический момент, ведь мы играем для этих храбрых людей, которые пришли в театр.
После того, как вы начали работать в театре, какие у вас появились навыки, которые теперь можно использовать в кино?
Я сейчас мало снимаюсь. Я не люблю совмещать разные проекты, и для меня главные приоритеты – это моя жизнь и моё душевное состояние. Но я заметила, что я когда каждый день репетируешь, очень быстро подключаешься к процессу. И ушёл один момент, которым я страдала и этим страдают многие русские актёры: когда артисты «режут» по себе, «разрывают» себя на сцене, жертвуют здоровьем ради искусства. Театр научил меня отстраненности. У меня есть сантиметр между собой и героем, но он позволяет мне прожить роль и при этом сохранить своё здоровье. А раньше я в обмороки падала от усталости, близко воспринимала происходящее с героем. Я, конечно, своих героев люблю, но свою здоровую жизнь люблю больше.
Вы ведете активный образ жизни, занимаетесь спортом, йогой, даже прыгали с парашютом. Как все успеваете?
Я рано встаю – в 5 утра, и стараюсь ложиться в 22-23 часа. Бережно отношусь к себе, и не могу жить без спорта: если я не позанималась – плохо себя чувствую.
Ещё одна из сторон вашего творчества – вокал.
К сожалению, я сейчас не успеваю им заниматься. Я во всех спектаклях пою, очень скучаю по этой деятельности. Я с удовольствием для себя дома пою, но так, чтобы работать с педагогом и записывать песни дальше, сейчас не получается.
Будем надеяться, что в будущем получится заниматься и этим. Мария, благодарю вас за интервью.
Спасибо!
